Jeux de Enfants

— Так что я должна буду им сказать? Что мы с тобой ночевали чёрт знает где, ходили по каким-то подворотням, а потом на нас напали хулиганы? — Пэм говорила очень даже серьёзно, но заботливая улыбка не покидала её лица. От этого становилось тошно. Памела — последний человек, к которому Дэйв захотел бы обратиться за помощью, но альтернатив не было: через час он должен был вернуться домой, и ему по зарез было нужно алиби. Её отца, к счастью, дома не оказалось; тот бы живо схватил Мастейна за шкирку и пронёс через половину Парижа, передав после лично Ламберту в руки. Она прошлым вечером устроила пижамную вечеринку, но, стоило рыжему показаться на пороге её дома, спешно выставила подруг за дверь. Теперь они были одни, и ничто им не мешало; только Дэйв ощущал на себе обеспокоенный взгляд Кирка, стоявшего за окном, и неловко от этого ёрзал. — Да, что-то в этом роде. Только смотри, чтобы всё вышло правдоподобно, но смазанно, и подробностей чтобы было поменьше, — рыжий сидел напротив неё за кухонным столом. Перед ним стояла перекись, была разбросана по столешнице вата. Открытый тюбик заживляющего крема издавал невыносимо тяжёлый хвойный запах. — Прости, что впутываю тебя в это, но мне просить больше некого. — Да ладно тебе, ничего такого. Отец уже смирился с моим характером, мне так и так за это ничего не будет, — она наигранно ухмыльнулась, махнув рукой. — И всё-таки, где это тебя так?.. Рыжий лгать пусть и не умел, но фантазия у него была на редкость богатая, а Пэм... Пэм верила всему, что он говорил; так у них было уже два с половиной года, с тех самых пор, как её мачеха устроилась в фирму отчима Дэйва. Знакомы они были недолго, но почему-то Памела его считала другом детства. Мастейн к ней относился как-то нейтрально — раньше, конечно, он с ней проводил почти всё своё свободное время, и принимал её теплее, и даже почти ею восхищался, но сейчас связь ослабла. — Я полез в одно заброшенное здание... Ну, ты же помнишь, как я люблю рисовать? — он ей подмигнул, слабо улыбнувшись. — Так вот, я хотел зарисовать один из восхитительнейших местных видов, залез туда, поднялся на крышу, расселся уже с блокнотом. Там меня и прижали. Он улыбался, но думал не о ней — о Кирке, совсем пропавшем из виду; он либо сел на корточки под окном, либо не выдержал и ушёл. Конечно, Хэмметт о нём такого не знал, не видел его рисунков, в жизни не был в его комнате, не был знаком с его семьёй, но обо всём, обо всех в его жизни знала Памела Энн Касселберри. Пэм улыбалась в ответ. Только Дэйв о ней знал, как она ценит сентиментальность в людях, как любит художников и пейзажи; знал, почему она отказалась носить фамилию отца, знал, что случилось с её матерью, сколько умерло её старших сестёр и братьев, прежде чем в роду Рюсселей-Касселберри появился хоть один способный выжить ребёнок, и знал, сколько их умерло после её рождения, до своего собственного или немногим позже. Всё это знал он один, ни душой больше. — Печально, конечно, — она устремила взгляд в пол. — Дэйв, могу я с тобой кое о чём переговорить? Я понимаю, что мы это уже обсуждали, мусолить прошлое не хочу, но всё-таки... Пока она говорила, рыжий облил вату перекисью и приложил её к разбитой губе. Мазать вонючий крем под глаз он всё никак не решался, пусть Хамстер по пути сюда очень на этом и настаивал. — Можешь, если сильно хочешь. О чём же?.. — О том, что тогда случилось на веранде, — Дэйв зашипел; не столько от перекиси, сколько от ощущения дежа вю, словно бы он снова там, на свадьбе отца и мачехи Пэм, впивается Кирку в губы под её пристальным взглядом. — Ты ведь с тем парнем уже давно не