Леденцы

"Шпендель когда-нибудь доиграется" - это стало девизом, мантрой и, наверное, самой часто употребляемой фразой и проскальзывающей мыслью со времён появления Аллена в Ордене. У Уолкера была хорошо прокачена способность доводить Канду до белого каления и при каждом удобном случае он её старательно оттачивал. Пацан бесил своими наивными убеждениями, фразами, манерами. Бесил улыбочками - то доброжелательной, то нахальной, каждую из которых хотелось стереть с этой лживой рожи ударом кулака. Бесил взглядами - брошенными вскользь, многозначительными, обеспокоенными или решительными, в случае последних сулящими тонны неприятностей на их жопы. Бесил и тогда, когда их мнения с Кандой сходились, или, что ещё хуже - они даже говорили в унисон. Но в последнее время Аллен вышел на новый уровень зла - он начал бесить конфетами. Вечно голодный Шпендель вдруг с чего-то завёл привычку таскать с собой леденцы. Красные такие драже в прозрачных фантиках. Он набивал ими карманы, клал в чемодан, а иногда - подсовывал кому-то из напарников. Канде лишь однажды - тот после очередного совместного задания нашёл в кармане брюк подтаявшую, капитально слипшуюся сладкую массу и натурально озверел. Но убивать Уолкера было уже поздно - тот укатил по делам с Лави, а потом как-то забылось. Шпендель ел конфеты пакетами, до, после, а иногда, в особо грустных, по его словам, случаях, вместо обеда. Он шуршал фантиками ночью в купе, когда все по идее должны спать, за что тут же огребал от Канды, окрысивался в ответ, начиналась перебранка (в лучшем случае) или драка (в худшем), после чего не спал уже весь вагон, как итог их частенько ссаживали с поезда. Уолкер раздавал эти конфеты детям и предлагал всем окружающим по любому маломальскому поводу: для хорошего настроения, от грусти, тоски, когда кого-то бросили, поранили, что-то потеряли или просто за компанию. В случае смерти, надо отдать ему должное, не лез. Вообще не лез. Даже Канде уже предлагал раз двадцать, порой дразняще показывая на высунутом языке красную горошину. Тот, естественно, отказывался, каждый раз в особо нецензурных выражениях. Хуже всего стало, когда Канда понял, что начал залипать на эти его "конфетные приёмы". Вроде бы ничего особенного - Шпендель опять сосал свои дурацкие красные леденцы. Перекатывал на языке, говоря чуть невнятно, перекидывал то за одну щёку, то за другую. Иногда медленно, задумчиво облизывался - показывался кончик языка, окрашенного леденцами в ярко-красный. Такое было и раньше. Но теперь каждый такой грёбаный раз Канда ловил себя на том, что опять завис, засмотревшись. И это тоже бесило, только гораздо, гораздо сильнее, чем остальное. Всё вместе накапливалось, подтачивало терпение и грозило вылиться во что-то грандиозное. Насколько серьёзное - Канда догадался слишком поздно. Они ехали на поезде с очередного задания. Абсолютно провального, оставившего после себя лишь чувство злости, разочарования и желание кому-нибудь расквасить морду. Поздний вечер, за окном ничего не разглядишь. Вагон полупустой, свет приглушён. Так что практически единственным "объектом для сверления взглядом" был Уолкер, который, конечно же, опять сосал. "Это у него оральная фиксация какая-то", - зло думал Канда, старательно блокируя вспыхивающие наряду с этим плохие, очень неуместные ассоциации. Задумываться, почему эти ассоциации вообще возникают, совершенно не хотелось. - Хочешь конфетку, Канда? - Шпендель поймал чужой взгляд, истолковав по-своему. Доброжелательная улыбка, красные, немного перемазанные губы - всё, как всегда. И вот надо же было именно на этом нервам Канды, основательно истончившимся за последние месяцы конфетомании, решить, что с них хватит. - Хочу, - нехорошо усмехнулся он, и не успел Уолкер удивлённо вскинуть бровь и полезть в карман за конфетой, как его притянули за воротник и прижались губами к губам. Это длилось... это просто длилось. Уолкер, как оказалось, не прочь ответить. И Канда, планировавший просто заполучить конфету и проучить наглеца, быстро получив желаемое, не смог отстраниться. Они целовались. Сладко, безобразно сладко, но это почему-то не отталкивало. Хотелось ещё и ещё продлить этот момент. Хотелось ещё... В какой-то момент Канда осознал, что уже Уолкер притягивает его к себе, а не наоборот. Что ноги подгибаются. Что появилось ощущение, будто он падает в жерло вулкана - слишком жарко и невесомо чувствовало себя его тело. Канда резко отстранился. Взбудораженный, взвинченный и абсолютно дезориентированный. - Вкусно? - Шпендель не ухмылялся и даже не улыбался своей бесячей ангельской улыбочкой, нет. Ровная нитка губ и горящие глаза. Плохо. Очень и очень плохо. Во рту нереально сладко - чёртову конфету он отобрал с самого начала. Губы горели, гулко бухало сердце. И хотелось либо сбежать, громко хлопнув дверью (в поезде на полном ходу это смотрелось бы весьма эффектно), либо притянуть Шпенделя за новым поцелуем. Второго, почему-то, больше. "Вот дерьмо!" - похоже, доигрался в итоге сам Канда. И во всём виноваты были, конечно же, леденцы.