Время быть героями

      ЮЛИАН       Налетел ветер, и частая рябь всколыхнула гладь зимнего пруда. Юлиан бездумно следил за скольжением тусклых солнечных бликов по воде, никогда не замерзающей благодаря искусственному подогреву. Тишина нарушалась лишь негромким хлопаньем лебединых крыльев и кряканьем уток, переплывающих с одного берега на другой.       Юлиан взглянул на свою спутницу. Катерозе отстранённо смотрела вдаль, но крепко сжатые на перилах пальцы выдавали её напряжение.       Юлиан всё ей рассказал, и прежде всего – что в новостях говорили правду: генерал-лейтенант Вальтер фон Шёнкопф погиб как герой, убив одного из главных членов Камелота. Подробности Юлиан хотел опустить, но Катерозе чуть ли не приказала ему продолжать.       Молчание затянулось, однако говорить совершенно не хотелось. И вдруг Катерозе тихо запела, по-прежнему глядя вдаль:       – Будешь ли ты, любимый мой, любить меня всю жизнь? Конечно, я буду любить тебя, пока не кончится моя жизнь. Когда зимний ветер звонит в колокол, деревья и трава увядают, даже солнце засыпает. Но всё же, когда приходит весна, птицы возвращаются.       Катерозе допела и медленно выдохнула. Юлиан только подумал задать вопрос, как она сама заговорила:       – Мама рассказывала, что пела эту песню моему отцу. А когда они расстались, она часто напевала её мне, в последний раз – за неделю до своей смерти.       Она вдруг тряхнула головой, и огненные локоны рассыпались по плечам.       – Почему он умер? – со злостью выплюнула она. – Он всегда вёл себя так, будто вернётся живым, даже если его убьют пять или шесть раз. Я… я собиралась ему отомстить!       – Отомстить? – оторопело переспросил Юлиан.       – Да! Он как-то посмеялся и сказал, что не хотел бы стать дедушкой раньше сорока. А я собиралась через год-другой показать ему своего ребёнка и заявить этому «парню средних лет» в лицо: «Дед, это твой внук!» Это была бы самая эффективная месть!       Катерозе захлюпала носом и горько, неудержимо заплакала. Юлиан прижал её к себе и закрыл глаза, вдыхая морозный аромат волос и проводя ладонью по взъерошенной макушке, по вздрагивающим плечам, по обессилевшим рукам.       – Отец… – глухо всхлипывала Катерозе, уткнувшись в лацкан куртки Юлиана. – Отец…       Сколько они стояли так под лениво блуждающим в кронах ветром, у тихого пруда? И песня… В голове Юлиана всё крутились простые слова и ненавязчивый мотив, которые так шли этому пасмурному зимнему дню.       «Но когда приходит весна, птицы возвращаются».       Катерозе отстранилась, словно поражённая своими действиями и не верящая, что оказалась на них способна.       – Прости, я намочила твою одежду, – забормотала она.       – Ерунда, скоро высохнет.       Юлиан вынул из внутреннего кармана платок и протянул ей.       Сжав белую ткань в дрожащих пальцах, Катерозе посмотрела ему прямо в глаза и спросила:       – Я тебе нравлюсь? Если да, не кивай молча, скажи об этом.       Что пишут о таких моментах в книгах? Что сердце куда-то падает, а голова плывёт? Вроде да, но Юлиан испытывал так много всего одновременно, что сознание не успевало отделить одно от другого.       – Нравишься, – озвучил он единственное, в чём был сейчас уверен.       Катерозе размашисто вытерла лицо и расправила платок.       – Демократия – великая вещь, – сказала она, всхлипнув.       – Почему?       – Потому что сержант может приказать старшине. При автократии такая штука не сработала бы, правда ведь?       Юлиан усмехнулся и притянул её к себе для поцелуя.       Они ещё долго гуляли рука об руку по парку. В основном молчали, иногда целовались, а когда начался сильный снегопад, забежали в кафе на углу. Зал весь был увешан гирляндами, по стёклам скакали блестящие олени, а в маленьких шарах, украшающих каждый стол, вихрился искусственный снег.       Юлиан выбрал место рядом с пышной ёлкой. От неё исходил насыщенный смолистый аромат, а из колонок сверху доносилась лиричная музыка.       «Приятная атмосфера, – заключил Юлиан. – То что нужно».       Пролистав меню, Катерозе заказала «Кедровую сказку», и Юлиан мимоходом вспомнил, что этот чай поднимает тонус и придаёт сил.       – Мне тоже кедровый, – кивнул он официанту.       