общаешься, верно? Тон у неё был нравоучительный. Истерику нужно было пресечь на корню, потому Дэйв снова солгал: — Да, с того самого дня с ним не знаюсь. Почему тебя это так тревожит? Она скрестила руки на груди, поджав губы. — Ну, не знаю... Может, потому, что вы с ним целовались по-настоящему. Он был тебе очень близок, да? В окне мелькнула тень, и рыжий принялся искать Хэмметта взглядом. Он никого не увидел, и от этого ему стало совсем не по себе. — Он был моим лучшим другом, — от тревожности в её голосе, от одиночества, которое они теперь делили между собой в её доме, от в целом мрачного вечернего антуража у него вновь случилась неприятная, волнительная ситуация — сердце пропустило удар, после звучно бахнув в грудной клетке. — Он от меня многого хотел, так что наши пути разошлись. Пэм фыркнула, сильно зажмурилась и отрезала: — Ещё бы. У него на тебя явно были планы, раз уж он сразу тебя целовать полез, — и она, усевшись напротив него, почти легла торсом на столешницу. — Сколько вы были знакомы, дней пять? Шустро он... Дэйв держался; он думал — только оттого, что хотел так думать, — что Кирк всё ещё здесь, за окном, но очень надеялся, что их беседы он не слышит, и потому старался сохранять баланс, самому говорить как можно меньше и диалог вести так, чтобы многого не смогла сказать Касселберри. Слушал он её как бы «по диагонали», упуская почти всё ею сказанное, цепляясь ухом только за некоторые слова. — Он, наверное, тебе и чего похуже предлагал, да? — обычно Мастейн, даже не слушая собеседника, интуитивно понимал, когда нужно кивнуть, но тут он её вопрос просто проигнорировал. — Дэйв, скажи... он тебя трогал? Рыжий удивлённо на неё уставился. Ему нужно было чем-то занять руки — пальцы от нервов уже начали дрожать, — и он первым делом схватил тюбик крема, принявшись усиленно мазать нижнее веко. — Так говоришь, будто в этом есть что-то плохое, — незаплывшим глазом он посмотрел на неё, заприметив, как широко она разинула рот. Отреагировала Пэм, по мнению Дэйва, странно — ничего ужасного он вроде не сказал... — Знаешь, я вам обоим хотел бы задать один и тот же вопрос — почему? Почему ты так хочешь знать, что у нас с ним было? Почему ты его так ненавидишь? Памела покраснела, будто вопрос её очень разозлил. Пока она молчала, Мастейн закончил мазать крем под глазом, уставившись на неё полутора зрачками, — полтора их было потому, что глаз, под которым ему поставили фингал, заплыл, и видна от него была только тонкая полоса, красновато-белая, после — тёмно-коричневая и снова красновато-белая, с маленьким чёрным пятном в самой своей середине. — Мы оба ответим тебе одинаково, если задашь его прямо. Я... я тебя люблю, Дэйв. Он, наверное, тоже, — она звучно шмыгнула носом. — Но его ты целовал на людях, будучи знаком с ним от силы неделю, а меня, человека, который с тобой провёл почти три года, ты вообще не замечаешь. Скажи, я для тебя хоть что-нибудь значу? — Сложный вопрос, — он постарался говорить спокойно, пусть и отчего-то начал ощущать в себе и удивление, и злобу. — Думаю, на него не словами отвечают. Я ведь к тебе пришёл, а поступки, как говаривала твоя мать, красноречивее языков. Мастейн не знал наверняка, какой отклик найдут в ней его слова, пока не сощурился, всмотревшись в её лицо. Этой своей фразой он её только больше обидел. — С ним ты был красноречивее. Почему ты меня никогда не целовал? Она выжидающе на него уставилось. У рыжего за всё время со дня их знакомства ни разу не возникало и мысли о поцелуе с ней, да и не возникло бы; такое появилось только сейчас, когда она прямо, чётко, ясно это озвучила, но Дэйв даже не хотел это себе