Appolo Lying

Только в самые холодные ночи выяснялось, что Грантер в постели не один. В такие моменты он и не пытался вспомнить, как незнакомец мог оказаться в его койке. Молодой человек, золотые волосы которого, словно нимб, очерчивали его лицо, оставался спокоен, недвижим, погружён в сон. Он лежал рядом, и его дыхание было столь незаметным, что нельзя было сказать, высечен он из камня или всё же живой человек. Грантер мог вспомнить и их первую ночь вместе, и как наутро он наблюдал за спокойным дыханием лидера так долго, как только возможно. Он боялся, что, когда Анжольрас проснётся, эти синие глаза больше не будут наполнены любовью. Но Грантер ошибался. Видимо, он всегда ошибался насчёт Анжольраса. Когда тот открыл глаза, Грантер наблюдал странные вещи: вместо того, чтобы оттолкнуть, чтобы затихнуть и пожалеть об этой ночи, лидер, облачённый лишь в рассветно-красное, притянул его к себе. – Держи меня, – прошептал он, – В отличие от утра, любовь моя, ты тёплый. Любовь моя. Эти слова витали в воздухе ещё долго после того, как Анжольрас произнёс их, танцуя в мыслях Грантера как звёзды в балетных пачках. Сквозь легко помутнённый рассудок он почувствовал холодные руки, обвивающие его талию, и горячее дыхание на груди; но он дал себе отчёт о мягких губах, встретившихся с его собственными, и в мыслях проскользнуло: наверное, такой и должна быть жизнь. Подобным образом проводимые ночи стали частыми, и неожиданно Грантеру подумалось, что он теперь меньше привычен к пустой постели, чем раньше. То, что он раньше считал бессмысленными ночами, стало слишком скоротечными моментами и украденными поцелуями, страстными обещаниями, тайными встречами и сильной связью. Один момент в частности пришёл на ум художнику – момент, запечатлевший всё самое спокойное. Это было ясное майское утро, когда они двое без сомнений оставались в постели больше времени, чем следовало бы. Свет солнца превратился из холодного голубого в резкий белый, ярко освещая комнатушку и бросая тени на ветхие стены. Ничто не могло превзойти этот свет и его игру, но у Грантера появилась идея. – Дай мне нарисовать тебя, – произнёс он, поворачиваясь к любовнику. – Зачем? – морщинка залегла меж бровей Анжольраса. – Я хочу запомнить этот момент. Это же не преступно? Доверься мне. Анжольрас с неохотой кивнул и стал наблюдать, как Грантер доставал принадлежности для рисования. Он также было попытался встать, но был остановлен и уложен обратно на кровать с наказом оставаться в таком положении и не двигаться. Грантер, направляя руками, мягко придал Анжольрасу нужную позу – левая рука за голову, лицо отвёрнуто от окна, кудри рассыпаны на лицо и подушку. Анжольрас почти ничего не видел в таком положении, но замер, слушая прорывающиеся сквозь тишину краткие напряжённые вздохи. – Всё. После нескольких изнурительных и для художника, и для натурщика часов Анжольрас сдвинулся со своего места за спину Грантера, чтобы увидеть полотно. Мягкий выдох сорвался с его губ, когда он увидел грациозно перекрывающие друг друга мазки масляной краски и нежно-голубые и светло-бежевые оттенки, в чрезвычайной красоте закручивающиеся на холсте. Изображённое на картине выглядело реальным – будто бы до неё можно было дотянуться и дотронуться до этой недвижимой фигуры, с лучом света, обволакивающим её кудри подобно золотой ауре, которой может обладать лишь неистовейший из ангелов. Факт, что нечто столь величественное было создано наподобие его, Анжольраса, образа… этого было слишком много, чтобы понять. – Нравится? – приглушённо пробормотал Грантер, будто бы боялся реакции Анжольраса. – Это… это восхитительно! Как же я раньше не видел твоих работ? Это должно выставляться в музее, mon cœur. – Не дури, Анжольрас, она не так уж и хороша. – Она хороша. Не понимаю тебя: ты так намерен быть циничным, что отрицаешь дар, который имеешь. – Анжольрас обвил руки вокруг шеи любовника и почувствовал, как тот прильнул к нему. – Однажды я покажу тебе, как многого ты стоишь. Грантер обернулся и мягко поцеловал Анжольраса, оставив на языке вкус утра. – Оставь речи для Друзей. Я не верю в это. Анжольрас промолчал, дав Грантеру продолжить целовать его. Вскоре он забудет о неуверенности Эра и позволит ему держать его талант при себе; в конце концов, всё, происходящее в этих обветшалых стенах, должно остаться между ними двумя. Тот май был полон чудес, что могут быть найдены разве что в романтической книжонке. Тот май был всем, чем был, чем мог бы быть, тот май нежно любили. Тот май был затишьем перед бурей. Июнь принёс ветра гнева, дожди крови и опустошение. Когда начала пробуждаться революция, Грантер убедился, что в сердце Анжольраса больше не было места для него – зато было для любви к его стране. Слова ранят больнее штыка; циник понимал, что умрёт один. Но он всегда ошибался насчёт Анжольраса. Он улыбался, когда прозвучал приказ, и в мыслях проскользнуло: наверное, такой и должна быть смерть.

