***
Размеренное дыхание, дешевые сигареты и полутьма. Брайан приходит в себя, но не подает вида, лишь наслаждаясь ощущением рук на своей талии. Это возвращало в прошлое, память подкидывала картинки из девяносто девятого. Грязные такси, грязные бокалы и грязный, ничего не обещающий секс. Тогда все было иначе, тогда было больше возможностей. Машина залетает в туннель, тихая песня играет по радио. Это похоже на безумный флешбек. Сводит пальцы. Стефан двигает затекшим плечом и щурится от яркости. Рыжее искусственное солнце полностью заливает его, Брайан видит уставший, немного осуждающий взгляд. Тише. И он как ребенок, натворивший дел, прижимается ближе, вновь опуская голову на грудь. Шарф змеей сползает на собственные колени, а ливень ожесточеннее начинает биться в окно, Олсдал усмехается, закатив глаза, а Молко чувствует это каждой клеткой своего тела. — Не стоит больше поступать так. — Молко слышит, но не хочет отвечать, боится посмотреть и все еще стремиться погрузиться обратно в то состояние, которое поймал на сцене. Сейчас не хочется говорить об ошибках и вспоминать случившиеся. А Ослсдал все понимает и отчего-то притягивает его ближе, почти непозволительно, сжимая пальцы на талии. Флешбек в беспамятные нулевые.***
Ночь, чужой город, ливень. Уставший таксист высадил не там где нужно, наскоро бросив в руки сдачу. У всех в этом городе свои истории. Брайан может идти, но не хочет, облокачивается о невысокую ограду подставляя ладони ливню. — Простудишься — Стеф задрал сегодня с сухими фразами. Но приходится встать, собрать последние части раскалывающегося рассудка и запихать свои образы обратно, куда подальше. Брайан втискивает руки в карманы, напоминая сейчас замерзшую птицу, неспешна идя по улице. Холодный пар вырывается изо рта, пачка отсырела, и не спасает шарф, Олсдал идет молча, смотрит под ноги, не стараясь обходить лужи. Бри напротив, осматривается, не узнает этих мест, от этого чувствуя себя еще более счастливым. Ливень барабанил по крышам, гасли огни в старых домах, плыли цветными пятнами вывески по чернеющему асфальту. Двадцать лет назад, когда они встретились, тоже лил дождь.***
Слишком дешевый мотель, как из фильмов. Узкие коридоры, тусклый свет и номер двадцать один. Молко усмехается, заваливается в пустое темное пространство, сразу стаскивая с себя промокшую одежду. Стефан крутит в руках ключ, осматривается немного отрешенно. Он всегда чувствовал себя хорошо в подобных местах. Вычурность отталкивала и пугала. Швед ощущал себя нелепо в дорогом костюме, сидя в роскошном ресторане, всегда было приятнее пропустить чашку кофе в дешевой придорожной закусочной. Компания важнее образа. Поэтому, сейчас он отключил навязчиво разрывающийся от сообщений телефон напряженным взглядом провожая знакомую фигуру. Брайан, кажется, приходил в себя. — Я в порядке — хлопнула дверь ванной, зашумела вода. Только сейчас он понял что натворил. Иррациональный порыв, стремление защитить. «Как раньше» Услужливо подсказывает сознание. Олсдал садится в кресло, пытаясь то ли заснуть, то ли напротив, прогнать сон.***
Горячий пар поднимается вверх, запотевшие стекла, разводы от ладоней. Вода смывает остаток косметики, остатки напускного и вычурного. Здесь аскетично: маленькие квадратики желтой плитки, словно из наркоманского притона 80х, ванна и зеркало. Уже неплохо для ночлежки за двадцать баксов. Брайан усмехается, опускаясь все глубже.***
В доме напротив то гасли, то зажигались огни, в хаотичном движении двигались занавески и фигуры за ними. Ливень стих, ветер врывался в комнату из открытого настежь окна, тревожа дешевые шторы. Стефан уже минут двадцать наблюдал за театром теней в доме напротив, крутились механизмы, сознание записывало весь этот бред дешевых кварталов. Это невозможно. Стакан, виски, кола из супермаркета. Повторить. Это действие тоже словно зацикленное, Олсдал напоминал себе сломанного робота. Но машина не уметь чувствовать. Что-то настороженно подавало голос внутри. Машине все равно. И на этот раз, больше обычного. Стакан опустился на пол.***