представлять. — Не знаю, если честно. Я бы и его, наверное, не целовал, если бы не его желание. Вообще я и не думал, что игра позволяет такое просить, но... Я тогда был, в общем, очень ограниченный. Только заслышав слово «игра», Пэм впала в какую-то словно бы прострацию; видимо, пыталась припомнить, когда Дэйв ей об этом говорил. Сам рыжий тоже вспомнил их неудачное свидание, её, опасливо оглядывавшую коробку, себя в тех идиотских гетрах... словом, в памяти целиком и полностью ожил театр абсурда, в котором одну из главных ролей отыгрывал тогда он сам. — Так давай и мы сыграем, — она состроила очень надменную физиономию, выражение которой можно было описать одной только фразой: «да ничем я не хуже». — Найдём коробку и будем исполнять желания на спор, много ли тут ума надо?.. — Много, — Мастейн понимал, что прямо сейчас очень ей нагрубит, что потом, возможно, за это поплатится, но молчать уже не мог. — Прости, но с тобой я играть не буду, ты — не самый подходящий для этого человек. Ты будешь играть только ради желаний, и игра будет зависеть у тебя не от плана, а от настроения: будешь ты рада — попросишь меня тебя поцеловать, разозлишься — прикажешь стоять смирно и вдаришь мне чем-нибудь по лбу. Пэм улыбнулась; её это будто рассмешило. Может, она прямо сейчас представляла себе, как бьёт его наотмашь по лицу, а тот стоит и не двигается. — Игра основана на доверии, а тебе я на таком уровне доверять не могу, прости. Наша коробка, она... — он замялся, силясь придумать, как удобоваримее обозначить её роль в игре, — она — средоточие власти. Кирк о многом может попросить, и я выполню, потому что его игра, его план гарантируют мне... — он выдержал очень долгую паузу; сказать о том, что он чувствовал, сухой формулировкой не получилось бы. — Не безопасность, конечно, но в этом есть нечто очень интересное. Мы просто хорошо проводим время. Она фыркнула; щёки у неё зардели, и то было явно не от смущения. — С того самого дня с ним не знаетесь, как же, — по ней было видно, что она бы сейчас просто развернулась и ушла, но обстоятельства ей того не позволяли. Пэм поднялась со стула, выдохнула и, повернувшись к Дэйву лицом, выпалила: — Я вступлюсь за тебя, я объяснюсь перед нашими родителями, да, таково твоё желание. Но ты, Дэвид Скотт Мастейн, совсем скоро исполнишь моё. Стоило рыжему вылезти из-за стола, избавившись от ваты на губе, как под ноги ему тут же влетел его же рюкзак. Он спешно вышел. Под окном кухни сидел Кирк, непричастно глядя то в траву, то себе на ноги. Вид у него был не скучающий, не обиженный, но и ничего иного он не выдавал; разум его отсутствовал, руки были заняты рукавами школьного пиджака, губы редко подёргивались. Ужасные синяки на скулах выглядели сплошным синюшным пятном на его лице, чуть вспухшая бровь искривляла профиль до невозможности. Засохшая струйка крови под носом была видна даже в вечерней темноте. — Я обо всём договорился. Хамстер никак на его слова не реагировал. Пока они шли сюда, он оживлённо извинялся, держа пропитанный кровью школьный чулок над верхней губой, и пусть даже Дэйв уже тогда ему сказал, что зла на него совсем не держит, он сам себе простить такую оплошность всё ещё не мог. — У меня для тебя кое-что есть, — он вытащил тюбик заживляющего крема из кармана. — На, обмажь лицо. Кирк забрал крем из его рук, кивнув в знак благодарности. Взгляд у него всё ещё был такой печальный, выражал такую степень досады, что им можно было легко довести до слёз. — Ну, перестань. Подумаешь, пошло немного не по плану, — он достал из рюкзака салфетки и легко очертил ими его скулы. — Ну и ничего, правда? — Ничего-то оно ничего, но