Когда они снова остались вдвоём, Катерозе засмотрелась в окно сквозь мигающую сотнями крошечных лампочек штору-гирлянду.       – Как много людей уедут, – протянула она задумчиво. – Хайнессен совсем опустеет.       – А ты разве не едешь?       – Я не люблю переезды. Но на имперской планете, конечно, не останусь. Я поеду с тобой, Юлиан Минц.       Он сжал её руку на столе и улыбнулся.       Принесли чай, оказавшийся густым и терпким. Юлиан какое-то время размешивал на дне кедровые орешки, а потом услышал голос Катерозе:       – Тебе не очень-то хочется возвращаться домой, так?       – Понимаешь… – Юлиан замялся. Он и себе толком не мог объяснить, что заставляет его раз за разом сбегать из штаб-квартиры, в которую превратился их с адмиралом дом. – Я чувствую, что адмиралу Яну самому не нравятся эти обсуждения, но именно поэтому он в них и участвует – чтобы быстрее со всем покончить. Однако… хотя никто меня не выгонял, я всё равно чувствую себя на этих собраниях лишним.       Катерозе подпёрла голову рукой.       – Герой, спасший целый отряд веррозионцев, – лишний?       – Не в этом дело. Просто я считаю, что островок демократии в океане самодержавия может выжить только как идеалы Яна Вэньли. И что зря адмирал отказался возглавить автономию. Он популярен, вокруг него сложилась крепкая команда, и это совсем не то же самое, что должность губернатора Нойеланда.       – А ему ты не говоришь, потому что считаешь себя некомпетентным давать советы?       Юлиан молча кивнул.       – Знаешь, – Катерозе повертела в пальцах ложку, – я тебя понимаю. Но ты не должен стыдиться своей неопытности. Я вот рассматриваю свою как достоинство, и это меня никогда не подводило.       – Ты предлагаешь сказать адмиралу..?       – Но не о том, что ты видишь в нём нового Але Хайнессена. Или нет?       Как карточный домик под лёгким порывом ветра, мысли Юлиана рассыпались от короткого вопроса, слова полоснули по сердцу и сдавили горло.       «Неужели адмирал Ян отказался не только ради себя, но и ради будущего? Что, если он опасается стать безликим вечным символом, именем которого начнут прикрывать подковёрные интриги?»       – Конечно, адмирал Ян – особенный, – Катерозе налила себе ещё чаю и провела над дымом пальцами. – Он вовсе не выглядит важным человеком, но если говорить о политике, философии и военном деле, то на нём держалась половина мира. Мне кажется невероятным, что я была в его флоте. Подумай, ведь кто бы ни возглавил Баалатскую автономию, это точно будет сторонник адмирала Яна, и с течением времени его идеалы станут даже сильнее и пронесутся сквозь историю.       – Необычно слышать от тебя такое, – признался Юлиан.       Катерозе дёрнула плечом.       – Знаю. Не люблю лишнюю патетику, но, когда говоришь об адмирале Яне, такие слова подбираются сами собой. Я ведь совсем не знаю его как человека.       Юлиан встрепенулся.       – А ты хотела бы..? Слушай, завтра Кассельны собирают небольшую компанию. Пойдём вместе?       Катерозе застыла с чашкой на весу и внимательно на него посмотрела.       – Да, Юлиан, – наконец ответила она.       Немного погодя он проводил её домой и лишь на обратном пути к себе обратил внимание, что начал замерзать. Но не хотелось ни брать такси, ни садиться в автобус: слишком красиво и празднично было вокруг.       Проходя мимо небольшого сквера, Юлиан заметил играющих на лужайке детей. Смеясь и толкаясь, они лепили снеговика, попутно забрасывая друг друга снежками.       «Когда они вырастут, Баалатская автономия только-только окрепнет», – подумалось Юлиану невольно.       Он понял вдруг, что ему хочется стать кем-то, кроме военного, и эта уверенность росла в нём с каждым новым шагом.       В тот же вечер после двух подряд побед на виртуальной шахматной доске Юлиан предложил Верну пообщаться по видеосвязи. Он на удивление легко согласился, хотя раньше уходил от ответа и переводил тему.       Казалось бы, ничего сверхъестественного, просто разговор, но следующим утром у Юлиана немного подрагивали руки, а глаза то и дело возвращались к циферблату настенных часов. Стрелки ползли медленно даже с учётом домашних дел, которыми Юлиан старался себя занять.       