Любовь и верность

Огоньки оплывших свечей чуть колеблются под дуновением сквозняка. Анджело да Каносса моргает, глядя на маленькие язычки пламени, и осторожно, стараясь не произвести ни малейшего шума, переворачивается на другой бок. Лицом к юноше с длинными чёрными волосами, спящему с ним в одной постели. Хуану иль Силенцио, кузену синьора Чезаре. Анджело вглядывается в неверном свете свечей в красивое бледное лицо с тонкими чертами. Подавляет желание коснуться белеющего в полумраке плеча — ему самому не спится, но синьора Силенцио будить не стоит, пусть отдохнёт — и вместо этого проводит ладонью по шелковистым чёрным волосам, расплескавшимся по белоснежной шёлковой наволочке. Интересно, волосы синьора Чезаре на ощупь такие же? И на запах… Анджело неслышно вздыхает и, придвинувшись к Хуану иль Силенцио чуть ближе, снова гладит его волосы. Синьор Чезаре познакомил их после того, как спросил Анджело, что он хочет за спасение его жизни, и Анджело сказал, что хотел бы выучить испанский язык. Он не посмел попросить большего, чем это, — да ещё сказал, что хотел бы, чтобы синьор Чезаре снова взял его с собой на верховую прогулку. Мигель потом зло спросил, неужели Анджело не нужны деньги, — и Анджело, заикаясь и краснея под острым, словно клинок, взглядом его чёрных глаз, ответил: «Мне показалось, что если я попрошу денег, всё закончится». «Что закончится?!» — побелев, как полотно, резко спросил Мигель, и Анджело, едва удерживаясь, чтобы не отшатнуться, пролепетал что-то о доверии синьора Чезаре. Разумеется, он имел в виду только доверие… ведь ничего большего не было и не могло быть. Во всяком случае, со стороны синьора Чезаре. Анджело не помнит, как давно осознал, что синьор Чезаре не просто вызывает у него восхищение, а привлекает как мужчина. Помнит только, что это осознание стало для него потрясением — да, он никогда не заглядывался на девушек, но думал, что просто ему ещё не попалась та, что вызовет у него желание… он не содомит! Анджело долго и истово молился на коленях перед распятием — и в церкви, и в своей комнате, — прося Господа вернуть его заблудшую душу на путь истинный; но то ли он уже стал слишком большим грешником, чтобы Господь услышал его молитвы, то ли Он не считал, что Анджело да Каносса свернул с истинного пути. Потому что влечение к синьору Чезаре не только не исчезло, но становилось всё более явственным. Анджело стал обращать больше внимания на то, как ведут себя друг с другом синьор Чезаре и Мигель де Корелла, его лучший друг и верный телохранитель, — и ему всё больше казалось, что этих двоих связывает не только дружба и верность, но та самая содомская любовь. И порой Мигель смотрел на Анджело так, как будто… ревновал. Боялся, что синьор Чезаре зайдёт в своей симпатии к белокурому фиорентийцу чуть дальше, чем этого хотел бы его верный Мигель. Но ведь Мигель всё равно всегда будет для синьора Чезаре дороже всех, думал порой Анджело, лёжа без сна в своей постели. И если бы синьор Чезаре снизошёл до кого-то другого… возможно, всего один раз, хотя бы раз… не ревнует же Мигель, когда синьор Чезаре флиртует с белошвейками, — но, похоже, ревнует к мужчинам… Но в целом Мигель относится к нему, Анджело, хорошо — даже порой даёт советы… И, может, если бы синьор Чезаре захотел… хотя бы один раз… …может, они могли бы… втроём?.. Мигель… тоже привлекателен… Синьор Чезаре красив и обаятелен настолько, что, когда он рядом, невозможно смотреть на кого-то другого. У него каштановые локоны, карие глаза, чеканный профиль, тонкие изящные пальцы и ослепительная улыбка. Он бывает весел, беспечен и щедр, бывает суров, порой гневается — и тогда хочется молиться