всё-таки... У тебя теперь и с Пэм конфликт будет, и с родителями. Я тогда не подумал об условиях, — он всхлипнул, будто вот-вот собирался зарыдать, но ничего такого не последовало. — О каких ещё условиях? — Дэйв заметил, как Хамстер сморщился. — Опять носом пошла, да? Тот кивнул. Мастейн поспешил найти ещё салфеток, но они у него, как назло, кончились; лучшей альтернативой были вырвиглазно-яркие гетры, затыканные под учебниками, — самую чистую из них Дэйв тут же прижал к его лицу. — О разных... ты зависишь от родителей, учишься, а я твою ситуацию ровнял со своей, много чего во внимание не принимал, — он осторожно зажал ткань между пальцами. — Мне однозначно не следовало делать... всего. Мастейн протянул ему руку, ухватив за запястье и легко потянув на себя. Вставать Хэмметту было, судя по тому, как кривилась в процессе его физиономия, очень больно; по окончании драки его пнули в живот, после всё-таки позволив им уйти. Денег у него, что примечательно, не взяли — видимо, здравые мысли в головах у тех продавцов рождались крайне редко, и они с Кирком — может быть, на счастье, может — на беду, — такой исключительный случай не застали. — Если бы то со мной ничего не делал, мы оба, наверное, сильно бы заскучали. Кстати... хочешь познакомиться с моими родителями? Вопрос был очень и очень неожиданный. Кирк удивлённо округлил глаза и медленно, осторожно — будто осознавал, на что подписывается, — кивнул

***

Ламберт сразу показался Кирку человеком очень душным, до приторного аккуратным; словом, он был педантом, а Хамстер таких просто терпеть не мог. Такое он о нём заключил из того, что наблюдал в окне уже восьмую минуту: он, этот лощёный француз, ходящий дома во фраке, как пришибленный, колупал пальцами нечто очень мелкое на клеёнке обеденного стола и никак не мог это нечто убрать — он уже и слюнявил палец, и тёр то место тряпкой, и пытался ковырнуть чайной ложкой, а оно ему всё не давалось. Хэмметт в это время представлял, как он зарабатывает деньги, как справляется с проблемами повседневной жизни, и ему от этого становилось даже смешно. Аккуратисты бесятся больше всех, всегда всем недовольны и вечно в минусе — это он точно знал о таких людях, как Ламберт Бонне. Последний был чем-то даже похож на Дэйва — кожа у него тоже была бледная, сам по себе он был хлипкого телосложения, с мышиного цвета волосами, отдающими охрой, весь покрытый редкими, почти полностью сошедшими веснушками. Руки у него были миниатюрные, пальцы — короткие, оплывшие, как сардельки; он носил на себе приличное количество избыточного веса, оставаясь при своих габаритах по-странному тощим на лицо, с чётко очерченной нижней челюстью, весьма приметными массивными скулами и губами размером с вареник. Под этой самой его чётко очерченной челюстью в шее под жирком порою дёргалось адамово яблоко, но очень лениво, неохотно, даже создавалось впечатление, будто ему очень трудно и сглатывать, и дышать, и говорить. Очерк бёдер у него был какой-то евнуший — слишком всё в его теле было плавное, слишком округлое, и он был бы даже женоподобен, если бы не жидкая бородка, усики — их Кирк поначалу принял за обычную грязь на лице — и густые, тяжёлые брови. Единственное, что Хамстер знал о Ламберте до этого — факт его косоглазия. Сейчас его больше удивляло то, что именно этот изъян внешности отчима Дэйв находил самым мерзким: у него и глаза разглядеть было сложно, не поймёшь даже, какого они цвета, а уж какой в какую сторону смотрит — тем более не различишь. — Помнишь, я говорил, что у матери по приезду во Францию зрение сильно испортилось? — Мастейн быстро заглянул ему в лицо, ухмыльнулся и вновь