Эндимион

Лампы дневного освещения не должны раздражать глаза. Вроде как. Они же поэтому такого трупного белёсо-голубого цвета? Тогда почему они меня так бесят? Или меня бесит это гудение? У третьей с того конца коридора лампы что-то не в порядке, и она гудит. Гудит и гудит, однообразно, сдавливая мой мозг в черепе, так низко, что я её едва слышу, но притом словно осязаю этот звук. Ты меня оставил, милый, ты меня оставил. Навсегда оставил, милый, навсегда оставил. Время тянется, тянется, тянется. Я сижу здесь уже несколько веков, по самым скромным подсчётам, и время от времени закрываю глаза – не от усталости, а чтобы не видеть этот коридор. Потому что от его вида меня начинает тошнить. Люди, сидевшие рядом со мной, разошлись. Почти все. Почти. Ты сейчас не можешь меня слышать, но знай, что некоторые остались. Ты и без меня догадаешься, кто именно. Я так хочу поговорить с тобой. В ближайшее время мне это не светит, и от невыполнимости желание почти невыносимо. Поговорить о том, что «пока смерть не разлучит» явно не про нас, а теперь я так хочу, чтобы это было про нас. Это уже почти стало про нас. А потом возникла худшая в мире частица – «бы». Ты шутил со мною, милый, ты со мной лукавил, Клялся помнить до могилы, а потом оставил, милый, А потом оставил. Нет, меня всё-таки задолбал этот коридор. Поднимаюсь с пластикового сиденья, с которым, кажется, уже срослась моя задница, и ловлю вопросительный взгляд. Киваю – мол, я не бегу делать с собой глупости – и иду в туалет. Прохожу под долбанной лампой. Пытаюсь отключить слух, осязание или что там мне не даёт покоя. Холодная вода на лице чудесна. Слизываю капли с губ и вдруг понимаю, что меня мучает жажда. Господи, как хорошо пить! Как хорошо двигаться и делать что-то, а не просто сидеть, сидеть и сидеть. Отражение в зеркале могло бы принадлежать моему трупу. А взгляд отражения – грёбаному барану на бойне. Встряхнись, ничего ещё не кончено! Когда я возвращаюсь, дежурная медсестра включает исторический канал. Машинально вслушиваюсь: - …но самой известной романтической историей с участием Селены был миф об Эндимионе. Прекрасный юноша был погружён в вечный сон, и богиня могла лишь любоваться им, не надеясь получить ответа на свои чувства… Где-то мы это уже видели. Да, поразительно, что у нас с тобой вообще что-то получилось. А то ведь я знаю, каково было Селене. Эти отношения – самые лучшие, что у меня были. Клянусь. Настоящее счастье. И, конечно, им настал пиздец. Нам не быть с тобою, милый, нам не быть с тобою, Никогда на свете, милый, нам не быть с тобою. Подошедший Батиста хлопает меня по плечу: - Ты как, ничего? - Порядок, - собственный голос звучит хрипло и незнакомо, - ты за меня не волнуйся. Ты за неё волнуйся. Время тянется, тянется, тянется. Дикторша на историческом рассказывает, что, согласно одной из версий, Эндимион сам пожелал вечно спать. Иногда, работая до поздней ночи или утром с похмелюги, Эндимиона я понимаю лучше, чем Селену. Но сейчас – только Селену. Понимаю, как себя чувствуешь, когда твой любимый человек не здесь. Не здесь, не здесь, не здесь. Отражение в зеркале могло бы принадлежать моему трупу… Пусть скорей настанет время вечного покоя, Я глаза свои закрою, навсегда закрою, милый, Навсегда закрою. Резко выдыхаю, пытаясь остановить эти слабовольные мысли. Да что такое? В твою палату не пускают. Конечно, я же не родственник. Мужа они бы пустили, ну да… ладно. Уже неважно. Вот я и сижу, наблюдая за дверью этой палаты, как цепной пёс. Если с тобой что-то случится, я узнаю. В таких случаях приборы начинают пищать, и врачи бросаются смотреть, что там не так. Но – я не слышу, а просто знаю –приборы, к тебе подключенные, не пищат, и просто гудят, и значит, с тобой всё в порядке. Почему ты сказала, что любишь меня? Почему именно сейчас? Почему словила пулю, едва восстановившись на работе? Едва у нас наладилось? Едва ты почувствовала себя счастливой? Почему? Ты меня оставил, милый, ты меня оставил, Навсегда оставил, милый, навсегда оставил, Пусть скорей настанет время вечного покоя, Ладно, пусть эти вопросы останутся без ответа. Я не против, чтобы ты была моим боссом. Я не буду давить на тебя со свадьбой, вообще больше об этом не заговорю, если не хочешь. И брата твоего пальцем не трону, клянусь, пусть он там хоть наркокартелем заправляет. Только, пожалуйста, Деб, просыпайся. Хоть бы и через тридцать лет. Ты ведь не дашь мне совсем раскиснуть и начать сравнивать тебя с каким-то древнегреческим мужиком? Я глаза свои закрою, навсегда закрою, милый, Навсегда закрою.