Господу, Марии и всем святым, чтобы этот гнев был направлен не на тебя. Мигель предпочитает держаться в тени, всегда будто бы на шаг позади синьора Чезаре. У него короткие чёрные волосы, вьющиеся чуть меньше, чем у синьора Чезаре, тёмные, почти чёрные глаза, и руки уже покрыты мозолями от оружия. Он тоже умеет улыбаться и шутить, порой даёт советы… и он тоже опасен. Не так, как синьор Чезаре, — по-другому. И всё же опасны оба; и Анджело уже видел, сколь безжалостен может быть синьор Чезаре к своим врагам и равнодушен к тем, кто ему бесполезен… и видел, как убивает Мигель. Так лишают жизни профессиональные убийцы; те, кого никогда не тревожит совесть. И они оба высоки и стройны, у них почти одинаково белая кожа… Должно быть… должно быть, они оба неистовы в постели — хотя Мигель, возможно, чуть более груб в страсти, чем синьор Чезаре… Зачастую подобные фантазии заканчивались тем, что Анджело вскакивал с кровати и снова бросался на колени перед распятием. Но на следующую ночь или спустя несколько дней греховные мысли всё равно возвращались. Попросив обучить его испанскому, Анджело в глубине души надеялся, что синьор Чезаре займётся этим сам — и они будут проводить вместе (может, даже без Мигеля) чуть больше времени. Нет, конечно, у синьора Чезаре много других дел, но… Было же то совместное посещение ярмарки, когда синьор Чезаре сбежал от своих телохранителей, включая даже Мигеля; день, сладостные воспоминания о котором Анджело до сих пор хранит в своём сердце. Нет, разумеется, тогда не случилось ничего такого, о чём стоило бы рассказать на исповеди; синьор Чезаре просто взял старую одежду Анджело, они вместе гуляли по ярмарке, ели купленные Анджело сушёные сливы, сидя на тёплых камнях стены… Анджело подарил синьору Чезаре деревянную шкатулку с секретом, а тот, зная, что денег у да Каноссы немного, дал ему золотой… Золотой Анджело так и не потратил, хотя поводов для этого было немало. И всё же он сохранил монету — как воспоминание о том солнечном дне, когда Чезаре Борджиа попросил познакомить его с развлечениями простого народа. О дне, когда они были только вдвоём — пусть вокруг них и шумела пёстрая многолюдная ярмарка. Мигель был зол на синьора Чезаре в тот день, кричал на него при всех — вопреки обыкновению, напрочь забыв о субординации. И Анджело готов был поклясться, что эта злость была вызвана отнюдь не только тем, что синьор Чезаре подверг себя опасности; что Мигель пришёл в ярость, увидев своего друга и господина в одеждах Анджело да Каноссы. Анджело даже решил тогда, что пора готовиться к смерти. Мигель уверен, что синьор Чезаре снизошёл до него, и разубедить его будет невозможно. И теперь Мигель его убьёт, как убивают ревнивцы даже случайных любовников своих неверных возлюбленных; убьёт, даже не посмотрев на то, что Анджело полезен синьору Чезаре. Убьёт, как убивает всегда, как убивал на глазах Анджело — недрогнувшей рукой, с холодным лицом и жёстким блеском в глазах. Перережет горло кинжалом или просто задушит и сбросит в реку, какая разница… Но Мигель только сказал Анджело наедине, чтобы впредь, прежде чем соглашаться на авантюры синьора Чезаре, докладывал обо всём ему, — и у фиорентийца отлегло от сердца. Всё-таки Мигель хорошо к нему относится. Даже если ревнует. И он ведь полезен синьору Чезаре, правда? А может, и Мигелю он чуточку нравится… и синьору Чезаре… И, перестав ждать смерти от рук Мигеля, Анджело снова предался греховным мечтам — о синьоре Чезаре и совсем немножко о Мигеле. И даже поверил, что синьор Чезаре лично возьмётся за его обучение испанскому. Но синьор Чезаре привёл к Анджело своего кузена — и сказал, что испанскому его будет