повернул голову к окну. — Её с ним брак был тому причиной или следствием? — оба улыбнулись, между тем глядя на Бонне, срезающего верхний слой с куска клеёнки столовым ножом. — Если честно, не так уж он плох. Неврастеник как неврастеник, ничего ужасного. Рыжий цокнул языком, отняв от лица Кирка гетру. — Тебе легко говорить — ты с ним не живёшь. Он меня однажды из-за пятна на рубашке заставлял стирать её на протяжении четырёх часов. Представь себе, что мне устроят за нашу с тобой выходку... — Дэйв говорил легко, так, будто наказания вовсе не боялся. Кирк его к этому отношения, впрочем, не разделял, и по лицу его уже было видно, что он вот-вот снова начнёт извиняться, но Мастейн вовремя успел его успокоить — положил руку на плечо и без тени беспокойства посмотрел прямо в глаза. Между тем в комнату вошла женщина на склоне лет, седая, ко всему абсолютно безразличная. Она тут же плюхнулась на стул, глядя сквозь Ламберта. — Странно, — Кирк даже усмехнулся, и Мастейн совсем не понял, от чего. — Что странного? Всё вполне себе обычно: косоглазый мается дурью, мать его стоически терпит... — Вот оно и странно, что всё обычно. Чего это они себя ведут так, будто твоё отсутствие — нечто в порядке вещей? Если Ламберт действительно так педантичен, он уже на стену от злости лезть начать должен, а ему как-то по боку. Рыжий пожал плечами. — Я ему не сын, чего ему обо мне думать? А вот мать... Ты прав, странно, — Мастейн пригляделся к ней и обнаружил торчащую из кармана на её халате трубку стационарного телефона. — Наверное, Пэм ей уже позвонила и всё уладила. Кирк как-то недобро оглядел и Ламберта, и Эмили, мать Дэйва, отметив про себя, что у последней под халатом виднеется выходное белое платье. Женщина поднялась, устав наблюдать за мужем, и прошла к плите; стало быть, собиралась готовить, и домашний халат на вполне себе приличную одежду нацепила только поэтому, чтобы не поставить где-нибудь пятно. — Слушай, а твои родители всегда ходят по дому в парадном?.. — Да нет. Ну, Ламберт часто ходит дома во фраке, но это всё wegen seiner Macken¹, — он даже не заметил, как начал говорить по-немецки, посмеиваясь про себя. — Мать такой дурью не страдает. Хамстер прикусил губу. Сводилось всё к одному — чета Бонне прямо сейчас принимает гостей, и из этого получается, что они с Дэйвом пришли в самый неподходящий момент. Самого Дэйва осознание этого факта ещё не посетило, потому он особо не паниковал. — Не нравится мне всё это, — Хэмметт тут же схватил его за руку и потащил за собой в обход дома, остановившись перед окном столовой комнаты. — А шустро она... За столом, разглядывая от скуки пустую тарелку, сидела Пэм, разнаряженная в коктейльное платье, с глуповатой шишечкой на голове и сделанным на скорую руку тёмным макияжем; от обилия серебристых теней казалось, что ей поставили два ровных, с хирургической точностью пришедшихся ровно на верхнее веко до брови и ресничный край нижнего века, фингала. Если сейчас представить Дэйва рядом с ней, из получившейся картинки можно вывести, что внешне они — два сапога пара; похожи одновременно на алкоголиков, смутьянов, задир и сумасшедших, и определить, что из этого ближе к истине, нечеловечески трудно. — Это да, — рыжий на неё смотрел почти враждебно и вместе с тем удивлённо; накраситься, принять приличный вид, махнуть через половину Парижа и при этом успеть объясниться с его заносчивой роднёй нужно было ещё умудриться успеть. — Так мы как, зайдём? Кирк неосознанно — это стало понятно из того, что жест был едва уловимый, как секундное наваждение — пожал плечами, но этим выражал скорее полное отрицание, нежели сомнение; как бы