Осенняя история
24 октября 2016 г. в 20:57
Не пристало учёному джентльмену разгуливать ночью по неизвестным диким местам, особенно если его гений оказался последним внятным инструментом выживания. И где бы ещё, как не в мире, когда-то принадлежавшем Максвеллу это могло быть так скверно. Ведь без поблажек полной луны или ресурсов для нового факела дело пахло дурно... болота вокруг тоже не отличались приятными ароматами, впрочем.
Утопая почти по колено в навязчивой грязи, Уилсон думал исключительно о скорой гибели и том, какой мучительной она может оказаться. Забавный факт того, что каждое начало осени будто открывает новую историю не скрасил мысли, а скорее ещё сгустил без того густые краски. Может эта история и вовсе была о том как Уилсон Персиваль Хиггсбери погибнет в последний раз, оказавшись полным профаном, в бегах, бросившим ресурсы, и позорно встретив свой конец в темноте?
— Максвелл бы этого не допустил, — уверенно констатировал Хиггсбери, потрясая в воздухе указательным пальцем, не то возмущаясь сменой правящих позиций в мире, не то очередной раз выказывая отвращение к личности, находящей досугом наблюдение за его, Уилсона, потугами.
Конечно, они с отставным монархом многое успели пройти вместе, даже уже после того как Великий и Грозный мужчина в строгом костюме перестал опекать выживальщика и стал сам нуждаться в протекции. Однако поводы проклинать Максвелла всё ещё будто брались из воздуха.
Даже то, какой глупой и непрофессиональной будет сегодняшняя смерть - к этому обязывало.
Ведь... Сам Максвелл не смог угадать приход такой огромной волны гончих во время того ужасного хаоса на базе, и, даже допустил разделение команды, при том, что лично знал новую хозяйку мира, наверняка догадываясь о том, на что она способна. В любом случае, «ученица» превзошла мастера: разделила и разбросала всех одним своевременным нападением, оставляя каждого в куда более затруднительном положении, чем то, в котором жертвы могли бы оказаться вместе.
Уилсону, по его же собственному мнению, повезло меньше всех. Как в плохой шутке - он оказался здесь, посреди болота, в безлунную ночь, один. Хуже всего - бросил свой рюкзак, чтобы выжить, удирая от преследования. А итогом всему - факел в руке и многообещающие неприятности буквально везде вокруг неё.
Но при таких делах хотя бы некуда торопиться. А дела эти были даже не в том, что оказывалось нужным всматриваться в темноту, потому как болотная палитра лилового всех оттенков по самую свою лиловость кишит щупальцами. Не в том, что они с трудом различимы в таком посредственном освещении, в любой момент грозят извергнуться из-под ног, мгновенно прервав любые жалкие потуги, а скорее в том, что биом болота не собирался кончаться, ничего похожего на возможную часть факела не предвиделось, а сам Уилсон был угнетён, исцарапан, испачкан и… вымочил волосы под, будто, рухнувшим с неба, ливнем.
Тучные же тени проклятых глубоко ненавистных кошмарных «тлей», бредущих не далеко, уже ненавязчиво намекали, что сегодняшний моцион проходил не лучшим образом.
Казалось, что хуже стать уже и не может, и хотя могло - в глаза бросился свет недалёкого костра, сладко заманивающего усталого бродягу к себе, однако определённо притягивающий не меньше прочих созданий, иначе что бы забыл в его свете силуэт одинокого, неуместного и наверняка наслаждающегося уютным теплом паука. Очень раздражающего паука, надо сказать, недостойно занимающего место у костра, в котором тот даже не нуждается.
Мерзкий осенний холодок подгонял вымокшего выживальщика. Очевидно, что иного выхода, кроме как запачкать руки и продолжить своё выживание в новом дне, не предвиделось. Всё, что сейчас стояло между учёным и жизнью — один чёрный паук, и в тепле остаться обсыхать мог только один.
Конечно, этим одним должен был оказаться именно Хиггсбери, другим мыслям и места быть не могло в голове медленно сходящего с ума Гения.
Шаги, крадучись, зачавкали, медленно и неловко увязая в болотной жиже. Всё же наверняка взгляд членистоногого был устремлён к огню и не мог представить кончины, которую ему уготовил коварно улыбающийся убийца, подбирающийся с каждой секундой всё ближе — значит некоторое промедление в движениях охотника не уменьшало его решающего преимущества над созданием ночи.
Уже близко. Руки вцепились в спасительное орудие, как в последнюю ветку над пропастью, напряжены, занесены в замахе. Ещё буквально мгновение, пара шагов, и всё будет кончено. Последняя возможность разглядеть существо, которое совсем не тянет разглядывать.
