Полароиды; сердца из бумаги; электро-поп

Дженна Коулман: сто пятьдесят семь сантиметров беспокойного вихря, мордашка диковинного зверька, а на десерт тонущая в ямочках улыбка. Всё, что советует она Руфусу в перекурах между съёмками, всё, чем она занимается, он записывает списком дел в раздел заметок на своём смартфоне. Социальные сети — выполнено, селфи — выполнено, пинта пива в пабе в двух кварталах от их павильона — план на воскресенье. Он скользит жилистым пальцем по сенсору экрана, печатая в перечень новый пункт. Полароиды. Она носится с ними повсюду. Разметает пышными юбками припылившийся пол только ради того, чтобы поймать в фокус винтажного аппарата боязливо мигающий огонёк над плавленным воском свечей. Краткий щелчок, и глянцевая фотокарточка выскальзывает из тонкой щели камеры. Коулман улыбается с секунду победоносно, а затем подскакивает к следующей безделушке, целясь в упор объективом. — Ну же, Руфус, это же память, — мурлычет она, направляя на него блестящие стёкла оптики. Он отмахивается от неё с ленивой усмешкой, но в какой-то момент всё же сдаётся, окутывая свои плечи королевским бархатом и позируя для её фотографий настолько по-дурацки, что впору распрощаться с актёрской карьерой. Сердца из бумаги. Дженне кажется довольно забавным складывать бумажные фигуры из мятых страниц отработанного сценария. Податливый лист ложится по намеченным контурам мягко, раз за разом превращаясь в бумажное сердце с впитавшимся маркером правок на стёртых изгибах. Дженне кажется забавным тот факт, что карманы Руфуса полны её бумажных сердец. Она смеётся лучисто и немного по-детски, когда они сыпятся из его изумрудного камзола, мешаясь среди вороха блёкло-золотых листьев. И это правда забавно: Мельбурн с тяжестью на душе отталкивает влюблённую в него Викторию, а у Сьюэлла из всех прорезей одежды вылетают сердечки, и ветер раннего сентября, как назло, взвинчивает их вверх всё дальше и дальше, пугая сизо-чернильных грачей. Электро-поп. У них до съёмки следующей, последней, сцены кино-хлопушкой отсроченные шестьдесят секунд, но Дженна копошится в недрах сливочно-белого муслина и достаёт, кажется, из-под корсета, маленький АйПод. Разматывает белёсую паутину наушников, пританцовывая на ходу, и извиняется перед ним смущённой улыбкой: — Не могу выкинуть эту песню из головы, — она вставляет гладкий пластик себе в ухо, а Руфус вздёргивает брови удивлённо, что у неё не остаётся сомнений. — Хочешь послушать? Он кивает, наклоняясь за округлой раковиной на конце силиконовых проводов, но она помогает ему самостоятельно, горяча тонкими пальцами край мочки. Ему в барабанные перепонки бьётся звук сирены вперемешку с электроникой восьмидесятых, а затем тонкий голос солиста сменяет наигранно-взрослый бас второго певца. — Это… — Midnight Juggernauts, — отвечает ему она. — Трэк из «20 ans d'écart». Нелепей фильма я в жизни не видела. И прыскает взрывной улыбкой, улавливая недоуменный взгляд команды, застывшей перед ними в нерешительности. Шестьдесят секунд истекли две минуты назад. Свет, камера, мотор. Сьюэлл стыдливо посмеивается сквозь напускной кашель, а Дженна повторяет под подолом пьяную лунную походку, будто ни в чём не бывало, и подливает масла в огонь лишь ещё больше: — Руфус, впервые вижу, как ты смущаешься. Ну что за милашка! — она хлопает его миниатюрной ладонью по широкому предплечью, а затем оборачивается в камеру и по-заговорщицки насмешливо шепчет. — Вырежем это потом. А то у Альберта вообще поклонниц не останется. Карий пигмент в радужках Коулман не вывести даже самыми яркими линзами — её глаза искрятся обольстительными чертями, пылая по кромке янтарём. Пускай у них на двоих общих сцен было меньше одного эпизода, Руфус думает, как ему повезло в этот раз с партнёршей, и сметает в чемодан пачку квадратных фотографий с дюжиной бумажных сердец. Завтра утром ему в промозглый Сиэтл, на съёмки, а он смотрит среди ночи идиотский французский ромком и подключается к чату с Дженной Коулман, чтобы пропереписываться вплоть до рейса все восемь часов.