быстро дал на попятную, но про себя, для приличия помолчав ещё пару минут. — Да ладно тебе думать, пошли. Там и раны обработаем, и вообще... Можешь в моей комнате остаться: косоглазый якобы уважает моё личное пространство и никогда туда не заходит. Если хочешь, могу тебя с семьёй познакомить, они тебя по-любому примут... Дэйв не унимался. Между тем к Пэм присоединилась Эмили, приволочив с собой суп на подносе. — Не надо, я с ними уже достаточно познакомился, — он остановил речь Мастейна юрким жестом руки: поначалу сигнально выставил её ему перед лицом, а потом уже фамильярно огладил ею его щёку. — В другой раз, я думаю... Может, даже и не в этой жизни. Лучше возвращайся к ним, пока Пэм не взболтнула лишнего, а я, наверное, вернусь к себе. Прощаться всегда тяжело, пусть даже и ненадолго; когда от щеки отняли руку, Дэйв готов был поклясться, что впадина ладони всё ещё помнит страшный отёк левой половины его лица, упругость раздражённой кожи, что сама его щека тактильно увековечит на себе прикосновение бугорка Венеры в засохшей крови, что выпирающий сустав соломонова кольца оставит на ней невесомый, незаметный след. — До завтра?.. — он старался одним глазом трогательно глядеть на Хамстера, а вторым — на Эмили и Пэм, размеренно ворковавших за столом. — До завтра, — Хэмметт уже развернул ступни, намереваясь поскорее дать дёру; всё-таки существовала вероятность, что их увидят из окна. — Помни: следующее желание за тобой. Рыжий кивнул. Кирк быстро убежал восвояси, и Дэйв некоторое время потратил на скверные мысли: ему поначалу хотелось представить, что ждёт Хэмметта дома, и варианта ему представилось два — взбучка от родительницы и душевная порка, то был маловероятный первый, и второй — давящее одиночество в бетонной коробке, под самой луной, куда доносится редкий мирской звук. Если в его квартире пожить одному, можно, наверное, очень быстро сойти с ума; волю к жизни, по крайней мере, это место отбивает знатно — там чувствуешь себя пропащим, потому что окружён себе подобными, потому что всё вокруг очевидно безнадёжно, и на несколько километров нет ничего веселее банки пива, и вменяемым быть не в радость. Чтобы много не думать, Дэйв всё-таки решился пойти домой, и до двери дошёл почти на автомате. Его там уже ждал Ламберт, будто бы услужливо забравший у него рюкзак и почти пинком отправивший его на кухню. Когда грузное тело отчима опустилось на стул рядом с Эмили, оставив ему только уместиться возле Памелы, начался разговор. — Почему ты, lieber Sohn², не поделился с нами такой радостной новостью? — Эмили попыталась выжать из себя подобие улыбки, но очевидно слишком для такого устала. Сердце у рыжего почти ушло в пятки; их с Памелой договор никакой «радостной новости» в себя не включал. — Вот, — Бонне вступил басом, выдержал паузу, убедившись, что его точно никто не перебьёт, и продолжил: — самое важное в жизни мужчины — встреча. Некоторые её переживают на закате лет, а некоторым, таким, как ты, — это он сказал с таким выражением, будто хотел добавить «roux morveux»³, как частенько называл его в отсутствие матери, — везёт встретиться с судьбой в нежном возрасте. Всё, что происходит с тобой после, определяет именно она, эта rencontre⁴. — Wovon redet er, Mutter?