Человек, благодаря которому у него появилось настоящее увлечение. Сильный соперник и интересный собеседник. Ровесник, в общении с которым Юлиан часто чувствовал себя лет на пять младше и который иногда его откровенно бесил… Какой он? Чем занимается в жизни за пределами шахматной доски? Откуда в нём такое острое чувство собственной правоты и такая мудрость?       Когда камера наконец отобразила Верна, Юлиан чуть не свалился со стула и порадовался, что в руках нет ничего хрупкого: точно разбил бы.       Он тут же узнал её – девушку, которая глядела на него с экрана со спокойной улыбкой на губах и ироничной хитринкой в светлых глазах. В прошлом году она открывала какую-то крупную выставку на Одине, а около восьми месяцев назад выступала с речью в научном центре. Сейчас каштановые волосы, не отягощённые замысловатой причёской, свободно лежали на плечах, и одежда была самой обычной – правда, воротник подхватывала лента, завязанная на имперский манер.       «Иоланта фон Гольденбаум! Быть того не может…»       Но так было.       – Здравствуй, Верн, – извлёк Юлиан откуда-то из глубин памяти простое приветствие. – Или, может, Иоланта?       – Иоле. Так меня называют в неформальной обстановке, – собеседница заправила за ухо волнистую прядь. – А Верн – мой любимый писатель из прошлого.       – Да, тот древний фантаст, помню, – машинально ответил Юлиан.       Он попытался взять себя в руки и прочистил горло.       – Как тебе удалось добиться такого мастерства в шахматах? Ты же… – Юлиан смешался, боясь показаться грубым и бестактным, но Иоле поняла. Она непринуждённо махнула рукой и ответила:       – Меня никогда не готовили в императрицы, и с родителями мне повезло. Они не ограничивали мою свободу беседами о платьях, этикете и предназначении «добропорядочных фройляйн», так что я была предоставлена самой себе. Шахматы у меня с восьми лет – моя вечная любовь.       Она усмехнулась, покручивая в пальцах белую королеву – похоже, из того самого набора, о котором она пару раз упоминала.       – С кем играешь? – поинтересовался Юлиан, кивнув на фигуру.       – С кузенами и дядей, а ещё пытаюсь научить Эрвина-Йозефа, когда он гостит у меня. Но, кажется, это не его. Внуку адмирала Меркатца шахматы более интересны.       Юлиан вскинул голову.       – А как поживает сам адмирал? Он же вернулся к семье?       – Да. Конечно, есть те, кто называет его предателем и перебежчиком, но его семье намного важнее, что он жив и здоров.       Юлиан облегчённо выдохнул и задал вопрос, который уже с минуту вертелся на языке:       – Какие у тебя планы, Иоле? Станешь профессиональной шахматисткой?       – Попробую. Прежде у имперских дворянок было не так много вариантов реализовать себя, но времена меняются.       – Уверен, у тебя всё сложится. Ты прекрасный игрок.       Она рассмеялась.       – Спасибо! Ты тоже достойный игрок и соперник. Так что… – она приблизила лицо к камере и оперлась подбородком на сцепленные пальцы, – сыграем?       В первой партии одержала верх Иоланта, но через час счёт сравнялся. Они прервались только ближе к обеду, когда победа, пусть и с незначительным перевесом, осталась за Юлианом.       На прощание они поздравили друг друга с наступающим Новым годом, который вне зависимости от страны, планеты и нации отмечала вся Галактика.       Выйдя из комнаты и поймав заинтересованный взгляд опекуна, Юлиан хотел было рассказать о Верне, но почувствовал доносящийся из кухни знакомый аромат.       – Жареные куропатки?       – В винном соусе, – уточнил адмирал, отставив чашку с чаем. – Кстати, пора проверить готовность, а то мало ли…       Он скинул с колен кота и поднялся с дивана.       Юлиан пошёл следом, ещё лучше различая аромат специй: перца, розмарина, шалфея.       Когда наставник снимал сковороду с плиты, Юлиан глубоко втянул ноздрями воздух.       – Должно быть очень вкусно.       Он не ошибся: куропатки получились в меру острыми и пряными, а вино добавляло вкусу яркости.       – Это же национальное блюдо Веррозиона? – уточнил Юлиан, разрезая большой кусок на несколько помельче.       – Да, мисс Клер упоминала, вот я и решил приготовить, – по губам адмирала пробежала неловкая улыбка, но он сразу уткнулся в тарелку. – На самом деле это не слишком сложно. Главное – ни с чем не переборщить и нигде не опоздать.       – Адмирал, а вы пригласите её на свой день рождения?       Опекун ошалело захлопал ресницами, и Юлиан, не удержавшись, прыснул, но тут же прикрыл рот ладонью.       «Интересно, что стало решающим фактором – любовь к мисс Клер нашего кота или рецепт вкусной еды?»       – Юлиан! – адмирал Ян притворно серьёзно погрозил ему вилкой. – Не слишком ли смелый комментарий?       Он замолчал и поспешно отпил чаю. Закашлялся, сглотнул, добавил бренди и продолжил:       – Честно говоря, я и сам думал о приглашении, но не знаю…       Краснеющий Ян Вэньли был столь редким явлением, что Юлиану сделалось неловко. Захотелось оставить адмирала наедине с самим собой и уйти, но вместо этого Юлиан улыбнулся и ответил:       – По-моему, мисс Клер замечательная.       Наклонив голову, собеседник чиркнул вилкой по тарелке.       – Кстати, а что там с Верном? Вы сегодня долго.       Юлиан рассказал, и у адмирала ожидаемо глаза на лоб полезли.       – Удивительно! Но я тоже верю, что у неё всё получится. Бывшая императрица, даже не играя роли в политике, может изменить репутацию старой аристократии и представления о ней. Хотя бы начать – это уже хорошо.       – Я подумал о том же.       – А ты не собираешься сделать шахматы своей профессией?       – Нет, я… Знаете, адмирал, сейчас, когда всё наконец-то меняется к лучшему, я не могу избавиться от мысли, что для этого понадобилось целых пятьсот лет и миллиарды жизней, – Юлиан прожевал кусок и продолжил, глядя в посерьёзневшие глаза Яна: – Если бы только люди не утратили интереса к политике, если бы понимали, как опасно давать деспоту неограниченную власть, если бы знали, сколько человек станут несчастны при прогнившей правительственной системе…       – Политика всегда мстит тем, кто её недооценивает, Юлиан. А то, как ты говоришь об этом… думаю, из тебя получился бы хороший политический лидер.       Юлиан медленно помотал головой.       – Это не входит в мои планы. Я стану историком, опишу то, что происходило на моих глазах, и оставлю эти воспоминания следующим поколениям. Кто, если не мы, правда?       Ян Вэньли кивнул, посмотрев тепло и, как показалось Юлиану, с гордостью.       – А вы, адмирал? Демократия должна опираться на личную популярность. Если вы будете помогать главе автономии, это никого не удивит и многих обрадует.       – Но что, если я менее надежный человек, чем тебе кажется?       Юлиан поперхнулся и поспешил вытереть губы салфеткой, а Ян продолжал, медитативно помешивая чай:       – Генри Моутон отчасти был прав. При Вермиллионе я мог не опоздать с выстрелом, но… я не хотел убивать Лоэнграмма, говорю совершенно искренне. Его характер небезупречен, но он наиболее выдающийся человек за последние несколько столетий. Уничтожить его собственными руками… Я был напуган этим и не мог ничего с собой поделать, – он тряхнул головой, пальцы забарабанили по столу. – Но по отношению к солдатам, которые сражались за меня, это самая настоящая измена. В конце концов, они боролись не ради моей сентиментальности.       «И это он тогда ещё не встречался с Лоэнграммом лично…»       Юлиан смотрел на задумавшегося опекуна, который не извинялся и не оправдывался, а просто открылся ему как самому близкому человеку. Разве можно такое не оценить?       – Я понимаю, что вы имеете в виду, адмирал, – отозвался Юлиан, пожевав губами. – Вы правы. Нельзя смешивать политику и личные чувства.       Ян улыбнулся, и тут из коридора с громким «мяу» прибежал самый требовательный член семьи. Юлиан с радостью отвлёкся на урчащего кота, после чего разговор сам свернул на тему новых лакомств и игрушек для животных.       Вечером Юлиан то и дело критически оглядывал себя в зеркале. Хотя рубашка была выглажена идеально, ему всё чудилось, что воротник лежит косо, а на рукаве видны складки.       – Выглядишь прекрасно, – подбодрил наставник, проходя мимо, и хлопнул Юлиана по плечу, – и тебе очень идёт светло-жёлтый.       – А говорили, что не разбираетесь, – поддел Юлиан, на что сразу получил ответ:       – В моде не разбираюсь, но что кому подходит – это же совсем другое.       