Наваждение

      Не всегда желаемое приносит удовлетворение — это Чуя понял еще в детстве. Сила повлекла за собой ответственность, вступление в ряды мафии — вину, а близкое общение с Дазаем, в свою очередь, — жгучую обиду и лютую, бессильную ненависть. Наверное, поэтому Чуя не раз рисовал в уме картины того, как Дазай захлебывался кровью от побоев, хрипел в петле или умирал одной из тысяч любых других смертей, которые он только мог представить. В каких-то воображаемых случаях Чуя принимал непосредственное участие, в других Дазаю удавалось справиться самостоятельно или к этому прикладывал руку кто-то еще. Некоторые фантазии основывались на чистейшей случайности, ведь такое могло произойти с каждым. Все эти эпизоды, приходя на ум, мгновенно успокаивали нервы, помогали найти душевное равновесие и собраться с мыслями.       Однако реальность оказалась непригляднее любой из самых изощренных фантазий.       Чуя отчетливо помнил, как выглядела настоящая смерть.       Ночной звонок вытащил его из уютной постели на пустую загородную трассу, посреди которой застыл грудой бесполезного хлама искореженный автомобиль. На самом деле смотреть там было не на что. От человека в машине осталось немного. Чуя и раньше видел бессчетное множество трупов, однако на этот раз то ли от увиденного, то ли от душного воздуха в преддверии грозы, комок тошноты подкатил к горлу. Легче не стало, даже когда из подавляюще нависших туч обрушились тяжелые капли, разбиваясь с шуршанием, мерно переросшим в гул. Чуя даже не сменил напряженной позы, пока потоки воды смывали цветную пленку бензина, багряные разводы, уже начавшие впитываться в асфальт, и рвущиеся наружу эмоции. На многие километры не было никого, кто смог бы различить в реве стихии даже самый громкий крик.       Человек в машине был, бесспорно, Дазай. И он был безнадежно мертв.       Это действительно могло случиться с каждым.       На похороны Чуя опоздал. Попросту не хотел приходить, но так совпало, что появилось свободное время, и никаких других оправданий он для себя не нашел. Выйдя из автомобиля и отыскав среди нескольких явно новых могил нужную, Чуя не сразу подошел к каменному монументу, сперва подождал, пока разойдутся несколько таких же одиночных посетителей соседних мест погребения. Теперь Дазай находился гораздо ниже него, но это ничуть не радовало. Почему-то именно тогда вспомнились первые совместные задания, бесчисленные тренировки и полное доверие по отношению к напарнику. Даже если тот был последним ублюдком, на качестве работы их внутренние конфликты никак не отражались. Чуя криво усмехнулся могильному камню, проклиная себя за сантименты. Он хотел верить, что Дазай Осаму, покоившийся здесь, как гласила надпись, действительно был готов к безвременной кончине. Но слишком хорошо его знал.       На самом деле Дазай не хотел умирать и не собирался оставлять этот мир. Его голос шелестел в кронах деревьев, и Чуя ускорял шаг, торопясь по своим делам. Смех Дазая звонким эхом отскакивал от стен в узких переулочках, как задетая носком туфли галька, и ветер срывал с Чуи шляпу, бессовестно взъерошивая ему волосы — всегда опрятный Накахара Чуя стал на самую малость небрежнее. И Чуя уже почти бежал с улицы домой, где можно было расслабиться с чашкой чая (а то и чего-нибудь покрепче) в любимом кресле, не отвлекаясь на навязчивые мысли и воспоминания.       Но дом недолго был надежным убежищем.       Едва заслышав первые чужие шаги в квартире, Чуя только чудом смог не расплескать на пол виски, при попытке налить его в стакан. В ночи скрип абсолютно новых половиц казался просто очень плохой шуткой. Кем бы ни был ночной визитер — наивным неосторожным воришкой или бесплотным духом — Чуя не привык бояться или признаваться в своих страхах, даже самому себе. Он всегда был готов дать достойный отпор. Шаги прекратились, и Чуя был готов поклясться, что слышал шорох одежды, будто кто-то пытался нашарить в кармане ключи. Затем звук исчез, но Чуя все равно оставался в напряжении, застыв в неудобной позе, ожидая подвоха, и как только в углу тени начали приобретать очертания человеческой фигуры, его нож просвистел, рассекая воздух, и воткнулся в противоположную стену. Подозрительных теней больше не было, как и виски в позабытом стакане. И ни следа, кроме засечки от ножа на стене. Или ему действительно показалось, или, в самом деле, нервы постепенно становились ни к черту...       Какое-то время было тихо. Теперь почти каждый вечер Чуя проводил в раздумьях, безмолвно разглядывая брошь с голубым камнем, ту самую, с галстука-боло Дазая, неосознанно перекатывая её между пальцев. Зачем он подобрал её в тот дождливый вечер, закатившуюся в одну из самых труднодоступных щелей поврежденного салона автомобиля? Но сил выкинуть безделушку не было.       И Дазай стал возвращаться. Сперва несмело, во снах, маяча размытыми очертаниями; уже гораздо позже — будто набравшись силы, подал голос, зазывая к себе. Спустя еще некоторое время Чуя научился различать и в реальности этот потусторонний холодок, из которого могли в любой момент высунуться ловкие руки, невесомо касаясь спины одними кончиками пальцев так, что все волосы мгновенно вставали дыбом. Чуя в такие моменты даже забывал гонять соседского кота, повадившегося подворовывать у него еду с кухни, тупо глядя, как наглое животное что-то поедало и не спешило убегать. Сам Чуя был бы рад уйти, но не мог и пошевелиться.       