Одиннадцатый

Открытие нового офиса на двадцать седьмом этаже элитного делового центра и по совместительству предвыборного штаба кандидата в депутаты по одиннадцатому избирательному округу Максима Валерьевича Нестеровича прошло скромненько, но со вкусом. Пара десятков сотрудников, лишь трое из которых прошли с ним плечо к плечу весь сложный путь от крохотного гаража, где они в середине девяностых, перепачканные мазутом и машинным маслом, меняли резину по дешевке своим институтским друзьям, до огромной компании, крупнейшего поставщика запчастей европейского и американского производства на российский рынок. Остальные же в большинстве своем были неокрепшими юнцами, поймавшими удачу за хвост и получившими шанс поработать в столь крупной фирме сразу же после получения заветной корочки alma mater. Перерезанная красная ленточка, стандартный фуршетный стол: бутерброды с икрой, устрицы на дробленом льду, шампанское Crystal и другие гастрономические изыски, олицетворяющие всю невезучесть стран третьего мира — речь самого Максима Валерьевича, его заместителя Антона Владимировича, а после неторопливые деловые беседы без особого интереса со стороны всех участников банкета. К полуночи Максим Валерьевич в офисе остался совсем один, молчаливо наблюдающий в панорамные окна за никогда не спящим шумным горящим разноцветными огнями городом. Домой, в пустующую квартиру в элитной новостройке, ехать отчего-то совсем не хотелось, слишком давила на него вся эта свалившаяся статусность: и стены просторного кабинета, обставленного лучшим дизайнером Москвы, и строгий черный костюм, пошитый на заказ, и галстук, подаренный партнером из Италии, и все эти многочисленные бумаги на подпись, заботливо сложенные на столе верной помощницей, уже осточертели. Иногда просто хотелось вернуться в тот, старый гараж, крашеный бардовой краской, и выпить с парнями пива, сидя на старых покрышках и закусывая все самолично пойманной и засушенной воблой. — Максим Валерьевич? — тихий, но настойчивый стук в дверь прервал вялотекущие негативные мысли будущего депутата, и он медленно развернулся в своем кресле из натуральной темно-коричневой кожи к обладательнице хрипловатого голоса. — Екатерина Александровна? В такой поздний час и все еще на рабочем месте? — мужчина непроизвольно улыбнулся. — Пришел ответ, что Вас зарегистрировали в качестве кандидата. Ваш номер в избирательном бюллетене одиннадцать, — произнесла девушка наигранно дикторским голосом. — Отметим? Только сейчас Максим заметил в руках у помощницы два широких стакана квадратной формы и бутылку дорогого виски. Екатерина, не дожидаясь утвердительного ответа, медленно прошла по мягкому ковру, заглушающему стук высоких шпилек, и, плавно покачивая бедрами, обтянутыми строгой юбкой-карандашом с высоким разрезом сбоку, присела на краешек огромного массивного стола из темного дерева, расставляя бокалы и откупоривая бутылку. Екатерина Александровна во всех смыслах была для Максима Валерьевича правой рукой — могла и документы все оформить, и на встречу вместо него съездить, и презентацию провести, и помочь подобрать галстук к костюму. А больше всего поражало, что ее никогда ни о чем не надо было просить, она будто бы всегда была на шаг впереди него, знала о всех предстоящих событиях, просчитывала ходы наперед и всегда могла дать верный совет. Перед особо важными переговорами они зачастую допоздна засиживались вдвоем в офисе, тщательно продумывая все детали предстоящей встречи. Пожалуй, только Решетниковой Нестерович доверял как самому себе, а иногда даже и больше. Они оба повернуты на своей работе, она им и мать, и сын, и верный супруг, а поэтому у обоих катастрофически не клеится личная жизнь, поэтому иногда обоих и накрывает в объятьях друг друга. Босс и секретарша — как банально, но все же лучше, чем раздвигать ноги перед первым встречным или страдать от вынужденного воздержания. Решетникова, пожалуй, как-то по-своему его даже любит и не видит ничего криминального в редких встречах у него дома с алкоголем и продолжением. И сейчас она будто бы нутром чувствует всю апатичность Максима Валерьевича, а поэтому наклоняется совсем близко и проводит руками по напряженным плечам мужчины. — Ох, да Вам надо расслабиться, — она залпом осушает первый бокал и встает сзади Нестеровича, ладонями массируя занемевшую от долгого сидения в одной позе шею и мышцы спины. Максим Валерьевич почти стонет от удовольствия и прикрывает глаза, когда она большими пальцами надавливает на шейные затекшие