***

Зал был заполнен людьми. Голоса отскакивали от декорированных стен, создавая эхо, и, несмотря на то, что это был шёпот, весь сразу он звучал скорее как крик – звук, тревожащий одного конкретного посетителя. После переезда в Париж посещение Лувра было одним из первых дел, запланированных Грантером: он уже давно неровно дышал к здешним полотнам, но никогда не видел их вживую. Он закатил глаза, услышав экскурсовода, объяснявшую, насколько печальной на самом деле была жизнь Ван Гога. Если честно, у Грантера не было ни единой причины ходить всюду с группой – он уже изучил всё о картинах и художниках в своё время. Если бы он не приобрёл случайно не тот вид билета, то был бы уже очень далеко от группы. Зашла речь о художниках Ренессанса, и тогда Грантер понял, что пора отбиться от кучки американских туристов и подростков с безумным интересом к самостоятельному изучению зала, наполненного произведениями искусства. Он набрёл на зал, в котором, казалось, даже освещение было экспонатом. Вдруг его внимание привлекло нечто деликатно висящее на стене в противоположной стороне зала. Грантер направился туда: раньше он этого не видел. Холст был мал – не крупнее этих обыденных изображений домов из пары этажей, но в нём было что-то большее, что может передавать нечто настолько простое. Утренний свет ложился на спокойную мужскую фигуру, лежащую на смятых простынях – неряшливая сцена, которая почему-то выглядела работой с небес. Заинтригованный, Грантер всмотрелся в табличку под полотном. Художник: R. (неизвестен) Лежащий Аполлон ~1835 Эти обрывки информации и деталей о картине только разогрели интерес Грантера, и он отпрянул, чтобы рассмотреть холст лучше. – Это романтический рисунок, знаешь ли. Грантер обернулся и увидел молодого человека со светлыми волосами, перевязанными в неаккуратный хвост, и очками, слегка криво сидящими на его тонком носу. Он усмехнулся. – Конечно, романтический. Она зовёт его Аполлоном – богом света. Ничем другим он быть и не может. Незнакомец улыбнулся, показав зубы. – Мой друг, тут ты ошибаешься. Художник – мужчина: общий тон натурщика мягок, но его лицо строго. В то время для художников было характерно портретировать мужчин суровыми. Грантер чуть наклонился назад, впечатлённый. – Ты много знаешь об этом, видимо. Об искусстве. Он покачал головой. – Нет, нет. Только об этой картине. Нам показали её и она… не выходила у меня из головы. А когда мне что-то нравится, я могу перегнуть палку и найти об этом всю возможную информацию. – «Могу»? – Грантер фыркнул. – Я студент-художник, и я не подозревал о существовании этого холста. И не встречал никого, так увлечённого одним-единственным рисунком. Он дёрнулся. – Я не никто. Грантер замер и посмотрел на собеседника; тот почему-то казался знакомым. – Я Грантер. – Анжольрас. – Анжольрас. – повторил он. – Не можем ли мы случайно поговорить об этой картине ещё? – Конечно. У меня есть пара свободных часов до следующего занятия, – произнёс Анжольрас, посмотрев на часы. – Вниз по улице есть одно кафе. Может быть, мы поговорим там? – Звучит отлично. – Грантер старался изо всех сил скрыть ухмылку от неприлично привлекательного мужчины, с которым он шёл выпить кофе. И хотя что-то говорило ему, что он знает Анжольраса, он никак не мог основательно ухватиться за эту мысль. Сдавшись, он вышел из зала рядом с ним, оставляя позади картину с лежащим Аполлоном. Всё, что было, что когда-либо было, было там. Что-то закончилось в цветовой гамме картины. Что-то начиналось сейчас.