учить синьор Силенцио. Что ж, нельзя надеяться на большее, чем ты достоин. Синьор Чезаре и так осыпает его благодеяниями — и дал ему в учителя родного кузена, а не кого-то из своих телохранителей. Синьор Силенцио был похож на синьора Чезаре — и не похож. У него тоже были тёмные глаза, белая кожа и тонкие черты лица; не было только орлиного профиля синьора Чезаре, и глаза наводили на мысль о неизменно спокойной глади озёр, в то время как глаза синьора Чезаре — о море, в котором в любое мгновение может разразиться шторм. Чем-то синьор Силенцио напоминал и Мигеля — должно быть, тем, что тоже предпочитал держаться на шаг позади синьора Чезаре и не вступать в разговор без необходимости (благодаря чему и заслужил своё прозвище Молчаливый). Но синьор Силенцио был более ласков, чем синьор Чезаре и Мигель, — и хотя Анджело никогда не забывал о том, что Хуан иль Силенцио тоже из семьи Борджиа, страха тот у него не вызывал. И очень скоро после того, как синьор Чезаре их познакомил, да Каносса подумал, что, возможно, это и к лучшему, что его учителем будет синьор Силенцио. Оплошать перед ним будет всё же не так стыдно, как перед синьором Чезаре, — и в его глазах нет того стального блеска, что порой пугает Анджело во взгляде Мигеля. Они провели вместе большую часть того дня — а вечером состоялся их первый урок испанского… и не только испанского. Лёжа рядом с Хуаном иль Силенцио, Анджело краснеет, вспоминая тот первый вечер, — и в то же время не может сдержать счастливую улыбку. Они сидели на кровати. Анджело подумал, что это из-за того, что синьор Силенцио беспокоится, не понадобится ли ему прилечь из-за едва затянувшейся раны, и хотел было сказать, что вполне может пересесть в кресло, но не осмелился. Вдруг синьор Силенцио оскорбится, решив, что Анджело не хочет, чтобы он сидел на его кровати. Синьор Силенцио сел совсем близко к Анджело — так близко, что их бёдра прижимались друг к другу, а длинные волосы синьора Силенцио лежали на плече да Каноссы. Так близко к нему не садились ни синьор Чезаре, ни Мигель, ни даже товарищи-фиорентийцы… Анджело почувствовал, что краснеет, а по телу разливается тепло — похожее на то, что он ощущал, мечтая о синьоре Чезаре и Мигеле, только сильнее. Он хотел отодвинуться, но снова не решился… к тому же, в глубине души ему совсем не хотелось отодвигаться. Первый урок обучения испанскому, на удивление, прошёл вполне успешно — несмотря на то, что к его окончанию и щёки, и всё тело Анджело пылали как в огне и он уже всерьёз думал прикрыться до пояса одеялом, чтобы было не видно постыдную выпуклость на штанах. Несомненно, сегодня же вечером синьор Силенцио скажет синьору Чезаре, что фиорентийцы ещё более развратны, чем толкует о них молва… — Анджело, тебе нравится аромат розового масла? — вопрос, не имеющий отношения к испанскому языку, застал да Каноссу врасплох. — Я не слишком-то разбираюсь в благовониях, синьор Силенцио, — честно ответил фиорентиец, осознавая, что Хуан иль Силенцио положил руку ему на колено, и заливаясь от этого краской ещё больше. — Для меня… ну… для меня это непозволительная роскошь. — Извини, — синьор Силенцио мягко улыбнулся. — Я об этом не подумал. Вот, понюхай… Нравится? — с этими словами он достал маленький хрустальный флакончик, снял с него крышку и поднёс его к носу Анджело. — Очень, — признался Анджело; нежный тонкий аромат действительно был прекрасен. Внезапно его осенила страшная догадка, и он резко отшатнулся от синьора Силенцио, порываясь вскочить. Хуан поспешно убрал руку с его колена, явно не понимая, в чём дело. — Синьор Силенцио… вы… вы принесли с собой розовое масло, потому что… от меня смердит, да?! Но я