Flaw

Ода Сакуноске и правда никогда не знал, чем же заслужил дружбу Дазая. Дазай всегда был человеком тёмным, себе на уме, а из его масок впору было делать театр. Его интеллекта, силы и власти вполне хватило бы, чтобы уничтожить с сотню таких, как Сакуноске. Дазай превосходил его по всем параметрам, включая способность — даже «Безупречный» был бессилен, если в дело вступал «Неполноценный человек». Так чем же простой, прямолинейный, открытый Ода смог подкупить его? Сакуноске не знал. Не знал — и так уж вышло, что он, совсем как Анго, эту дружбу предал. Осаму ведь просил, умолял его — впервые в жизни умолял! — остановиться и подождать, и если бы он послушался… Он бы, наверное, смог спастись. Ода попытался улыбнуться. Сейчас Дазай стоял перед ним на коленях, держа за плечи так осторожно и так отчаянно, сжимая пальцы настолько болезненно, что даже боль от ранения не могла заглушить это. Он умолял его молчать и обещал, что Ода обязательно выживет. И — боже, Дазай и правда так похож на ребёнка — чужой взгляд был настолько растерянным, что на какое-то мгновение он почувствовал себя виноватым. «Не уходи, Одасаку!..» — эти слова всплыли в памяти сами по себе — укором совести, напоминанием о собственной беспросветной глупости, и — чёрт, если бы он мог вернуться в тот момент… Он бы поступил точно так же. И Дазай наверняка знал это, иначе бы мог применить свою силу, власть, отключить его чёртову способность или просто вырубить — он был способен, невзирая на немалый боевой опыт Оды. И всё же он этого не сделал. Проявил уважение к его выбору и его глупости. И расплачивался сейчас собственным отчаянием. Это было слишком жестоко даже по отношению к самому беспощадному исполнителю. Что ж… единственное, что оставалось Оде, — хотя бы показать напоследок Дазаю правильный путь. Путь, которым он, убийца, несовершенный (как бы громко ни звучало имя способности), прошёл сам. Да, именно так. Они все несовершенны в этом чёртовом мире Мафии, все, от синих воротничков и до лучших киллеров, от простых пешек до высших чинов, и это не изменить, но… там, на стороне, которая спасает людей, Осаму будет гораздо счастливее. Сакуноске каким-то шестым чувством знал это. Поэтому глаза он закрывал со спокойной улыбкой и чувством выполненного долга. Меньше всего Ода ожидал, что выживет. Пуля Андре пробила грудную клетку навылет. Шансы выжить при таком ранении настолько малы, что их смело можно приравнять к нулю. И тем не менее — он был жив. Сакуноске не знал, рад он этому или нет. В глазах привычно расплывалось — так почти всегда было в первые минуты, когда он приходил в себя после тяжёлых ранений. «Безупречный» давал отнюдь не безупречную защиту, пусть отлёживаться в больнице приходилось не так уж и часто. И сейчас под спиной, всё ещё ноющей от ран, ощущался в меру жёсткий матрас. Матрас. Подушка. Налепленные на тело электроды. Катетер, введённый в вену. Как знакомо. И странно — Ода был уверен, что умрёт там, в заброшенном особняке, прямо под витражами с чёртовыми библейскими сценами, он был готов к этому с самого начала, он даже не стал брать бинты и анальгетик… Но он был жив. И это вызывало растерянность. Сакуноске попросту не знал, что будет теперь и ради чего теперь стоит жить. Он чувствовал себя неполноценным, словно какую-то часть его выбросили за ненадобностью. Словно он уже и не совсем человек, а так — ошибка судьбы. Неужели Дазай всегда ощущает себя… так? Ода неподвижно лежал на спине несколько минут, не открывая глаз, пока писк аппаратов не начал изрядно раздражать. Кислородная маска на пол-лица тоже мешалась, и он потянулся, чтобы снять её. Рука слушалась