Чуя стал постоянным посетителем аптеки, набирая снотворных и успокоительных препаратов, и образ Дазая постепенно действительно стал спокойнее, но сильнее. Он уже редко когда противно просвечивал насквозь, показывая загражденные им предметы, словно стесняясь этого. Чуя даже предлагал ему составить компанию, если выпивал по вечерам. «Призрак» сидел рядом, не делая ни глотка, но иногда Чуя ловил себя на мысли, что упустил момент, когда второй стакан опустел. В других случаях он выпивал алкоголь сам, когда Дазай уходил.       В своих вечерних прогулках Чуя зачастил на берега городских водоёмов, где когда-то так же часами мог пропадать Дазай, и стал наутро обнаруживать влажные следы в прихожей, покрытые речным илом и пахнущие тиной на всю квартиру. Интересно, умри Дазай так, как желал, сам, то удовлетворился ли этим? Чуя не раз задавал ему подобные вопросы, но тот лишь растворялся с улыбкой Чеширского кота, оставляя Чую в непроницаемом одиночестве. Во рту стоял противный привкус мелких водорослей.       Тогда Чуя решил, что по-настоящему устал. Надо было всего лишь сменить обстановку, не держать прошлого и отвлечься. Он с каким-то неуверенным стыдом вдруг осознал, что посетив практически все уголки Европы, так никогда толком и не ознакомился с достопримечательностями родной Японии. Переливающийся голубым камушек с зажима галстука-боло отправился в шкатулку, а та в свою очередь, после непродолжительных раздумий, — на дно ближайшей реки. Уезжая от прошлого, неразумно брать его с собой.       Дазай больше не приходил.       Он незримый кричал в уши пожелания страшной смерти и подавал лезвие, когда Чуя принимал ванну в одном из отелей. Чуя не хотел брать, сопротивлялся, но на коже один за другим в мыльной пенке «расцветали» растекающейся кровью порезы. Чуя пытался смыть их под проточной водой, вместе со смутным чувством вины. Он никак не мог отделаться от мысли, что в той машине мог оказаться и сам, не подкинь он работу агентству.       Когда Чуя вернулся к своим повседневным обязанностям, рукава его одежды стали заметно длиннее, а из-под них выглядывали свежие бинты. Если б их не было — все бы увидели, как хаотичные царапины с каждым днём становятся ровнее и больше похожими на продольные, не успевая взяться твердой коркой.       Аромат речной воды не выветривался из квартиры, пропитав собой каждую вещь, и уже привычно не ощущался.       Чуя молчал обо всем, что с ним творилось, какими-то уголками сознания понимая, что он очень не хочет в сумасшедший дом. Он не отрывался от работы, даже если неожиданно подводило самочувствие. Он просто не мог оставаться наедине с собой и Дазаем. Потому не было странным, что очередной день рождения Чуя встретил в кругу своих коллег. Уже давно его квартира не выглядела настолько живой, в ней, казалось, всегда катастрофически не хватало этого шума и веселья. Забытое желание того, чтобы праздник никогда не заканчивался, всплыло из детских воспоминаний Чуи и замаячило в сумерках вторым призраком. Подчиненные сделали Чуе очень дорогой и качественный подарок. Сразу было видно, что револьвер выбирали осмысленно. Он хорошо, даже слишком, ложился в руку, выглядел солидно и красноречиво заявлял об авторитете своего владельца. И Чуе не хотелось думать, что могло бы произойти по окончании празднества. А вариантов было бесчисленное множество, Чуя это слишком хорошо знал, помня, сколько их только за один раз мог себе вообразить, мысленно убивая Дазая. Поэтому, как только за последним гостем закрылась дверь, он положил револьвер в верхний выдвижной ящик стола и вышел из комнаты. Уже на другом конце квартиры Чуя осознал, что не запомнил, закрыл ли ящик на ключ, развернулся на каблуках и вернулся к столу.       Через минуту весь квартал проснулся от звука выстрела. ***       — Кто я, мне вроде бы известно. Где я? — Чуя осмотрелся вокруг, медленно осознавая, что вероятнее всего находился в больничной палате. Он дотронулся до головы, ощупывая повязку — под бинтами безжалостно саднило и чесалось, будто там затягивалась неглубокая, но очень пакостная царапина. Чуя помнил свое имя и кто он такой. Помнил некоторые, сейчас не нужные, подробности с работы. Но никак не мог понять, откуда все ссадины и почему он попал в больницу. В голове было даже приятно пусто, будто из воспоминаний стерли самое плохое, оставив только кристальную чистоту.       — Да уж, не похожи вы на человека, решившего свести счеты с жизнью, — произнес вслух, видимо, последнюю из промелькнувших в голове мыслей врач и отвлекся от вида из окна. — Вы в больнице, пуля прошла по касательной, но вполне возможно, что повреждения от удара вызвали частичную амнезию...       Дальше Чуя уже не вслушивался. Врач договорил и вышел из палаты, оставив его отдыхать. На секунду Чуе показалось, что напоследок тот обернулся и, неузнаваемо изменившись в лице, усмехнулся ему в чьей-то знакомо нахальной манере.