только сегодня мылся… перед нашим уроком… Хуан иль Силенцио откинул голову и от души расхохотался; признаться, Анджело даже не думал, что он умеет так громко и заразительно смеяться. А потом синьор Силенцио снова притянул его ближе, и фиорентиец послушно сел обратно, понимая, что опять сморозил глупость, и смущённо опустил белокурую голову. — Анджело, всё-таки временами ты и впрямь невероятно наивен… Прости. Прости ещё раз. Подними голову, — длинные тонкие пальцы, так похожие на пальцы синьора Чезаре, коснулись подбородка Анджело, и тот виновато взглянул в тёмные глаза. — Так ты правда не сообразил? — Нет, синьор Силенцио… Объясните, я… я не дурак, я понимаю, когда объясняют… Анджело ожидал нового взрыва смеха, но его не последовало. Вместо этого Хуан иль Силенцио провёл кончиками пальцев по его щеке, коснулся её ладонью и наклонился ближе. От его волос так приятно пахло — не розовым маслом, чем-то другим… Интересно, как же пахнет от волос синьора Чезаре? Он никогда не наклонялся к Анджело так близко… — Теперь понятно? — хрипловато спросил синьор Силенцио и прижался губами к губам Анджело. У да Каноссы в голове всё смешалось. Его… его хотят… с ним хотят… Содомская любовь… он сам мечтал, фантазировал… о синьоре Чезаре и о Мигеле — но им, кажется, не нужен никто, кроме друг друга, а синьор Силенцио сам дал понять, что… И синьор Силенцио тоже красив, он даже чем-то похож на них обоих, на тех, о ком мечтал Анджело… и рядом с ним так тепло, и так сладко от его поцелуя… — Анджело?.. — поцелуй закончился, синьор Силенцио чуть отстранился. — Если хочешь, я уйду. Ты не обязан… Анджело не стал слушать, что он не обязан. Он как-то прерывисто всхлипнул — сейчас, когда их губы не соприкасались, начал возвращаться стыд, а этого совсем не хотелось, — обхватил Хуана иль Силенцио обеими руками за шею и поцеловал его сам. Этот поцелуй вышел более долгим и глубоким, синьор Силенцио бесстыдно ласкал языком язык Анджело, обводил нёбо и кромку зубов, едва ощутимо покусывал губы — и фиорентиец, не сдержавшись, застонал. И когда синьор Силенцио мягко увлёк его на постель и начал раздевать, покрывая короткими быстрыми поцелуями шею и плечи, Анджело, даже не попытавшись возразить, в ответ взялся за застёжки и шнурки на его одежде. Да Каносса сам не заметил, как они оба оказались обнажёнными, и его, покрасневшего от стыда и распалённого желанием, перевернули на живот. Синьор Силенцио гладил его, целовал спину, шептал, что Анджело полностью оправдывает данное ему имя, поскольку красотой и невинностью похож на спустившегося с Небес юного ангела (фиорентиец покраснел ещё пуще, радуясь, что они сейчас не смотрят друг другу в глаза), — а потом раздвинул ягодицы и скользнул горячим влажным языком в анус. Анджело что-то протестующе пискнул, но отстраниться не посмел — да и ощущения были слишком сладостные, чтобы их прерывать. — Масло я взял не зря, — синьор Силенцио наконец оторвался от своего греховного занятия; длинные чёрные волосы снова мазнули по спине и ногам Анджело. — Ты и вправду невинен… я горд быть первым… Анджело долго извивался на пальцах синьора Силенцио, вдыхая запах розового масла и их собственных разгорячённых тел, всхлипывая и постанывая от наслаждения и жажды большего… и в итоге попросил о большем сам. — Синьор Силенцио… пожалуйста… — Сейчас — никаких синьоров… Просто Силенцио, просто Хуан… Приподнимись. — Силенцио, — послушно выдохнул Анджело, столь же послушно приподнял бёдра, упираясь в постель коленями, — а спустя миг застонал в голос, чувствуя, как неумолимо растягиваются мышцы под напором немалых размеров мужской плоти. Содомская любовь оказалась не только сладостной, но