с трудом — похоже, его тело не оправилось от кровопотери. — Я до последнего надеялся, что отправленная мной бригада реанимации не пригодится. Перестраховаться и правда бывает не лишним, знаешь? Этот голос принадлежал Дазаю. Но интонации в его голосе были непривычными. Настолько бесцветных ноток Сакуноске не слышал в нём… никогда. Совсем. Ода повернул голову, сталкиваясь со взглядом карих глаз — таких пустых и таких усталых. Под глазами исполнителя залегли тени, и мужчина невольно подумал о том, сколько же Дазай не спал. Или — сколько времени без сознания был он сам? — Два полных дня, — Осаму ответил на немой вопрос Сакуноске. — И, Богом тебя прошу, молчи. Ничего не говори, Одасаку. Ода кивнул. — От тебя действительно столько проблем… — продолжил Дазай таким тоном, будто вот-вот расплачется. — Почему ты меня не послушал? Почему ты согласился на его условия? Почему допустил, чтобы тебя ранили? Почему… почему ты такой идиот, Одасаку?! Он прижал ладони перебинтованных рук к лицу, мелко дрожа; тонкие пальцы не закрывали глаз, в которых не оказалось ни слезинки, но было столько горечи, что у Оды началó болезненно колоть где-то в сердце. Каждый из этих вопросов был риторическим. Оба они знали ответы на них: потому что должен, потому что не мог иначе, потому что… Но Дазай был простым смертным человеком, невзирая на всю свою уникальность и необычность, и эта тирада, эти полные боли и отчаяния слова, эта дрожь (точно так же его руки тряслись, когда Ода умирал на пыльном и грязном полу, освещённый рыжим светом закатного солнца), — всё было единственным способом, которым он мог сейчас выплеснуть то, что накипело у него на душе. Сакуноске вздохнул и тут же поморщился: рана, хвала современной фармации, не болела, но ощущения от местного анальгетика были не так себе. Дазай встрепенулся; в его глазах на мгновение промелькнул огонёк беспокойства и тут же погас. Мужчина через силу улыбнулся. — Прости. Не то чтобы Ода ощущал себя виноватым. Если бы он мог вернуться в тот момент, он бы поступил точно так же. Снова и снова, если бы потребовалось. Было то, что мог решить только он и он один, и никому он не позволил бы вмешиваться. Даже единственному другу — Анго не в счёт. Но видеть его таким было ужасно. — Никогда больше не делай так, Одасаку. Никогда… никогда больше не смей умирать. — И это говорит человек, который только и думает о том, как бы умереть. — Одасаку!.. Ода хрипло рассмеялся. Дазай выглядел негодующим, но — самое главное — нервная дрожь его отпустила, и выражение лица смягчилось. — Кажется, из меня не вышло трагического героя, да? — Ты настолько идиот, что из тебя не вышел бы даже персонаж второго плана. — Это было обидно. — Ты заслужил. — Я знаю, — Сакуноске пожал плечами. Уголки губ Осаму чуть приподнялись. Некоторое время они оба молчали. Тишину нарушал только раздражающий писк приборов жизнеобеспечения. Затем Дазай, сложив пальцы домиком и едва слышно выдохнув, негромко заговорил. — Одасаку. Пока ты был без сознания, я обдумывал твои слова и то, что произошло в целом. Я знаю, что после… после гибели детей у тебя не осталось никаких целей в жизни. Но ты сам говорил, что, неважно, на какой стороне находишься, невозможно найти причину жить… Поэтому я принял решение. Однако я не могу исполнить его в одиночку… потому что иначе ты снова окажешься в опасности. А этого я допустить не могу. Осаму посмотрел ему в глаза с решимостью, какую он редко проявлял настолько открыто. Ода поджал губы, поражаясь этому человеку. Дазай боялся за него, Дазай доверял ему, Дазай… Дазай был таким Дазаем, непредсказуемым даже сейчас, но Ода мог с