позвонки. — Вы, кстати, новую печать уже успели испробовать? — Екатерина привычно перескакивает с темы на тему, достает из верхнего ящика упакованный в коробочку штампик и протягивает его Нестеровичу. — Мужчины вперед. Максим рядом с ней себя чувствует загипнотизированным, тем более сейчас, когда она мягко мурлычет, пачкает бокалы из толстого стекла дорогой помадой и вся будто бы растворяется в алкоголе, прикрывая обрамленные густо накрашенными ресницами глаза. Мужчина берет из ее рук штампик и ставит штемпель на первую подвернувшуюся бумажку, затем поднося ее к глазам и разглядывая синий оттиск. В кабинете на самом деле полумрак, лишь приглушенный свет от пары настенных бра падает на письменный стол, и вряд ли при таком освещении можно хоть что-нибудь рассмотреть на измазанном чернилами листе, но Максим старательно делает вид, что безумно увлечен своим занятием, лишь бы не молча наблюдать за ее кошачьими повадками. Потому что знает, что не сдержится, что вновь прижмет к стеклу или вовсе повалит на пол, что будет целовать острые скулы и шептать на ухо какие-то пошлости, и это как-то глупо, потому-что Нестерович потом всегда отчего-то чувствует себя ее подстилкой, хотя должно быть все наоборот. — Нужно еще проверить на неровных поверхностях, — Решетникова садится на стол прямо перед ним, расстегивает верхние пуговицы своей белоснежной блузки, сидящей на ней как перчатка, выхватывает у него из рук печать и сама ставит штамп чуть выше неглубокой ложбинки между грудей. Она провоцирует, это изначально было понятно, но оба старательно делают вид, что ничего не происходит, что нет в воздухе тяжелого запаха алкоголя, сладких духов, чернил и похоти. Максим лишь улыбается криво и гладит сильными руками бедра девушки, задирая до невозможности узкую юбку, ему до жути интересно, что же рыжая стерва выдумает дальше, хоть и кажется, что скажи она еще хоть слово хрипловатым бархатным голосом — выдержка капитулирует вместе с нижним бельем. — Нет, ну Вы посмотрите, как четко получилось, посмотрите-посмотрите, поближе, — Катя сползает к нему на колени, спуская блузку с плеч, — Вы потрите, даже не смазывается! Она будто читает все его фетиши, сутулит плечи, сводя с ума тонкими ключицами, берет его руку и кладет себе на грудь, удерживая ее на удивление нежными ладонями. Нестерович, продолжая сохранять внешнюю холодность, хоть внутри и уже все горит, мягко гладит подушечками пальцев оттиск, делая вид, что и правда заинтересован его стойкостью. — Надо проверить, оттирается ли спиртом, — Катя хватает бутылку с виски и выливает тонкой струйкой алкоголь на себя, откидывая голову назад, и ждет. Влажная кожа переливается в приглушенном свете, алкоголь насквозь пропитывает одежду, и терпению Нестеровича приходит конец. Он с тихим рыком прижимается губами к груди, покрытой россыпью веснушек, вылизывает гладкую кожу, пробует на вкус, ведет языком выше, расцеловывая острые плечи, прижимает к себе ближе, расстегивая бюстгальтер и откидывая его куда-то в сторону вместе с блузкой. Катерина только сейчас позволяет себе сбросить маску пафосной леди, смеется хрипло, прижимает его голову ближе, стягивает с него пиджак, ерзает на его коленях и сама пододвигается ближе, потираясь о каменный уже стояк. Максим с каким-то отчаянным стоном поднимается на ноги и кладет девушку на стол, продолжая целовать, и позволяет ей торопливо расстегивать пуговицы своей итальянской рубашки, а после резко сам срывает оставшиеся, слыша характерный стук отскакивающих от паркета сорванных застежек. Катя вновь льет на себя янтарную жидкость, и она задерживается возле ее пупка, куда Нестерович незамедлительно припадает губами, целуя низ живота, цепляя зубами выпирающие подвздошные косточки. Он на удивление быстро находит дрожащими от предвкушения руками пуговицу ее юбки, медленно стягивает ее, скользя подушечками пальцев по красивым бедрам, подцепляет кружево белья и тянет вниз, сам опускаясь на колени. Екатерина ахает и до побеления в костяшках цепляется в край стола, когда чувствует прикосновение умелых сильных рук между своих ног и дрожит практически всем телом, хоть в кабинете и невыносимо жарко и душно. Максим не останавливается: то невесомо гладит разгоряченную кожу, то вводит пальцы почти на всю длину, носом прижимаясь к гладкому животу, вдыхая аромат роскошного женского тела. Решетникова в ответ не унимается, вновь льет на себя терпкий алкоголь, почти до хруста в лопатках прогибается всем телом, и уже не сдерживается, вскрикивает, когда