Его драгоценный брат

Если спросить Шагада, кем ему приходится Нарсес, он пояснит: сыном шурина двоюродного дяди. Но если не спрашивать, то он представит его: «Мой дальний родственник и близкий друг». Никто не спросит Шагада, кем он считает Нарсеса на самом деле. И хорошо. Сам Шагад не уверен, что знает, как назвать сложное идиотское чувство, грызущее его изнутри всякий раз, когда он видит этого человека, когда приближается к нему, когда с ним общается. Зависть, злость, раздражение? Он слишком умный и при этом — наивный дурак: если бы Шагад мог так же ошеломительно просчитывать чужие сложные схемы и выстраивать собственные, он бы уже выбился в первые помощники визиря, лет через пять — сместил бы его с должности и сам встал за троном. Вместо этого Нарсес тратит время на глупые книги, опасные дискуссии о реформах и жуткие картины. Вместо этого Шагад сидит рядом с ним в библиотеке и вовремя перебивает его речи, когда приближаются соглядатаи двора, а вечером позирует в тусклом свете ламп. Картины Нарсеса ужасны, и Шагад на них — чудовище, но что-то правдивое в них всё-таки есть, думает Шагад, обнимая его, забираясь пальцами в волосы и поглаживая по затылку. Нарсес благодарно улыбается... И отстраняется. Сволочь. Восхищение, нежность, обожание? Нарсес так красив и привлекателен, но совершенно не умеет использовать обаяние в полную силу. Вот Шагад, например, любит роскошь и драгоценности: в отличие от приятеля, он привычен к ним с рождения и не отвергает мирские блага. Если бы он обладал изысканной красотой Нарсеса, то подобрал бы к ней лучшие одежды и дорогие украшения, оттенил бы глаза азуритами в серьгах, сверкал бы золотыми нитями в волосах, спустил бы на грудь тяжелый медальон. И тогда даже сам Нарсес не устоял бы: потянул бы за стеллажи в библиотеке не ради редких книг, а чтобы прижать к стене покрепче, впиться поцелуем в губы, а затем раздвинуть полы туники, сдернуть штаны, огладить, покрыть поцелуями обнажившуюся кожу, жадно обхватить возбуждённую плоть и подарить Шагаду немного сладостных минут. Просто так, за красоту. Губы Нарсеса суховаты, но даже на вид чувствительны, и Шагад с воодушевлением представляет, как обвел бы их пальцами, чуть сдвинул бы, чтобы коснуться краешка зубов, а потом подтолкнул бы, натянул горячим ртом на член — так, чтобы головка проскользнула в горло, а нос и губы уткнулись в завитки паховых волос. Шагад представляет так ярко, что не может сдержать слишком резкого выдоха, когда касается себя, и Нарсес отвлекается от свитка, чтобы глянуть мельком и скривить нежные губы в понимающей усмешке. «Сволочь ты, — думает Шагад. — Сволочь и дрянь. Самодовольный ублюдок. Знаешь, наверняка ведь знаешь, как я тебя хочу, и ни на полшага не подпускаешь ближе». Страсть, томление, бесконечное ожидание несбыточного. Если бы Нарсес был его рабом, Шагад бы никогда, ни за какие деньги и уговоры не подарил бы ему свободы. Он бы вечно держал его возле себя, одновременно доступного и непокорного; брал бы на мягкой кровати, и перекинув через столешницу, и у стены, и на бортике бассейна. Заставлял бы орать до хрипа под собой, от выверенной смеси боли и удовольствия. И он бы уже давно подставил его, загнал в опалу, подвёл под низкое наказание, если бы не был абсолютно уверен — всех его денег не хватит, чтобы потом выкупить такого раба. А уступить свою мечту кому-то другому было бы слишком глупо. — «Что за изящество, ах, что за уменье скакать на коне! Какая у этого всадника природная ловкость во всем! И красотой он выдается, и не найдется ему равных в быстроте. Кажется, Эрот не укротил его, и для гетер он остался желанным Адонисом», — зачитывает Нарсес, и они оба смеются. — А ведь этот Эхепол явно влюблён в своего всадника, пока тот влюблён в кого-то другого. Грустная история. — О да, — со значением улыбается Шагад. «Вот она, ниточка, за которую можно потянуть, — думает он. — Может, сегодня он всё-таки даст мне шанс…» Он смотрит на Нарсеса, но Нарсес мечтательно смотрит в окно и эхом вторит: — О да… — А потом внезапно спрашивает: — Как думаешь, друг мой, когда наши войска вернутся от границ Мариама? «Сволочь, — нежно думает Шагад. — Как бы я хотел тебя убить, проткнуть мечом и посмотреть, не рыбья ли кровь течёт по твоим венам. Как бы я хотел тебя победить, доказать, что я лучше, умнее, красивее, изворотливее». «Как бы я хотел тобой обладать и не делить ни с кем». — Ты мне как брат, — с солнечным блеском в глазах говорит Нарсес, и Шагад согласно кивает. Это слово гораздо, гораздо лучше, чем просто родственник или просто друг. Братьев можно обожать и можно злиться на них. А ещё — так говорят и так пишут в книгах — братьев очень легко ненавидеть. Ровно так, как ненавидит Шагад.