Арахнофобия от чего-то застревает в любопытстве, на достаточное время, чтобы "хозяин костра" повернулся.
Его лицо обратилось на внезапную угрозу позади в нарушенном личном пространстве, выражая своей частично паучьей гримасой неподдельно-чистое удивление, и опаску. А растерянный обладатель этой эмоции вдруг резко вскочил на две ноги и отшатнулся ближе к костру, заставив Уилсона, замершего в полудвижении с кроличьей ловушкой в руках, громко вскрикнуть, практически завопить и, неудачно оступившись, резко уйти в болото по шею.
Руки забавно обращены к небу во всё том же нереализованном замахе, голова задрана в попытке поймать ртом воздух вместо болотных нечистот, а рядом стоит нечто с паучьей головой и внимательно, удивлённо разглядывает неудачливого ловца. Сегодня, определённо, был долгий день или, правильнее сказать, долгая ночь — очень долгая и тяжелая.
В воздухе висела напряженная, очень уж неловкая пауза.
— Помоги мне, чем бы ты ни был. — Вынужденно решил разбавить диалог пленник болота, нарочно пытаясь изобразить спокойствие в голосе.
— Это ты! Ты спас нас! — вдруг радостно вскрикнул членистоногий, неожиданно сделав это голосом совсем юного мальчишки, когда, наконец, прекратил, всматриваться, щурясь во все восемь глаз, в прикрытое мокрой прядью волос раздосадованное лицо учёного.
Не иначе, как проявил куда больше внимательности, нежели недовольный собеседник.
— Твой черёд, паучий мальчик, — поморщился незадачливый выживальщик, уже рисуя в уме, без альтернатив, как паучьи лапки будут вытягивать его из трясины.
Тонкие, мерзкие, ежедневно, будто спицы, плетущие паутину, перебирающие отвратную слизь. Уилсон сойдёт с ума, если что-то такое попадёт на лицо или запачкает уже пострадавшие волосы.
Определённо, определённо гадость, не говоря уже об огромных размерах и человеческом теле под головой из жуткого, но куда более привычного чёрного паука. И всё это укутано в мех, в чёрные грубоватые волосики. Брр…
Всё, впрочем, оказалось не так ужасно. Когда-то воскрешенный Уилсоном монстр сейчас скрылся в темноте, оставив спасителя в гордом и безрадостном одиночестве. Буквально на момент, конечно. Вскоре он вернулся с выкопанным саженцем в руках и протянул его жертве.
— Это же почти как рыбалка! — воскликнул паук, очевидно ужасно обрадованный компанией, которую ему неожиданно решил составить человек с кроличьей ловушкой.
Да ещё какой человек! Тот самый, который когда-то закопал его череп и каким-то совершенно неясным способом вернул паучку его неряшливо потерянную здесь жизнь.
— Я уже достаточно промок для рыбы, давай высушим меня на костре, скорее! — моляще затараторил пленник, чувствуя, как начинает погружаться ещё глубже в трясину.
На это мальчишка, увлечённо прикусив язык, потянулся, почти встав на носки, и довольно неприятно пару-тройку раз ткнул старого знакомца веником веток в совсем не для того созданное лицо.
— Ну же, ловись рыбка! Мы готовы! — подначивал спаситель.
— Это унизительно… — пробурчал Хиггсбери, наконец, отпустив ловушку...себе на голову, и цепко ухватившись за спасительный саженец.
Паучок же со всем энтузиазмом потянул образовавшийся паровозик на себя, и спустя некоторое небольшое время первая операция бравого спасателя увенчалась успехом, заставив его радоваться, увалившись вместе с орудием спасения на влажную, грязную, но менее опасную здесь почву.
Он радостно смеялся, ожидая одобрения старшего товарища, испачканного по пояс в грязи и выглядящего совершенно нелепо, зато успешно стоявшего на ногах.
Это ведь была просто безукоризненная рыбалка?
— Мы тоже спасли тебе жизнь! — радостно восклицал герой, который, конечно, оказался в итоге непризнанным в глазах спасённого, и тот только кивнул в ответ.
— Мы помогли? — с каким-то особенным рвением и интересом вдруг спросил мальчишка, сидя перед всё ещё приходившим в себя Уилсоном.
В тот самый неловкий момент как самому Хиггсбери до боли не хотелось признавать свою ошибку, несостоятельность, чем он сам это полагал, ещё и соглашаясь, похоже, с ребёнком.
Стыд и дискомфорт от этого факта буквально пропитали всё тело, и учёный, изобразив максимальную самоуверенность, контроль ситуации и гордость, зачем-то поправил кроличью ловушку, а после - молча сел у костра, оставив своего радостного знакомца опешившим и уже куда менее радостным.