вместо настойчивых пальцев чувствует мягкие движения языка. Максим широко лижет, целует, собирает губами капельки сорокаградусного, закидывает одну Катину ногу себе на плечо, а бедро второй крепко сжимает татуированным запястьем, слегка отводя в сторону. Екатерина не знает куда деть себя и свои руки, с силой вцепляется в растрепавшиеся каштановые жесткие волосы босса, сама не понимая, хочет ли она этим его отстранить, или наоборот притянуть ближе. Максим слегка шипит, нехотя поднимается с колен, пошло облизывается и приближается к раскрасневшемуся лицу помощницы. Он целует крепко, развязно, подкладывая широкую ладонь под голову Екатерины, уверенно ласкает губами губы, шипит, когда она до крови прикусывает ему язык, и берет пальцами за подбородок, вглядываясь в почерневшие глаза. Решетникова времени даром не теряет, торопится, будто бы они в офисе не одни, а замок не надежно предварительно заперт на три неполных оборота ключа, хватает Нестеровича за шею, поднимаясь вместе с ним в положение сидя, одним движением расстегивает ремень брюк и стаскивает их с парня вместе с темно-серыми боксерами, садясь удобнее и оглаживая руками возбужденную плоть. Макс шумно вбирает воздух сквозь сжатые зубы, откидывает голову назад и с силой хватает Екатерину за бедра, пуская коротко стриженными ногтями стрелки на тонких чулках. У Решетниковой же, кажется, все под контролем, она до скрежета в зубах мягко улыбается, от нее веет теплом, алкоголем и какой-то уютностью, она медленно двигает рукой вверх и вниз, слегка покачиваясь всем корпусом, елозит на краю стола, пачкая бумаги на подпись и почти бесстыже пялится на Нестеровича, положив свободную ладонь на поднимающуюся от глубокого дыхания грудную клетку мужчины. Максу до безумия ее хочется, вот такую, без очков, низкого пучка, строгости во взгляде, накрашенных губ, такую мягкую и податливую, открытую, нежную, всю какую-то плавную и спокойную. Он хватает ее за талию, прижимаясь к приоткрытым губам, зарывается пальцами в распустившихся рыжих кудрях, скользит поцелуями по линии челюсти, прикусывает мочку уха, тянет на себя и разворачивает спиной, прижимая ягодицы к своему паху, мягко целует шею, опаляя горячим дыханием щеку девушки. Екатерина продолжает мягко улыбаться, сама льнет ближе и хватается одной рукой за шею мужчины, откидывая голову ему на плечо. Максу сносит голову от нее, в который раз уже за вечер, он ласково и как-то кротко сжимает одной рукой грудь девушки, а вторую опускает ниже, распаляя еще больше и выбивая из груди Кати сиплый глухой выдох. У Решетниковой уже колет от желания подушечки пальцев, ей тяжело дышать от терпкого возбуждения в воздухе, она рывком опирается руками о дубовый стол и нетерпеливо потирается о стоящий колом член Макса, вся мокрая насквозь и готовая обматерить его на чем свет стоит, если он будет продолжать уже ненужные обоим прелюдии. Она негромко мычит и прикусывает губу, когда наконец чувствует его внутри, прогибается еще сильнее и расставляет ноги шире. Максиму сейчас до неприличия хорошо, он в кои-то веки чувствует себя свободным, не ограниченным правилами делового тона и субординацией, толкается в Катю медленно, неторопливо, помогает себе пальцами, целует будто бы лебединые плечи и оглаживает острые ребра. Решетникова уже почти на грани, сама подается бедрами назад, дышит рвано и обрывочно, шепчет какую-то неразбериху, а затем срывается на тихий крик и собственные ноги перестают ее держать, и она бы непременно упала навзничь, если бы не руки Максима, крепко прижимающие ее к мужскому мускулистому телу. Он, не прерываясь и не выходя, наваливается на нее, заставляя лечь на стол лицом вниз и опереться на согнутые в локтях руки, обнимает за плечи и продолжает двигать тазом уже более агрессивно, страстно, сильно, пока сам не срывается на глухое короткое рычание и не утыкается лбом между лопаток, тяжело дыша. Он, не успев толком отдышаться, берет со стола всю ту же злополучную бутылку с остатками виски и выливает Кате на спину, ведет языком вслед за тонкой струйкой вдоль линии позвоночника, слизывает небольшие горько-сладкие терпкие лужицы из ямочек на пояснице и оставляет поцелуй у последнего позвонка. А затем Катя слышит характерный щелчок механической печати и чувствует легкое покалывание на правой ягодице. — Завизировано, — шепчет ей на ухо Максим и осторожно приподнимает за плечи, помогая подняться на ноги, целует в лоб и накидывает на ее обнаженные плечи свой идеально подогнанный по фигуре пиджак.