sleep in loony bin

Банг Ёнгук дарит Чихуну на рождество карандаш. Простой короткий карандаш с синим грифелем. Больше у него ничего не было, а порадовать ребёнка очень хотелось. Но просто карандаш, это разве подарок? Поэтому Ёнгук говорит, что он волшебный. «Всё, что ты нарисуешь этим карандашом - сбудется». Чихун кивает, моментально принимая на веру сказанное, и принимается рисовать на помятом с одного угла желтоватом листке. Он рисует криво, неумело, совсем непохоже, но очень старательно, в деталях. Он даже закусывает кончик языка. Чихун рисует свои лохматые волосы, рисует широкую улыбку, любимый комбинезон с широкими карманами. Рисует счастье вокруг себя, тропинку, пучки такой же синей, как всё остальное, травы. Он думает пару секунд и рисует ограду с колючей проволокой за своей спиной, ворота клиники, плотно закрытые. Он рисует себя на свободе. - А нас? Нас ты нарисуешь? – Спрашивает с самого утра спокойный Кюхён, улыбаясь. - Конечно, нарисую! Куда же я без вас? Но Чихун не успевает дорисовать: Пак Кён зовёт всех в общий холл, он достал ёлку, кривенькую и маленькую, но самую настоящую. Теперь точно будет праздник, совсем как в обычных семьях, когда есть папа, мама, братик с сестричкой, и даже приезжая тётушка. Пак Кён обещает вкусный ужин и музыку, обещает отбой позже. Чихун несётся впереди всех, горланит выплывший из подсознания госпел, правда слова сочиняет на ходу. Ему весело до самой ночи, и даже ни один демон не суётся в холл, пока все празднуют. Чихун разрывается от огромной и нежной любви к каждому, кого видит. Ему просто хорошо. А утром он начинает кричать. Никогда, никогда в своей жизни Чихун не плакал так сильно. Никогда в своей жизни Чихун не отбивался так яростно, до боли в расцарапанных о стены кулаках, не кричал до хрипа. Он хватается за мебель, за людей, и оглушительно воет. - Тише! Чихуни, тише! Ну перестань! – Молится Пак Кён, пытаясь прижать руки ребёнка к бокам, чтобы тот ещё больше не поранился, - Тихо, тихо, тебя же выписывают! Слышишь, слышишь, они выписывают тебя!!! Пак Кён хотел сообщить новость ещё вечером, за праздничным столом, но не решился портить столь редко хорошего настроения вестями о скорой разлуке. Чихуни, золотой мальчик, радость, пошёл на поправку, его направили в реабилитационный центр. Какие-то пара месяцев, и Чихун сможет жить своей жизнью. Кён верит, что тот сможет. Теперь Кён старается успокоить впавшего в такую страшную истерику ребёнка, который не слышит ни единого из его слов. Ни единого, кроме «выписывают». - Нет! Нет, умоляю, нет, я не дорисовал! Я не успел! Я не уйду, я не могу уйти! Чихун ревёт, как раненый медведь, и дежурные санитары из реабилитационного центра смотрят на Кёна с сомнением: не похож что-то этот пациент на выздоравливающего. Чихун вдруг затихает в руках любимого санитара, только очень тихо умоляет не выгонять его. - Ну что ты, милый? Кто же тебя выгоняет? Ты же так хотел на свободу... Ты же уже большой мальчик, да? Большой мальчик, ты вернёшься к родителям, да? Тебе будет хорошо. А потом в холл входит Зико: помятый, сонный и недовольный. -Что за шум такой? Чего ты орёшь, мелкий? Чихун замирает совсем, смотрит большими глазами, и вдруг вырывается из чужих рук, прячется за Зико и стонет в голос. - Хён, они выгоняют меня! Выгоняют, потому что я не успел нарисовать! Он волшебный, волшебный, мне Гук дал, а я не успел! Пожалуйста, хён, не отдавай меня им! Я не хочу, они чужие! Я же твоё море, ты помнишь? НЕ отдавай меня... Чихун плачет, стискивая Зико в объятьях, у него идёт кровь из носа и его мелко трясёт. Санитары вздыхают, качают головами и смотрят на Пак Кёна с осуждением: первый день рождества, праздники, а их вытянули на работу просто так. - Он не поправится, - говорит один из санитаров, - Не теперь. - Ребята, - скривившись, тянет Зико санитарам, - Вы бы гуляли лесом. Видите же, что пацан тут остаётся. Чихун, блядь, ты мне рёбра сломаешь. Отвали, а? Чужие санитары уводят несчастного Пак Кёна на пару слов, Зико кое-как отдирает от себя руки малого и поворачивается к нему лицом. - Чего штормишь, море? - Они хотели меня забрать, - всхлипывает Чихун, нелепо размазывая кровь по верхней губе, - Я больше не нравлюсь Пак Кёну? - Идиот ты. Кому ты там нужен? Ты же дурной на всю голову. И как тут все без твоих этих цапель? - Журавлей. - Да хоть попугаев. Сопли утри, море. – Спокойно говорит Зико и растрёпывает Чихуну волосы.- Расслабься, ты тут на пожизненном, явно. Вроде бы грубые слова Зико успокаивают, Чихун виновато улыбается и икает от слёз. - Точно? - Сто процентов, парень. Без вариантов. Чихун расплывается в широкой улыбке и кивает несколько раз. - Я нарисую всех. Тебя, меня, Юквона, Теиля, - он загибает пальцы, стараясь никого не забыть, - Химчана, Джехё с Ёнгуком, Кюхёна, Пак Кёна с Минхёком и даже страшного Джиёна нарисую. Тут, дома. И нас никто не тронет. Да. Зико улыбается немного натянуто, треплет Чихуна по плечу и идёт, куда шёл – на кухню. - Совсем ёбнутый, - тихо шепчет он себе под нос, - Ёбнутое у меня море. Но это лучше, чем никакого. OWARI