и весьма болезненной. Решив, что довольно скулить, Анджело закусил ребро ладони и резко подался назад, навстречу ещё большей боли. Синьор Силенцио сдавленно выдохнул и придержал его за бёдра. — Осторожно… я сам… А потом Анджело вжимался лицом в подушку и до крови кусал свою руку, пытаясь заглушить стоны. Синьор Силенцио, конечно, был с ним ласков, но очень скоро плавный ритм сменился на столь быстрый и жёсткий, что фиорентиец даже начал опасаться, что не выдержит его до конца. И всё же каждый толчок посылал по телу волну обжигающего, обострённого болью наслаждения, и руки синьора Силенцио ласкали его тело, и ароматный шёлк чужих волос ложился на спину… и губы шептали на ухо по-испански слова, которых они ещё не учили, но смысл которых был понятен и так. Анджело ни разу не представил синьора Чезаре или Мигеля — чего опасался поначалу. Он был с Хуаном иль Силенцио — и был счастлив. Когда всё закончилось и на теле Анджело подсыхало его и чужое семя, выяснилось, что розовое пятно на его повязке всё-таки проступило, — и синьор Силенцио настоял на том, чтобы сменить повязку лично (попутно обменявшись с Анджело ещё несколькими поцелуями), а затем с довольным вздохом вытянулся на кровати и притянул фиорентийца к себе. И хотя в голове Анджело и мелькнула мысль о том, что подумают в доме, если утром их найдут в одной постели, намекнуть на это кузену синьора Чезаре в предоставленных синьором Чезаре покоях он, разумеется, не посмел… да на самом деле ему и не хотелось, чтобы синьор Силенцио ушёл и оставил его на их ложе разврата одного. Да и не девушка же он, в конце концов, чтобы, опасаясь за свою честь, отсылать любовника после постельных утех… Поэтому он так и уснул, прижавшись спиной к груди синьора Силенцио и чувствуя его руку, обнимающую поперёк туловища. А утром, к величайшему стыду Анджело, их застала в таком виде его верная кормилица Мария. Открыв глаза и увидев Марию, застывшую возле кровати с красными пятнами на щеках, да Каносса сперва хотел вскочить, затем прикрыться — но синьор Силенцио по-прежнему обнимал его во сне, да ещё и закинул ногу на бедро… Будить любовника не хотелось, и показавшиеся ему вечностью мгновения Анджело пытался сказать Марии взглядом, чтобы она ушла, — а кормилица продолжала стоять, словно и впрямь узрела Содом и обратилась в соляной столп. Наконец от неловкой возни Анджело проснулся синьор Силенцио — и, как ни в чём не бывало пожелав присутствующим доброго утра и нимало не стесняясь своей наготы, принялся одеваться. Одевшись, наклонился к пунцовому от смущения фиорентийцу, коснулся его плеча, спросил, не беспокоит ли рана, с обворожительной улыбкой сказал, что вечером снова займётся с ним испанским, и покинул комнату. Вопреки опасениям Анджело, упрёков он от Марии не услышал. Но то, что услышал, было едва ли не хуже упрёков — потому что сперва кормилица долго выспрашивала, не хочет ли он помыться, потом настойчиво пыталась отослать на исповедь (хотя исповедовался Анджело не далее чем третьего дня), а в итоге ещё полдня ворчала себе под нос о «развратных римских синьорах, совративших невинного дитятю, — а ещё о нашей прекрасной Фиоренции что-то судачат!». Анджело, узнавая в «невинном дитяте» себя, заливался краской и скрипел зубами, но счёл за благо в разговор с Марией не вступать. Хорошо хоть, у неё хватало ума бормотать о «развратных римских синьорах» только тогда, когда её не мог услышать никто, кроме Анджело. Вечером того дня, вместе со вторым уроком испанского, состоялся второй урок содомской любви. И на сей раз Анджело пытался протестовать, когда Хуан иль Силенцио взял в рот его мужскую плоть, — а уже через несколько