Ночь темна

Разрезать жилы. Разрубить вены — и извлечь короткими пульсирующими обрубками. Погрузить пальцы в плоть, ощупать белую, настоящую кость, твёрдую и одновременно шероховатую. Без единого признака пластика, углеродного соединения и металла. Он бы заставил каждого предъявлять вместо паспорта свои кости. И сны всё тяжелее, и деталей всё больше, и всё ярче и лучше он видит — чудовищ. Они несимметричны и ужасны. Он боится не их. Он боится, что однажды перепутает сон с явью. И проверит их кости. Белые, чистые, твёрдые кости скелета, черепа, и ступней, и фаланг пальцев. Вскроет вены вокруг стыка с железом и отделит протез от культи, подденет кольцо импланта, поднимет щипцами вверх — вместе с лоскутами розовой, приросшей к нему кожи — и заставит вспомнить о том, что внутри течёт кровь, а не машинное масло. Очистит от скверны, избавит от ада. Что приходит к нему каждую ночь. — Здравствуйте, — говорит он, улыбаясь и подняв в приветственном жесте руку. — Меня зовут Уильям Таггарт, и сегодня я хочу поговорить с вами о том, что не показывают по телевизору. Никому не рассказывать о своих снах. Они дышат ему в шею. Они тянут к нему руки. Они кажутся — людьми. Пожимаешь ладонь — железную — трупа. Золотая вязь на металле, отсутствие кожи, рукав закатан до локтя — всё напоказ, чтобы как можно больше, больше железа! Женщина мельче и проще. Но слишком прямо держит спину и всегда носит очень закрытые корсеты. Руки её обнажены, лицо чистое, без меток и печати Каина, но что может прятаться под волосами, что сокрыто под длинным, в пол, платьем? Как он их ненавидит. Из жалости. Ночь темна и полна чудовищ. Они истекают земляным маслом, их покрывает нефтяная плёнка, в пустых сосудах и пластиковых венах совсем нет крови, ему снится тусклый запах... *ржавчины!.. — поёт хор* Грязь забивает ноздри и веки и въедается рыжей каймой под ногти. Никому не показывать свой страх. Движением пальцев он стирает ржавое пятнышко грима с кожи. Поправляет ворот рубашки, проверяет, аккуратно ли завязан галстук... У него есть оружие — слово. Он выходит под свет софитов: — Здравствуйте, — наклоняется к микрофону, — рад вас всех видеть. Меня зовут Уильям Таггарт, и давайте сегодня мы обсудим без протокола... Ночь темна и выпускает чудовищ. Они тянутся к нему арматуринами, скрежещут и лязгают. Смеются раскрытыми грудными клетками, и внутренности похожи на чёрное месиво из масла и грязи. Если взять в руку лёгкие — они окажутся двумя пластиковыми мешочками. «Имплант возвратного дыхания», — подсказывает память. Если раздвинуть пальцами кишечник, среди алых мышц блеснёт железо и... *ржавчина! — поёт хор* Он обнимает их — каждого. Берёт наждак — и полирует им рёбра, сдирая стружкой белые волокна и ржавые хлопья. Водит по оскаленным зубам, окрашивая их кровью с разодранных дёсен. Вскрывает острым скальпелем нарывы гноя — те, что таятся под новой, совершенной, искусственной плотью. Такие человеческие. Такие ужасные. Уильям не допускает ошибок. Он легко представляет их живыми. Когда жмёт холодное железо, когда общается, когда улыбается и сочувственно кивает головой. *ржавчина-а-а, — поёт внутри хор* Пусть молчит, пока не придёт ночь. Уильям Таггарт не вправе судить. Только вскрывать — подобно скальпелю. Чужие гнойники, вызревшие под бронежилетом нейромедиаторов и имплантов. Он стучит в двери — ему откроют. Молча ли, по согласию, с сопротивлением ли, громко... Но откроют. Не бывает очищения — без боли. Ночь темна, и чудовища воют в плаче. Земляное масло, запах отравы, безногие ползут, безрукие — поводят культями, лишённые глаз — следят зрачками камер, глухие — поворачиваются на звук дырками, просверлёнными в черепе, и каждый, каждый из них оплетён проводами. Вдыхают свет, выдыхают — яд. Вместо костей — пластик, вместо мозгов — паучьи лапки чипа, у каждого трепанация и — зависимость. От качества модификации, от срока её действия, от иглы шприца... Для инъекции нейропозина. Иногда он слышит, как визжат пилы над мёртвыми душами. Он потерял веру давно: когда жена погибла от рук наркомана. «Нейромана» или «некро-», или «эн-поз-зависимого» — газеты перебирали заголовки тщательно. СМИ тогда вовсю искали определения этому явлению; когда механическое чудовище — убивает человека. «Нео, новый», — думал он, оттирая её кровь с пола. Возлагая цветы каждое воскресенье на скромный могильный камень с датой. Прощения не просил. Знал — не он и не она виноваты. Сначала он выжимал в ведро с тряпки кровь, разведённую водой. Потом был свежий холм с остро пахнущей землёй. Потом — пришла ночь. И привела чудовищ. Их так много... Уильям снимает с себя кожу, обнажая каждый раз душу. Меняет голос, жесты, прячет под губами зубы, но не надевает маску. Когда говорит — о прошлом. Когда кричит — о настоящем. Все мы люди днём, под солнцем, но кого сожрут ночью чудовища? Кто вломится в ваш дом? Убьёт ради дозы? Кто окажется сильнее — потому что он из железа, арматуры, металла, а не из плоти? Кто будет хоронить вас? И спрашивать у полиции: «Нашли?» И потом смотреть в хохочущую, измученную ломкой, скуластую рожу. И на протез от кончиков пальцев до самого плеча. И слушать жалкий шёпот «это не я, это он сам». И крик — «это не я!!!» Ночь насылает тени. Он пилит железо, режет железо, добирается до гнили, до самых костей. Белых и гладких. «Это не я». Жаждет инъекций протез. «Это не я». На могиле вянут цветы. «Это не ты» — соглашается он. Прежде чем — вскрыть. Иногда он напоминает самому себе пудинг в железной клетке. Слишком устал, слишком ослаб, слишком неуверен. Чёрный, с позолотой на запястье, протез собеседника вызывает раздражение. Отсечь и убрать... *ржавчину! — поёт хор* Напомнить о смирении. Столько гордыни у его хозяина, столько заносчивости, столько презрения — к человеку, который даже очки не меняет на линзы. Иногда не знаешь, как повернётся судьба, молчит Таггарт, пожимая чёрную с золотым ладонь. Никогда не подготовиться к тому, что кто-то вломится в твой дом и убьёт. Лучше бы тебя, но окажется — что того, кто близок, и дорог, и ценнее всех сокровищ на свете. Сжимают прутья клетки. Слабость — в скелет, усталость — в железо. А неуверенность Таггарт превращает в клеймо. Не своё. Он хорошее зеркало. Кто ты есть. Где ты здесь. Зачем? Есть испорченные — телом. Есть отступники — без модификаций. Он видит разницу. Единственный — помнит. Отделяя людей от чу... Ночью гниль. Нет праведников. Ладони превращаются в скальпель, голос — в свет, собственное дыхание — в респиратор. Машинное масло стекает по венам вместе с кровью, смешивая алое по стали. Лица, обезображенные ржавчиной, угрожают и скалятся. Он обнимает своих чудовищ. Не из ненависти. Из жалости.