DAMAGED

      В тот день было очень холодно: мороз щипал за открытые участки кожи, заставляя укутываться во все слои одежды и ёжиться под порывами злого ветра, который кусался почти по-волчьи. Брюсу хорошо запомнился тот день, ведь именно тогда всё стало по-другому.       Джокер стоял перед ним и внимательно смотрел в глаза. В тот момент Брюс что-то увидел в них (сейчас он знал — что именно), но тогда практически не было никаких предположений. Однако замеченное смутило Брюса, а Джокер отчего-то не проявлял ни настойчивости, ни дерзости; он не говорил совершенно ничего — он только смотрел. И от этого было ещё страшнее. Джокер потирал кисть, которую вывихнул в бою, и продолжал наблюдать за Бэтменом. Скорее всего, ему не было больно, однако Брюс не смел сомневаться в обратном.       Сейчас стоял холодный январь — и погода ухудшалась поразительно быстро. Брюс заметил, как у Джокера от сильного ветра увлажнялись глаза. И сейчас они блестели ещё сильнее, чем пару минут раньше. Брюс молча наблюдал, пока Джокер вправлял сустав, — и ему почудилось, будто он слышал этот оглушающий хруст. Но ему ничего не было слышно. Джокер не изменился в лице, пока это делал, однако Брюсу, глядя на него, стало так тоскливо.       Сколько ещё должно быть прервано человеческих жизней и сломано костей, чтобы это кончилось; сколько ещё должно пройти времени, чтобы хоть что-то изменить? Наверное, ещё очень-очень много.       Время — удивительное свойство Вселенной, которое даёт ей возможность изменяться, которое даёт возможность изменяться тебе самому. Без времени мир был бы статичен — и ничего нельзя было бы изменить. Но время существовало на самом деле в тот момент. Ему нужно отдать должное. Только благодаря времени было видно, как падали снежинки, как они меняли направление вместе с ветром; только благодаря времени Брюс увидел, как изменился взгляд, направленный на него. Именно благодаря времени Брюс сдвинулся с мёртвой точки и сделал шаг навстречу не только к Джокеру, но и чему-то другому — более важному и ценному.       И он сделал шаг к человеку, который поначалу растерянно глянул на него, а потом уже сам прижимался сильнее.       Можно было предположить, что делать подобное в такую непогоду — самое дурное и абсурдное дело. Но от этого становилось только теплее внутри.       Брюс выдыхал на шею Джокера — и ту опоясывало тёплым, серебристым паром. Его руки сильнее сжимали чужие бёдра; Брюс крепче прижимал их к своим. Но этого было недостаточно: как же хотелось прикасаться ко всему телу ещё больше, ещё сильнее. Брюс нетерпеливо расстёгивал верхнюю одежду, пробираясь всё ближе к раскалённой коже. И когда последняя ткань перестала скрывать под собой тело, казалось, что сам холод обжёгся об него. Джокер быстро дышал — его тёплое дыхание согревало лицо Брюса, а губы слегка касались его подбородка, пока он, склонив голову, снимал перчатки. Его руки холодные, как сам лёд на улице, заставили Джокера содрогнуться, когда они дотронулись до него. Его собственные руки соприкасались с руками Брюса — так, словно хотели согреть, — быстро перемещались на шею и, обнимая, притягивали к себе. Брюс накрыл его рот своим, поймав короткий, резкий выдох.       Пушистые снежинки непроницаемой преградой падали с неба, оседая на волосах Джокера, а холодный ветер сгонял их и приносил новые. Брюс почувствовал, как Джокер дрожал — ему было холодно, но он не обращал внимания на это; внутри него горело жаркое пламя, от которого — не только сейчас, а гораздо раньше — бросало в жар, сбивая дыхание.       Брюс об этом практически не задумывался, но краем сознания понимал, что лучше продолжать в помещении, ведь и ему самому было некомфортно. Но разве он мог думать о чём-то другом, кроме человека, стоявшего напротив, который тянется к нему с таким рвением, с таким желанием, которого, вероятно, больше никогда не будет? И, наверно, не будет другой возможности находиться так близко друг к другу, чувствовать друг друга и — ничего не опасаться. Возможно, он уже никогда не сможет посмотреть ему в глаза, как сейчас или как до этого. Быть может, он уже никогда не сможет с ним заговорить, не вспоминая эту ночь. Но — назад дороги уже не было. Они стремительно продолжали движение вперёд. Да, время может изменить очень многое. И их движение продолжалось: то ускорялось, как пульс; то замедлялось, как секунды, которые медленно отсчитывали мгновения с того самого момента, когда так несокрушимо хотелось соприкоснуться с нужным тебе человеком. И он прижимал его к себе — этого испорченного, поломанного человека. И он верил: это правильно. Разве могло быть иначе?