мгновений вплёл пальцы в тёмный шёлк волос и подался бёдрами навстречу чужим губам и языку. А потом и сам попробовал оказать в ответ ту же ласку — слушая в перерывах между стонами синьора Силенцио, какой он способный ученик, с непривычки стараясь не подавиться и откровенно наслаждаясь пряным солоноватым вкусом во рту. С тех пор они проводили вместе почти каждую ночь — и хотя успехи Анджело в испанском становились всё заметнее, большую часть времени они предавались любовным утехам. Вскоре выяснилось, что невозможно быть любовником Хуана иль Силенцио Борджиа так, чтобы об этом не знали все вокруг. Анджело уже решил было, что так обстоит дело со всеми членами этой семьи — но, с другой стороны, он ведь ни разу не слышал, чтобы судачили о синьоре Чезаре и Мигеле? Впрочем, он не позавидовал бы тому, кто взялся бы судачить о Мигеле; к тому же они с синьором Чезаре никогда не вели себя на людях так, как синьор Силенцио вёл себя с Анджело. Про тех, пожалуй, и впрямь не каждый догадается. А синьор Силенцио теперь не упускает случая приобнять Анджело при всех, наклониться в разговоре к самому уху (притом что даже не пытается скрыть то, что говорит, от остальных) и сказать что-нибудь вроде недавнего: «Ты ещё слишком слаб, чтобы долго пировать со всеми… Пошли, я сам тебя уложу — и буду до утра читать тебе на испанском, как ты любишь». Все тогда захохотали, Анджело покраснел как варёный рак и тщетно пытался лепетать, что синьора Силенцио неправильно поняли — но, разумеется, все всё поняли правильно. А впрочем, стоит ли стыдиться того, что тебе хорошо? И почему… почему Господь должен быть против… против любви? …Анджело вздыхает громче, чем собирался, — и длинные ресницы Хуана иль Силенцио вздрагивают. — Не спится? — Простите… синьор Силенцио, я вас разбудил… — Я уже говорил тебе: в постели — никаких синьоров… Иди сюда. Анджело послушно прижимается теснее и кладёт голову синьору Силенцио — нет, просто Силенцио — на грудь. Трётся щекой; довольно вздыхает, когда Хуан погружает пальцы в его волосы. — Что думаешь делать по окончании учёбы? — неожиданно спрашивает Силенцио. — Не знаю, — честно отвечает да Каносса, чуть приподнимая голову. — Думаю, вернусь в свой дом в Фиоренции… и… я хотел бы стать мастером-каменщиком… — Я могу забрать тебя в Рим. В Ватикан. Или в Испанию, если мне придётся уехать, — даром что ли я учу тебя испанскому? Силенцио улыбается, но его глаза серьёзны. Сердце Анджело пропускает удар — он и не думал о том, чтобы жить где-то кроме Фиоренции. — А мастером-каменщиком можно стать везде, — добавляет Хуан. — И моя протекция тебе в этом деле не помешает. — Я думал… думал, что, может, мне снова поможет господин Лоренцо… — Анджело пугается, что опять сказал что-то не то, и, краснея, умолкает. — Анджело, послушай меня. Силенцио садатся на постели, обнимает да Каноссу, смотрит в глаза. Теперь он серьёзен как никогда — и его взгляд чем-то похож на взгляд синьора Чезаре. Они все — Борджиа… — Лоренцо де Медичи не вечен, — слова остры, словно клинок Мигеля. — Он болен, а его сын Пьеро не удержит власть. Тебе стоит искать новых покровителей, Анджело да Каносса. — Господин Джованни тоже хорошо ко мне относится, — Анджело страшно, и очень не хочется продолжать этот разговор — лучше бы они ещё раз занялись любовью. — Он станет кардиналом… — Джованни де Медичи не заберёт тебя в Рим. А я заберу. И, возможно, я тоже буду кардиналом. Они оба не решаются заговорить о том, по какой причине это произойдёт. — Проповеди брата Джироламо Савонаролы собирают всё больше слушателей, — Хуан не умолкает, сейчас никто не назвал бы его Молчаливым. — Ты задумывался о том, что может с тобой