sleep in loony bin

- Ты снимался для женских журналов? Джехе привычно поджимает губы, готовый к любой подколке и издевательскому "бабааа" в свой адрес, но Енгук молчит, продолжая разглядывать фотографии на стенах. Молчит, трогает кончиком пальца и - Джехе не видит - улыбается восторженно. - Тебе идет. Правда. Джехе расслабляется и вытягивается на кровати, тоже начиная улыбаться. Енгук ходит по его палате, ступая осторожно, тихо, потому что на дворе - ночь, и если кто их застукает, то проблем не оберешься. Ходит, разглядывает, а Джехе следит за ним полуприкрытыми глазами, из-под челки. Когда Енгук садится рядом на узкую, скрипучую кушетку, Джехе уже почти спит. Енгук гладит его по теплым волосам, проводит пальцами по скуле и линии шеи, а потом шепотом спрашивает: - Ты там в кимоно, да? - В кимоно, - кивает сонно Джехе, не открывая глаз. - Ты самая настоящая гейша. Джехе опять напрягается, а Енгук стремится побыстрее исправить ошибку: - В смысле, красивый. Ужасно красивый. Правда. Ты же знаешь... Джехе молчит, и Енгук вздыхает, ложится рядом и крепко обнимает модель со спины. Он и вправду тощий, уже даже скорее костлявый - с арматурой обниматься и то мягче бы было, но с недавних пор Енгук предпочитает арматуре Джехе, и это странно, пугающе и спасающе. Они засыпают в обнимку, а утром Енгук уходит, неслышно ступая по липкому линолеуму дурацкими, порванными тапочками, напоследок укрыв Джехе своей толстовкой - под утро его всегда колотит от холода. В лечебнице разрешены тихие хобби и времяпровождение. В игровой комнате можно и порисовать, и почитать, и еще всякой тупой ерундиной позаниматься - Енгук терпеть не может все эти кружки и обычно старается их избегать. Но сегодня он пробирается в игровую комнату, жутко злой и смущенный, садится в уголочке и делает вид, что ему прямо вот до чертиков интересно читать какую-то замызганную книжонку. Медсестры переглядываются, но оставляют его в покое - только, на всякий случай, зовут пару санитаров. Бан Енгук в этой больнице давно уже слывет пороховой бочкой, облитой бензином и с засунутыми туда петардами. Но сегодня Енгук никому не планирует бить морды. Он планирует быть тихеньким и послушненьким и... оооп. Получилось. Потихоньку стянуть иголку со стола, где лежат всякие салфеточки и разноцветные ниточки. Иголку не досчитаются, но найти ее не найдут, а кончать самоубийством никто не собирается - красота же. Енгук ужасно доволен собой. Последующие три дня Енгук решает, что затея была в высшей степени идиотской. Шить он не то, что не умеет, а ненавидит, пальцы оказываются исколоты в мелкое решето, получается сикось-накось, но Бан Енгук не был бы Бан Енгуком, если бы не доводил начатое до конца. А еще, каждый раз, когда Енгук хочет с воплями и матом порвать все, что уже сделал, он вспоминает бледную улыбку Джехе по утрам на прогулке и в груди мгновенно разливается чан кипятка, а на губы сами собой растягиваются в ответной, адресованной, пока что, серым стенам. - Наденешь? Енгук сгорал со стыда первые пару мгновений, но потом все пропадает и он решает идти до конца, раз уж все это затеял. Джехе смотрит на сверточек в его руках недоуменно, берет, разворачивается и приоткрывает рот от удивления. - Но как... - Я пиздил все подряд тряпки. Но они чистые. Слушай, не смотри, что некрасиво, просто надень, а? Джехе смотрит на него долгим взглядом, Енгук пыхтит, хмурится, но глаз не отводит, и Джехе кивает, и уходит к столику. - Отвернись, - просит он, а Енгук привычно упирается взглядом в стены. Он может разглядывать эти фотографии вечно, благо, их тут, кажется, столько же, сколько дней Джехе уже провел в этом месте. Джехе шуршит чем-то, вжикает молниями, возится, напевает себе под нос, Енгук рассеянно улыбается, потому что в груди ворочается теплый комочек. Спустя несколько долгих минут Джехе прокашливается за его спиной и Енгук оборачивается - медленно, максимально медленно, чтобы потянуть удовольствие. Джехе стоит за его спиной, с на скорую руку нарисованными стрелками, забранными наверх волосами и в кривом, дурацком, самодельном кимоно. Один рукав чуть короче другого, на груди запахивается плохо, поэтому видны бледные, торчащие ключицы, у пояса-оби неровная отделка, но Енгуку кажется, что Джехе на фотографиях тускнет и меркнет по сравнению с тем Джехе, что он видит сейчас. Джехе заметно нервничает и закусывает губу, а Енгук все никак не может выдавить из себя ни слова. Только смотрит - во все глаза, стараясь сфотографировать и бережно уложить в памяти каждую малюсенькую деталь этой ночи. Этой самой особенной в его жизни ночи. - Ты такой красивый... Никого лучше нет. Для меня. Джехе неуверенно улыбается ему, а Енгук дотрагивается рукой и расплетает его волосы, и тянет к себе - пахнущего косметикой и лекарствами -, прижимает, утыкается носом куда-то в висок и чувствует себя самым здоровым, самым счастливым и самым живым человеком на всей планете. И всем этим людям, якобы нормальным людям остального мира никогда не понять и не испытать такого же. Потому что горячий, обжигающий и нежный комочек в груди Бан Енгука - это что-то очень особенное, он уверен. Джехе поднимает тонкие руки и сжимает ткань пижамы на его спине, а Енгук вздыхает и закрывает глаза. Он готов стоять так хоть до самого рассвета. Самый живой.