⁵ — Мастейн спросил шёпотом, даром что услышали его все, кроме матери. Ламберт Бонне по-немецки не понимал, и потому уставился на Эмилию Бонне, в первом замужестве — Мастейн, в девичестве — Давид; пусть она и не была так стара, но слух у неё уже изрядно попортился, а после всего пережитого она и к романтическому его бреду относилась скептически, потому и не особо слушала. — О, Дэвид просто не совсем ориентируется в ситуации. Вообще для него это, наверное, внезапно, да и все подростки стараются хранить отношения в секрете... Впрочем, отношения с милой Касселберри ты, lieber Sohn, мог бы и не скрывать. Рыжий готов был прямо сейчас начать в праведном гневе орать на Пэм, но от её лжи было уже не отречься; ему пришлось бы ей потакать хотя бы в пределах этого стола. Ему сейчас было ужасно тошно, и в голове крутилась одна мысль — нужно было прийти сюда с Кирком и его увлечь в поцелуй у всех на глазах, чтобы оставила свои на него притязания Памела, чтобы оставили надежду на скроенное по их лекалам его будущее Ламберт и Эмилия Бонне. Ему было откровенно жаль, что Хамстер ушёл, и, пожалуй, не только из-за назревающего скандала. — Высокий поступок был с твоей стороны, — и опять читается его любимое относительно Дэйва словосочетание, пусть и не сказанное вслух, — я и не думал, что ты так мужественно себя поведёшь. Приятно, всё-таки, знать, что пасынок мужает, что уже готов постоять за себя и за других. Мастейн усмехнулся. Нет, не готов: за него постоял Кирк, за него выбил рослому хулигану зубы, за него бил другого из их шайки в живот, пока тот не упал. Дэйв лежал, пуская из подбитого глаза слёзы, и тряс ногами, силясь в кого-нибудь попасть; толку от него было как от мёртвого в пехоте, и, будь он там совсем один, выжил бы очень навряд ли. — Как давно вы встречаетесь, голубки? — Ламберт изо всех сил старался изображать на лице заинтересованность в происходящем, но от его ужасной актёрской игры становилось тошно, и этот семейный разговор принимал скорее вид профилактического, вроде тех, в которых родители запугивают детей до бессонницы наркотиками, алкоголем и ещё чем-нибудь похожей разрядности; в таких разговорах никому не хочется участвовать, и никто бы их вообще не затевал, если бы того не требовала педагогическая норма. — Неужели все два года, а?.. Памела согласно закивала. Взгляд у неё очень оживился, и теперь видно было, что она наслаждается этим допросом, тем, как сейчас может исковеркать истину; если Дэйв ей этого сделать не даст, она может выкинуть из метафорического рукава аж несколько козырей кряду, растрепав его родителям о том, как он осквернил свадьбу её отца и мачехи поцелуем с — только подумать, какой ужас в консервативную Эмилию, в старого и неопрятного, как вздувшаяся консервная банка, Ламберта одно уже это происшествие может вселить!.. — другим парнем; добить всё это указанием персоналии, пересказом того, что она о Кирке точно знала, — знали все, потому что дурная слава липнет к человеку подобно этикетке, и чёрт её отлепишь после стольких лет, и репутация уже не изменится, потому что её, и без того плохую, испортить будет очень трудно. Третий козырь, третий её туз, а может быть, и джокер, бьющий все прочие карты — её уверенность в том, что Хамстер осквернил ещё и его тело, ничем по сути не подкреплённая, но ничем и не опровергнутая. Комбинация у неё была сильная, и недостающая до ровного старшего каре карта — её неведение о закаченной ими пьянке — ничуть не умаляла её способности при любом раскладе остаться в выигрыше. — Да, но не совсем, — она, закончив есть суп, фамильярно выставила локоть на стол, уперевшись идущей от него рукой себе в щёку. — У нас долгие отношения, и нельзя точно сказать, когда они стали именно такими. — Да прямо сейчас. Вот не услышал бы я от вас, что мы встречаемся, сам бы в жизни не подумал, что так оно и есть, — рыжий долго подавлял в себе желание огрызнуться, но всё-таки не смог с ним совладать. Эмилия захихикала; Пэм смерила его взглядом и прикусила губу. — Ой, бывает. Die zwischenmenschlichen