произойти… если у тебя не останется покровителей? После того… …после того, как он стал содомитом. Анджело вздрагивает всем телом. Можно было бы сказать, что после Силенцио он больше не станет спать с мужчинами, — но он далеко не уверен в том, что выполнит это обещание. Ему… ему слишком понравилось. Да и раньше приятели-юноши привлекали его внимание гораздо больше, чем хорошенькие девушки. Он всегда испытывал смутное стеснение, купаясь в реке с товарищами-фиорентийцами… хоть и не понимал природу этого стеснения, пока не осмелился остановить взгляд на Чезаре Борджиа. И теперь — когда он грешен не только мыслями — теперь его могут казнить. Кто-то донесёт на него, и его казнят — прилюдно, обнажённого, на площади, окружённой жаждущей зрелища толпой… Кастрируют и заклеймят анус раскалённым железом, или введут грушу, или просто сожгут… в лучшем случае повесят… Анджело готов ответить за свои грехи перед Господом — но совсем не хочет, чтобы его судили за них люди. Которые, в конце концов, не менее грешны, чем он сам, — ибо пусть первым бросит камень тот, кто безгрешен. Да Каносса поспешно отгоняет в голове картины собственной казни и крепче прижимается к сильному тёплому телу Хуана иль Силенцио. — Зачем… зачем я тебе в Риме? — спрашивает он совсем тихо. Силенцио ласково касается губами его губ. — Затем, что ты мне нравишься. И нам хорошо друг с другом. И ты можешь быть полезен семье Борджиа. Ты ведь уже оказывал услуги Чезаре. Оказывал, да. Против членов фиорентийского союза. Против своих. Шпион Борджиа. Анджело опускает голову — но вместо того чтобы отстраниться, прислоняется лбом к плечу Силенцио. — Я чувствую себя девушкой, которую зовут замуж, — вырывается у него. Наверно, надо было сказать что-то о том, что он больше не хочет оказывать кому-то «услуги» и не разбирается в политических интригах… но Анджело знает, что этого он не скажет. Он ведь уже шпион Борджиа, разве нет? И… и им с Силенцио правда хорошо друг с другом. И быть шпионом Борджиа — это быть шпионом синьора Чезаре. Силенцио смеётся и целует его в висок. — Пожалуй, я бы позвал. Вот только это было бы не в моих силах, даже если бы ты и впрямь был девушкой. Сам знаешь. — Знаю, — Анджело поднимает голову и, как всегда, не может сдержать свой дурной язык. — В лучшем случае я буду кардинальским фаворитом. — Не во всеуслышание, разумеется, — к счастью, Силенцио никогда не оскорбляет откровенность Анджело. — Но будешь. Да? — внезапно его взгляд становится почти просящим, он гладит Анджело по щеке и снова целует в губы. — Поедешь со мной, Анджело? Рим. Вечный Город. Или Испания. — Поеду, — вырывается у Анджело. На душе внезапно становится легко и светло; он окончательно понимает, что его позвали всерьёз, и что да, он поедет. — Поеду. Обещаю. Глаза Силенцио зажигаются улыбкой. Он тоже счастлив — и Анджело хочется засмеяться от радости. Силенцио опрокидывает его на постель, целуя всё более страстно, — и Анджело вскидывает руки ему на шею и обхватывает коленями бёдра, чувствуя, как по телу вновь распространяется огонь желания. Все дороги ведут в Рим…

***

— Из тебя получилась отличная сваха. Мигель сидит на столе, болтая ногами, и смотрит на откинувшегося в кресле Чезаре. Они одни; сейчас можно забыть о субординации… забыть обо всём. Чезаре приподнимает бровь. — Есть что-то, что у меня получается не отлично? Мигель фыркает, отдавая должное непомерному самомнению друга и господина. Впрочем, у Чезаре действительно превосходно получается всё, за что бы он ни брался. — Я всего лишь сказал Силенцио, что Анджело да Каносса, судя по всему, не прочь вкусить запретного плода содомской любви — и нуждается в ласковом и