Стекая с пальцев, проделав недолгий путь от руки до пола, разбивается об кафель, собираясь воедино. Молко закрыл глаза, прислушиваясь к миру вокруг. Он был на удивление глух, и сейчас сложно было понять, что так гулко стучит в голове: отголоски воды или собственная кровь, вскипающая и бурлящая. Наверно, это все же была вода, с мучительным полу стоном он откинул голову назад, болела шея, слабые волны наркотического дурмана немного сильнее стали достигать сознания. Это хаотичное движение в мире. Мы как выброшенные слепые котята: бежим куда-то, стараемся уткнуться носом туда, где потеплее, поспокойнее, найти таких же слепых, как мы сами, ведь не понимать происходящего вместе чуть меньшая мука. Как давно хотелось бросить курить. Но поджигается газ, шипит, извиваясь змей пламени, тлеет бумага. Молко делает затяжку, все так же слушая как капли стекают с его рук. Выдох. Дым смешивается с клубящимся паром Они растворяются друг в друге. Сейчас это почему-то вызывает усмешку. Мысли плывут в спокойном потоке, Молко кажется, что он может перелистать их все, как страницы любимой книги, помнившиеся наизусть, по абзацам. Ощущается власть, сейчас можно открыть эту книгу на любой странице и заглянуть куда-то очень далеко. Это путает разум. Но почему-то все чертовски паршиво, что-то не так. И вспоминается осень две тысячи третьего. Воспоминания не всегда настоящие. Память подводит, обманывает собственное сознание, пытаясь подменить детали. Ты помнишь, как твоя любимая женщина, пять лет назад гуляла с тобой по парку в солнечный день, и была она в малиновом платье, ее рыжие волосы переливались от яркости дня. А через десять лет, вспомнишь лишь то, что этот пошив ей не шел, и рыжий портил ее черты. Память продажная девка — подменяет воспоминания под нынешнее мироощущение. Окурок упал на пол, зашипел уголек от встречи с водой. Есть только момент, в котором ты находишься. Ступни коснулись холодного пола.***
Стефан не мог вспомнить, когда пил в последний раз. Закрутило: работа, дела, дом. Рутина пожирала все больше пространства его жизни, но он не жаловался: безумия ему хватало с Молко. Безумие.Безумие.Безумие. Отголосками пронеслось в голове, швед покачал головой, стараясь выгнать родившиеся образы. Весь этот день — сплошное дежавю, и даже эта лампочка, одиноко и сиротливо торчащая из-под дешевого абажура казалась на удивление знакомой. Бред какой-то.***
Перебороть себя, покинуть плен горячей ванны. Брайан осторожно открывает дверь, ладонь ложится на ручку. Взгляды встречаются, и они по-прежнему молчат. Этот холод пробирает до костей, но он все равно ложится на кровать, улавливая запах крепкого спиртного. Полу усмешка, лишь уголком губ. За двадцать лет они привыкли понимать все без слов. За двадцать лет от каждодневных безумств они пришли к гармонии и отлаженности. Стефана это устраивало, Молко — выводило из себя. — Это была случайность — Здесь холодно, я закрою окно И порыв какой-то одновременный, и сказано не то, о чем они подумали. Гаснут последние огни в домиках напротив, завтра людям на работу, по личным делам. А эта маленькая, богом забытая комната освещалась лишь слабым торшером, рисующим причудливый круг на стенах, лампочка противясь шипела, но продолжала выполнять свою роль. Движение кажется каким-то нелепым, и все слишком неестественно. Олсдал ощущает себя веревочной куклой, сделанной каким-то очень неумелым мастером. Алкоголь путает мысли, не сильно, но позволяет забыться, прикосновение теплой ладони к холодному запястью, рвет назад, в реальность. Весь этот вечер, он пытался избегать зрительного контакта. — Ты знаешь, я не умею извиняться. — Громкое заявление, но Олсдалу сейчас все равно, где-то внутри зажигается раздражение. — Мне не нужны твои извинения — Хочется уйти, хлопнуть дверью и курить одну за одной, меряя коридор шагами Но Молко, черт его дери, за двадцать лет научился его чувствовать, смотреть как побитый в драке ребенок, просящий защиты когда ему это выгодно. Одна из тех причин по которой Олсдал не жаждал встречаться с ним взглядами Брайан всегда побеждал, перетягивал на свою сторону заставляя смириться. Огоньки раздражения разрастались медленнее, прогнулся матрас. — Я правда понимаю, что натворил — Тогда извинись перед ребятами, перед слушателями. — Сейчас мне важно, что бы меня услышал ты — запрещенный прием, Брайан никогда не думает о последствиях. Ладонь все также сжимает запястье. Не выдерживает старенькая лампочка, издает оглушительный щелчок и все погружается во тьму. Стефан чувствует, как Брайан вздрагивает, где-то на задворках сознания, улавливает сбившиеся дыхание и неровный ритм. Есть только момент. Когда горячие, обветренные губы касаются собственных, Стефан не сопротивляется. Он никогда не мог сказать ему нет, пусть даже этот капризный инфантильный ребенок давно уже стал