Beziehungen sind die verfänglichste Sache der Welt⁶, — она обращалась одновременно и к Дэйву, и к Памеле. — Далеко не всегда поймёшь, кто есть кто, и никогда нельзя ничего утверждать. Об этом вообще не нужно думать — просто живите счастливо, и оно определится само собой. Мастейну сейчас захотелось спорить, и было, в общем-то, о чём — он точно знал, кто ему Пэм, кем она ему была и кем теперь будет. Впрочем, в словах матери он отмечал и нечто похожее на правду: действительно не всегда можно понять, как эти самые «zwischenmenschlichen Beziehungen» охарактеризовать, особенно если двое вроде и друзья, и вроде уже в рамках этого слова их связи тесно, она рвётся из них, оставляя из похожего на близкое приятельство только умение друг друга ценить и усилившееся желание встретиться, побыть вместе... Она обретает нечто новое — спонтанность, при которой совсем не знаешь, что будешь с дорогим тебе человеком делать, куда его поведёшь, что сможешь ему предложить, о чём его можно будет попросить, и при всём своём незнании всё равно к нему необъяснимо рвёшься. — Всё-таки любовь придаёт сил, правда? — Бонне говорил вроде и без намёка, а прозвучало всё равно пошло. — Представь, как удивительно мне было слышать, что ты самолично разобрался с тремя хулиганами, да ещё и ткнул одного из них лицом в асфальт. Чего только не сделаешь, защищая даму — пардона ми, девушку — сердца... Внутри головы ощущалась нервная дрожь, зарождающийся смех, когда смеяться объективно не над чем; когда тёмная сторона медали в сравнении со второй оказывается светлой, когда полностью оправдывается ощущение чьей-нибудь ненадёжности. Доверять таким людям дальше — всё равно что, как выражался когда-то Азуль, «танцевать хава нагилу на собственных костях», но выбора у Дэйва, скорее всего, не будет. В этом и воплотится желание Пэм, предсказуемое, эгоистичное, и Мастейн не отыграется, не сможет ей насолить так, чтобы она от него благоразумно отстала. Всё-таки опасно, жутко опасно раскидываться, пусть даже и в мелочах, лишними словами, опасно совершать спонтанные поступки, и всегда опасность приходит на смену беспечной радости. Хороший урок, безусловно, только вот рыжий его выучил слишком поздно. — Дэвид, милый, Памеле уже пора — скоро вернётся её отец, — в словах Эмилии грубости не было, пусть и прозвучало резковато, безосновательно. — Будь добр, проводи её за ворота. Касселберри на удивление быстро собралась, пока Дэйв пространно оглядывал комнату. Ему легчало, и сам он пытался себя обмануть, обесценивая ею совершённое, стараясь всё воспринять незначительным. Только когда Ламберт указал ему рукой на дверь, он зашевелился и вышел из дому в том же, в чём сидел за столом — в одной тонкой школьной рубашке, не чувствуя слабыми телесами почти зимнего холода, колющей влаги в воздухе. Он открыл перед Пэм калитку, выпустив — скорее, впрочем, выгнав — её за периметр участка, готов был уже развернуться и уйти, но она его тут же окликнула: — Дэйв, — и улыбнулась; и как никогда захотелось саморучно свести улыбку с её лица, — я хочу только того, что нам пророчат твои родители. Ты, надеюсь, тоже... ведь так? Рыжий шмыгнул носом, запер скрипучую узорчатую створку и, встав за ней так, словно она — щит, способный выдержать единовременный натиск острия десятков мечей, коротко ответил: — Нет. У меня на себя свои планы. — Ничего, ты ещё передумаешь, — и она, картинно поправив причёску, медленно развернулась и столь же медленно двинулась прочь. Если бы гордость ей позволила обернуться, она бы заметила, что Дэйв всего фарса не вытерпел — развернулся раньше неё и давно уже скрылся за дверью своего дома.