Скоро подъехало такси, и все десять минут до дома Катерозе Юлиан посматривал то в окно, то на руки, то на блёклый узор обивки сиденья. И только вспомнив, что адмирал наверняка видит его смятение, заставил себя успокоиться.       Едва машина затормозила, на пороге показалась Катерозе. Волосы, подвязанные фиолетовым бантом, золотились в свете фонарей.       – Здравствуйте, Юлиан, адмирал Ян.       Юлиан тут же понял, что дело совсем не в фонарях: Катерозе светилась изнутри. Сияние приглушала дымка грусти, окутывавшая её, как шаль, однако улыбка не была вымученной. На аккуратные слова адмирала об её отце Катерозе ответила:       – Насколько я знаю, он никогда не испытывал неприязни к праздникам среди друзей, – и выпрямилась на сиденье, проведя рукой по складке вечернего платья.       Юлиан ощутил такой прилив нежности, что не удержался и накрыл ладонь Катерозе своей. Она не отстранилась – наоборот, переплела их пальцы и слегка сжала.       Ехали неспешно, пару раз даже застряли в пробках, без которых не обходится ни один праздничный вечер. Зато успели многое обсудить – от особенностей новогодних блюд до привычных и непривычных напитков.       – Есть у нашей семьи Кройцер фамильный рецепт средства от усталости.       Адмирал обернулся, в глазах зажглось любопытство.       – Поделишься? Такое никогда не помешает.       – Правда, имейте в виду, что это лекарство и на вкус оно противное, – Катерозе изогнула бровь. – Ингредиенты и способ приготовления мама долго хранила в секрете.       – Чтобы не травмировать психику?       Катерозе хохотнула, прикрыв глаза.       – Ну, если средство помогает, почему бы нет?       Юлиан посмотрел на них обоих и откинулся на сиденье. Было невероятно хорошо ехать в тёплой машине по нарядным заснеженным улицам и болтать о пустяках с дорогими сердцу людьми.       Начавшись так удачно, вечер продолжился в уютном доме Кассельнов. Вручив хозяину набор из разных сортов чая, Юлиан на пару секунд замер, оглядываясь. И в прихожей, и в коридоре под потолком сверкали и переливались разноцветные шары – некоторые не больше мячика для пинг-понга, другие размером с футбольный мяч. Они держались на тонкой, почти невидимой леске и казались парящими в воздухе.       – Какая красота! – искренне восхитился Юлиан.       Алекс Кассельн расцвёл.       – Идея Шарлотты и Адель, воплощение общее. Мы старались.       – Новый год же, – добавила вышедшая из кухни миссис Кассельн, виртуозно удерживая на ладони большое блюдо с закусками. – Время волшебства, вот пусть так и будет.       Из гостиной выбежали девочки и закружились вокруг Катерозе, не то играя в прятки, не то пробуя на ощупь атласное платье. Юлиан вдруг поймал себя на том, что любуется девушкой… Своей девушкой. Он мысленно попробовал эти слова на вкус и улыбнулся.       Через десять минут пришёл Дасти. После приветствий, поправив щёгольский галстук, он вынул из подарочного пакета бутылку вина.       – Вспомнил вот, – и заговорщицки подмигнул адмиралу Яну.       – Семьсот семидесятого, – неверяще произнёс Кассельн, поворачивая бутылку. – Стоит же целое состояние. Где ты его достал?       – Всего два слова, – Дасти поднял кулак и разогнул пальцы. – Феззан, Щукин.       Адмирал Ян присвистнул.       – Это же я брякнул с полгода назад, что, если бы существовала следующая жизнь, я хотел бы начать её с бокала вина семьсот семидесятого. Спонтанно сказал, даже год назвал наугад.       – Думаю, первый год без войны вполне сойдёт за следующую жизнь, – решил глава семьи, водружая бутылку в центр праздничного стола.       Пять минут спустя пришёл Фред с декоративной ёлкой в одной руке и гирляндой в другой. Ёлку довольная Шарлотта отнесла в гостиную, а гирлянду единогласно решили повесить в прихожей.       Юлиан вызвался помочь, и вскоре на стене зажглось новогоднее поздравление из множества крохотных лампочек. Они с почти мистической силой притягивали взгляд, поэтому Юлиан с трудом оторвался от гипнотизирующих огоньков. И – не поверил своим глазам: в дверном проёме стояли генерал-лейтенант Шёнкопф, вице-адмирал Фишер и младший лейтенант Машунго. Розенриттер бойко рассказывал что-то весёлое, Машунго смеялся, а вице-адмирал ласково щурился до морщинок вокруг глаз.       