опытном наставнике. И что если у них сладится, то Анджело пригодится нам в Риме. — А ты сказал, что Анджело влюблён в тебя? Чезаре подпирает голову рукой и усмехается. — Он и в тебя влюблён. Скажешь, нет? — В тебя больше, — Мигель хмурится — хоть и не может не любоваться Чезаре и тем, как играют на его каштановых локонах отблески свечей. — Уверен, он мечтал, чтобы первым его в сад наслаждений ввёл ты. — Тем не менее ему хорошо с Силенцио. Это видно. — Да уж. Он даже перестал смотреть на тебя полным надежды взглядом. — А ты перестал мечтать перерезать ему горло? Мигель вздыхает. — Чезаре… не мне решать, кого тебе брать в свою постель. Я не ревную тебя к женщинам, ты же знаешь… — Но ты ревновал к Анджело. Вспомни, что было после ярмарки. Мигель помнит — и напоминание заставляет его покраснеть. Обезумев при мысли, что Чезаре сошёлся с давно засматривавшимся на него белокурым фиорентийцем, Мигель буквально сорвал с Борджиа одежду Анджело и оттрахал Чезаре у стены так, что тому, должно быть, ещё пару дней было больно ездить верхом. Придя в себя, он даже ненадолго задумался, не пошлют ли его теперь на казнь, невзирая на прошлые заслуги, — но Чезаре, похоже, его вспышка ревности даже понравилась. — Ревновал, — нехотя признаёт Мигель. — Нет, он мне нравится, правда… как человек. С самого начала нравился. Да, слишком наивен, да, не умеет держать язык за зубами — но его честность и открытость не могут не прийтись по душе. Но при мысли о том, что ты можешь его… Нет, я бы его не тронул, конечно… — Потому что он мне полезен, — фыркает Чезаре. — Иначе бы его уже давно выловили из реки. Он откровенно подначивает Мигеля — и тот смеётся. Он правда симпатизирует Анджело — и не хочет даже знать, что было бы, если бы его ревность обрела основания. — Но больше я не ревную, — говорит Мигель. — Спасибо Хуану иль Силенцио. — И впрямь спасибо, — соглашается Чезаре. — И за то, что ты больше не смотришь на Анджело взглядом убийцы и не рвёшь на мне одежду… — Мигель краснеет сильнее, — и за то, что наш белокурый ангел к нему всерьёз привязался. Он действительно будет полезен моей семье… а любовь привязывает гораздо сильнее простой вассальной верности. — Сильнее, — тихо откликается Мигель. Он понимает, что сейчас они говорят не только об Анджело, — и возразить ему нечего. Он принадлежит Чезаре Борджиа душой и телом — он, бастард-полукровка из Валенсии, сын бедного испанского дворянина и безвестной еврейки, семи лет от роду взятый из сиротского приюта кардиналом Родриго Борджиа. Он и так был бы вечно благодарен семье Борджиа за всё, что они для него сделали, он не считает себя способным на предательство — но его любовь к Чезаре сильнее любой благодарности. Чезаре поднимается с кресла, подходит к нему, кладёт руки на обтянутые чёрными шоссами бёдра. Ладони обжигают сквозь шёлк. — Я бы взял Анджело да Каноссу, — отчётливо произносит Чезаре, глядя в чёрные глаза Мигеля. — Он хорош собой; мне нравятся такие как он. И это привязало бы его к семье Борджиа едва ли не больше, чем связь с Силенцио. Но твоё душевное спокойствие мне в тысячу раз дороже. Ты мне слишком дорог, Мигель. Де Корелла рвано выдыхает. Поднимает руку, касается дрожащими пальцами шелковистых каштановых локонов. — Любовь привязывает не только вассалов к синьорам, — говорит Чезаре. Быстро касается губами губ Мигеля, опускается на колени между его расставленных ног, коротко трётся щекой о пах и начинает развязывать гульфик. Мигель стонет от предвкушения и с наслаждением зарывается пальцами в волосы Чезаре… …и когда Борджиа обхватывает губами его напрягшуюся плоть, мысли об Анджело да Каноссе окончательно вылетают у него из головы.