уверенностью сказать, что пойдёт на любую предложенную им авантюру, какой бы безумной она ни была, — просто потому, что её предложил Дазай. О собственных душевных проблемах можно подумать и позже, решил Сакуноске. Но если сейчас он предаст единственного друга второй раз, то никогда не сможет простить себя за это. — Одасаку. Давай покинем Портовую Мафию. *** Четыре года спустя. Ода ускорил шаг, торопливо спускаясь по склону к набережной. Видимо, сколько лет ни пройдёт, суицидальные наклонности Дазая никуда не исчезнут. Он уже сбился со счёта, который раз Осаму пытается свести счёты с жизнью — по счастью, пытается безуспешно. Сакуноске был более чем уверен, что и сейчас тот не утонет, но перестраховаться было бы не лишним. Да и в очередной раз выводить из себя Куникиду не хотелось… впрочем, тот уже шёл по другому берегу реки с весьма гневным выражением лица. К этому выражению можно было бы привыкнуть, но за два года Ода так и не научился, продолжая тайком считать его очень даже забавным. Такого же мнения, видимо, придерживался и Дазай, регулярно доводящий Куникиду до точки кипения. Ода вздохнул, поднимая слегка измученный взгляд на блестящую в закатном солнце поверхность воды… И неожиданно заметил светловолосого парнишку в драной одежде, который вытаскивал Осаму на берег. Сакуноске удивлённо выдохнул — никто раньше не занимался спасением Дазая, кроме членов Агентства, — и прибавил шаг. При более близком рассмотрении он не смог не отметить болезненную худобу мальчишки, которую не скрывала даже мешковатая одежда, впалые щёки и затравленный взгляд. Он был более чем уверен, что Дазай это прекрасно видит — и, чёрт возьми, Ода с неотвратимостью горной лавины понимал, что просто не может бросить этого паренька, который ринулся спасать утопленника, едва держась на ногах от голода. Это было такое знакомое и такое страшное чувство. Прямо как тогда, когда он решил позаботиться о пятерых сиротах. Но даже за четыре года Ода не смог простить себя за то, что так и не сумел защитить их — и, видит небо, ему было страшно, что если он попытается взять опеку над этим парнишкой, то провалится снова. Но всё же… всё же теперь он был не одинок в своих намерениях. Он был на стороне тех, кто спасает. — Так вот ты где, болван! — заорал с другого берега Куникида. — Отличная работа, Куникида-кун! — Отличная работа? Это из-за тебя мне приходится работать, чёртов суицидальный маньяк! Хватит уже нарушать моё расписание! — Кстати! У меня есть отличная идея! — Дазай перевёл взгляд на мальчишку. Сакуноске вздохнул — и улыбнулся, шагая вперёд. — Если ты хочешь накормить его за счёт Куникиды, — перебил он, — то не нужно. Думаю, я смогу заплатить за него, если потребуется. — Одасаку, ты слишком честен, — Осаму фыркнул. — Так же совсем не интересно! Ода неопределённо пожал плечами. — Эй, парень, — он обратился уже к растерянному мальчишке. — Как тебя зовут? — Накаджима Ацуши… — Вот как. Я — Ода Сакуноске, а это — Дазай Осаму. — Эй! — шутливо возмутился Дазай. — Я хотел назваться сам. Ты разрушил весь мой пафос, Одасаку! — Ты заслужил. Считай это наказанием за очередную попытку суицида. — Это жестоко! Ацуши непонимающе смотрел то на одного, то на другого, и Оде неожиданно захотелось рассмеяться. Но он лишь улыбнулся. Неважно, на какой стороне ты находишься. Ничто не способно заполнить эту пустоту. Однако его жизнь — жизнь в Агентстве, где он мог защищать, но всё равно продолжал чувствовать себя ущербным, — снова обретала смысл. Всё же… хорошо, что он выжил тогда. И возможно, думал Ода, однажды он сможет простить себя. Ну, а пока… — Идём, Ацуши. Что бы тебе хотелось съесть?