Миг – и видение рассеялось. Перед Юлианом снова был Дасти, который с увлечением делился идеей сборника мемуаров. Фред с иронией комментировал название «Из пижонства и прихоти», а адмирал Ян улыбался, глядя на них.       Время незаметно подлетело к полуночи. Предчувствие праздника дрожало в воздухе и слышалось в мягком шипении шампанского, которое миссис Кассельн ловко разливала по бокалам.       Наконец стрелки почти сравнялись на двенадцати и гостиную заполнил нетерпеливый одновременный счёт:       – Три!.. Два!.. Один!       Новый, 799 год Космической эры начался с выстрелов хлопушек и весёлого нестройного чоканья бокалами. А потом Юлиан совершенно потерялся в изобилии вкусов и запахов, в дымном пару от горячей кукурузы и в терпком аромате старого вина.       Опасаясь с непривычки захмелеть, он пил неспешно, больше слушая и поддерживая разговор, чем ведя его.       Только к концу второго часа Кассельн, лукаво усмехнувшись, предложил:       – Ребят, может, дадим шумным женщинам поиграть в настольные игры и тихо выпьем в мужской компании?       – Да, идите, поговорите, – преувеличенно сердито нахмурила светлые брови миссис Ортанс.       Глава семьи тут же примирительно поднял руки.       – Сегодня здесь собрались самые прекрасные цветы Хайнессена. Они такие яркие, что нам просто необходимо спрятаться в пещеру.       Миссис Кассельн усмехнулась.       – Ладно уж. Когда это говоришь ты, это звучит свежо и неизбито.       Юлиан взглянул на смеющуюся шутке Адель Катерозе и прошёл вслед за хозяином дома в небольшой кабинет. Одну его стену целиком занимали книжные стеллажи, а на противоположной висела простая, но красивая голографическая картина: сведённые вместе ладони зачерпывали сверкающую воду, а под другим углом зрения вода превращалась в скопление звёзд.       – Шумно сегодня, правда? – вздохнул Кассельн, доставая из бара бутылку бренди.       – И весело, – добавил Фред, расставляя стаканы. – Это гораздо лучше, чем слёзы.       Сначала поговорили о Баалатской автономии, и Юлиан обнаружил, что ему больше не хочется избегать этой темы и тем более сбегать из компании. Наоборот, он весь превратился в слух и внимание.       Выборы главы автономии должны были состояться через три месяца, и адмирал Ян после непродолжительного монолога заключил, что победит Франческо Ромски.       – Похоже на то, – согласился Кассельн и стал перечислять: – Интеллигент, примерный семьянин, по первому образованию врач, по второму юрист. И доктор наук, к тому же.       – А ещё был спасён адмиралом на Эль-Фасиле, – добавил Фред. – Поэтому он наш истинный сторонник.       – Самое главное, что он не из военных, – добавил Ян.       – Но проекты-то ваши, – заметил Юлиан. – Он будет руководствоваться ими, и люди всё равно сочтут его ставленником военных.       Адмирал развёл руками.       – Необходимая неизбежность. За плечами всех первых стоят тени прошлого.       Дасти щёлкнул пальцами.       – Отличная фраза! Как раз подойдёт для эпиграфа.       – О, ты опять о своей книге? – беззлобно проворчал Кассельн, глотнув бренди.       – А что? Сейчас, когда война закончилась, самое время взяться за мемуары. Серьёзное у меня вряд ли получится, я всё-таки с юных лет мечтал писать короткие юмористические заметки. А не смог, потому что…       Юлиан уже слышал историю о том, как отец Дасти настоял на его поступлении в Военную академию и даже загадал на каком-то талисмане, чтобы сын провалился на университетских экзаменах. Но Дасти рассказывал так живо и эмоционально, что его всегда было интересно слушать.       «Из него в самом деле выйдет хороший мемуарист», – подумал Юлиан, глядя на яростно жестикулирующего друга.       – И ты больше не ссоришься с отцом? – спросил адмирал, когда Дасти завершил рассказ.       – Повода нет. В его глазах я исполнил свой долг и теперь имею право подумать о другом будущем.       – Это естественно, – сказал Юлиан, поднимая стакан. – Мы живы, а значит, у нас оно есть.       Чокаясь с друзьями, он подумал ещё, что, несмотря на всё случившееся, они способны слышать смех и смеяться, строить планы и выбирать. И хотя ощущение потерь не покидало их, они приходили в себя и продолжали свой путь.       За это он и выпил – сразу и до дна.