взрослым и самостоятельным, почти разумным мужчиной. Но что-то тянуло назад, не давало так просто уйти, бросить все. Весь этот день, чертовое тому подтверждение. Стефан злится сам на себя, и не отвечает на поцелуй, чувствует, как ладони ложатся на плечи и сдерживает иррациональный порыв прижать его ближе. Напряжение этого дня смешивается с раздражением, виски и настойчивыми прикосновениями. Еще немного, и ружье выстрелит. А в холодном, ночном небе рождается гроза. Далеко, где чернеет клубится и плавится ночь проносятся вспышки и глухие раскаты. Замирает город, в благоговейном спокойствии смиряясь со своей участью. Как старые форды готовятся сдерживать натиск стихии. Ветер гоняет остатки листвы, замирают под забором дворовые псы и кошки прошмыгивают в переулок поуже. Ружье всегда стреляет Напускного спокойствия не остается, как и усталости, Стефан ожесточеннее прикусывает чужие губы, почти до крови, заваливая Брайна на кровать. Он ненавидел в себе эти редкие вспышки ожесточенной, первобытной ненависти, а Молко в распаляющем азарте пытался доводить снова и снова. Это безумие затягивало куда-то непозволительно глубоко. Темнота пожравшая пространство, ветер, стучащийся ветками в окно просился погостить. За годы, пальцы выучили чужое тело, и Олсдал, кажется, может составить подробную карту или с закрытыми глазами слепить скульптуру, очертания и контуры остались глубоко в памяти. Только вот сам Брайан не понимает, насколько Олсдал хорошо его знает. Доводить до исступления, смотреть, как кто-то стонет не в силах повлиять на своего мучителя — Стефан не помнил точно, когда это случалось в последний раз, но Брайан, этот чертов Молко, сегодня умудрился повысить градус сумасшествия. Гитарист прижимает чужие руки к бортику кровати, ногтями царапает запястье, в темноте заглядывая в голубые глаза. Он знает, что там только распаляющее желание и немного смирения и покорности. Последнее, кажется совсем уж нереалистичным и фантастическим. Обжигая дыханием ключицы, нарочито медленно касаясь языком яремной впадины, Олсдал всем телом ощущает возбуждение, накрывающее с головой. Надрывное дыхание, стук каблуков этажом выше и голоса проносящиеся в коридоре. Они вдруг замирают, на мгновение выцепив реальность, почувствовав монотонное бормотание осени, ее торжественное падение на колени. Брайан заходится в немом крике, выгибает спину, когда Стефан ожесточенно и яростно кусает шею. Ему кажется, что еще немного и он прокусит кожу, разорвет артерию заливая простыни теплой кровью, это длится не долго, но производит эффект: Молко всем телом прижимается ближе, путается в складках одежды, сумбурно оставляя поцелуи. Он не знает просит ли он прощения или позволяет себя простить, сейчас не до семантики, в ночной повесе проносятся первые искры непогоды. Сбившееся дыхание, темнота, разрываемая яркостью молний. Проносящиеся электрические змеи озаряют в своей недолгой вспышке чужие истории. Просятся посмотреть еще, оглушительными раскатами оседая в диафрагме. Молко чувствует, как с каждой новой волной его сердце звучит все глуше и монотоннее, улавливая ритмы природы. Смотреть через прикосновения. Прикасаться к кому-то, чьей руки не отпускал почти уже двадцать лет. В этом всем было что-то особенно интимное, спрятанное в дешевом мотеле на окраине чужого города. Тонкие длинные пальцы коснулись ребер, язык очерчивал впадину пупка. Стефан дополнял картину, добавлял все новые детали на полотно, невольно вспоминая старое, давно спрятавшееся в памяти, касаясь шрамов. Глухой раскат, несущийся с края горизонта обрушивался помпезным рокотом, оставляя после себя ритмичные капли стучащие по подоконнику. Они смывали притворство. Момент. Это все, что тебе остается, память подводит, и ошибаются голоса в голове. Это не секс ради секса и не пьяное безысходное желание отдаться. Отточенным движением Стефан достает из кармана презерватив. Это что-то иное, спрятанное в глубине собственного подсознания и так отчаянно рвущееся наружу. За двадцать лет они стали почти что единым целым, и это лишь естественное продолжение этого странного слияния. Брайан всегда был провокатором и даже здесь оставлял за собой это право. Это не казалось странным, скорее было неотъемлемым и на этой ноте поцелуй получается особенно мягким. Осень прощается, падает и тлеет, исчезая в предрассветных заморозках. Осень прощается, и это утро будет облито светом красного солнца. Момент — это все, что нам остается.