Heavydirtysoul / Чертовскигрязнаядуша

Просите, и дано будет вам; ищите и найдёте; стучите, и отворят вам, ибо всякий просящий получает, и ищущий находит, и стучащему отворят. (Мф. 7, 7-8)

      Резкий запах ладана режет нос.       — Аминь, — заканчивает Савада, выдыхая так сильно, что стоящие рядом свечи едва не потухают. Трижды перекрестившись, он уже почти не чувствует себя странно, сваливая привычность церковной обстановки на окончательное очищение. Вероятно, ему не хватит всей жизни, чтобы замолить свое безумие, но он может хоть немного облегчить сулящее наказание.       В окружении святых икон и древних фресок он почему-то никогда не может сосредоточиться на молитве, однако, сегодня все прошло гладко. Слишком гладко, и лишние минуты на коленях потрачены на усмирение собственной паранойи – ему не нужен страх в доме Господа, ему вообще не нужен страх, ровно как привычка оглядываться через каждые пять шагов на случай слежки.       Всё это – отголоски прошлой жизни, которая уже давно прошла.       Но может ли он ручаться за себя, когда многочисленные свечи каждый раз напоминают о собственной дьявольской силе?       Мужчина трет глаза, склонившись над молитвенником, а когда снова открывает, то ему чудится, что Дева Мария смотрит с укором, готовая осудить непутевого сына за самообман и грехи, не описанные на исповеди утром. Она всегда вызывала воспоминания о давно погибшей матери, и её осуждение – последнее, чего хотел бы Тсунаеши.       Он твердо уверен, что она может просить любого, но не его. Нет. Он – пропащий, блудный сын, который должен переселиться в церковь, но даже тогда не сможет избавить себя от бремени прошлого.       В такое время в здании практически никого нет. Еще пару лет назад священник, увидев измученного кошмарами молодого человека, умоляющего не просить, но выслушать, позволил находиться здесь столько, сколько будет угодно.       Дом Господа – пристанище для всех потерянных, заблудших душ, и отказывать не в моем праве, так он сказал.       Поэтому в поздний час лишь один человек может преклонять колени, бормоча одни и те же слова раз за разом, останавливаясь у каждой святыни, меняя потухшие свечи и зажигая ароматические лампы; самый отчаянный из всех, самый безнадежный.       Экс-босс мафии, на чьих руках крови больше, чем у любого киллера мира.       Он передвигается левее, замирая перед ликами Святых. Ежится под их взглядами, чувствуя себя неуютно, рефлекторно крестится, опускает взгляд в пол:       — Слава Отцу и Сыну и Святому духу, и ныне, и присно, и во веки веков. Аминь. — Втянув в легкие аромат благовоний, он уже не пытается вспомнить слова точно, сочиняя всё по самостоятельно, странно, но искренне. — Господи... — Черт. — Я верю, что Ты принимаешь всякого, кто приходит к тебе, и прощаешь к грехи. Я сам делал это не раз и не два, но я не прошу прощения Твоего или отпущения моих грехов. Я не смею просить о подобном. Но, пожалуйста, позаботься о тех, кто погиб от моей руки или по моему приказу, о тех, кто пострадал, о тех, кто не смог найти истинный путь, покинуть ту дьявольскую ловушку, направь их, сбереги, они не...       В умиротворенной тишине церкви стук тяжелых ботинок звучит слишком резко, ударяет по ушам, словно звон ближайшего колокола, того, что на этаж выше.       К сожалению, мужчина не забыл их. О нет, он не мог забыть.       — Давно не виделись, Савада Тсунаеши, — нараспев звучит со стороны деревянных лавок, и шатен жмурится. — Сколько там, десять лет прошло? В тюрьме было невесело, знаешь ли.       Пожалуйста. Пожалуйста. Пожалуйста.       — ...приведи его, Господи, к покаянию, вразуми его...       — Оя? — Звук шагов прекращается, а в – отвратительно-знакомом – голосе чувствуется удивление. — Ты решил помолиться за меня? Это очаровательно, но бессмысленно.       — ...помоги душе освободиться от злобы и бесовской порчи, не лиши спасения...       — Насколько я знаю, у меня нет души. Ровно, как нет и Бога.       — ...помоги осознать собственные злодеяния и искупить их, направь на...       — Ты там скоро? — с тяжелым вздохом слышится неподалеку. — Я люблю разговаривать, смотря в глаза собеседнику.       — ...путь истинный. Аминь.       Мужчина с закрытыми глазами находит чашу, полную святой воды, и трижды крестится влажными пальцами, мысленно считая до десяти. Он не будет вставать на путь греха. Не теперь.       Дай мне силы, Господи.       Савада отточенным движением поднимается с колен, отряхивая брюки от пыли. Мягкое освещение не режет взгляд, когда он оглядывается. А вот кожаная одежда нового посетителя – очень даже. Она кажется какой-то лишней, неправильной, слишком порочной для святого места.       — Зачем ты здесь, Мукуро?       Иллюзионист весело прищуривается, шарясь рукой по внутреннему карману своего плаща. Добравшись до заветной пачки, он зажимает сигарету между губ и отклоняется в сторону, подпаливая её дальний конец об почти потухшую свечу. Резкий запах никотина быстро смешивается с запахами благовоний.       Рокудо выдыхает белесый дым, что, клубясь, поднимается к искусному церковному своду.       — Ну, знаешь, сбежал я из тюрьмы, желая повеселиться, захватывая мир, — непринужденно начинает он. — И тут мне говорят, что нашумевшая Вонгола, с которой было столько проблем, передана в подчинение Варии, а наш нелепый Тсунаеши пропал, и никто не знает, где он.       — Так было нужно. Мне снизошло озарение, и я не мог больше оставаться в столь грешном месте, — заученной фразой отвечает Савада.       А Мукуро смеется в ответ, поднося сигарету к губам и затягиваясь в очередной раз.       — Ты такой забавный, когда говоришь о вере, Савада Тсунаеши. Кому, как ни тебе, знать, что там, наверху, никого нет. И всё же – почему?       Ложь – грех, и шатен, действительно, хочет проигнорировать вопрос, но, позвольте напомнить, когда он вообще мог игнорировать этого человека? Избегать его? Не плясать под его чокнутую дудку?       Ответ на все вопросы один, и он абсолютно не радует.       — Совесть, — лаконично заявляет Тсунаеши. Ему не нужно говорить больше, не нужно описывать произошедшее в подробностях. Всё итак понятно.       — И каким образом работает твоя совесть? — усмехается Мукуро, едва не используя «сладкий» в качестве обращения. Очевидно, здесь это не воспримется хорошо. — Где она была, когда ты посылал людей на смерть? Принимал Грех Вонголы? Жертвовал своими людьми ради цели? — Каждый вопрос болью отзывался в голове шатена. — Где была твоя вера, когда ты сбрасывал трупы в общий костер? Когда закидывался дешевой дрянью, лишь бы отойти от реальности на пару часов? Где была твоя вера, когда невинные гибли? — Он еще раз затягивается, с чувством выстреливая контрольным: — Где была твоя вера, когда ты изгибался на шелковых простынях, прося еще и еще, умоляя, чтобы тебя трахали, словно продажную шлюху?       Савада, еще секунду назад способный выпрямить спину, с грохотом падает на колени. Его плечи трясутся, а ключицы выделяются из-под рубашки так, что кажется они – обрубленные крылья. Он утыкается лбом в пол и сильно-сильно трясется, словно в припадке.       Он молится.       Он молится даже сейчас, и это смешит Мукуро настолько, что он роняет наполовину сотлевшую сигарету на пол.       Это забавно, это так забавно!       Иллюзионист бесшумно встает. Он идет к скрючившемуся в ненависти к себе мужчине, и врет себе, что испытывает лишь жалость. Он видит, что Саваду бьет озноб, пока он твердит одни и те же слова, раз за разом.       Рокудо снимает плащ, накрывая им бывшего босса мафии с «обрубленными под корень крыльями».       Он уже давно не пытается обосновать свои поступки.       Он хочет это – он это делает.       И сейчас он очень хочет заполучить этого несчастного.       Даже если он сломан, даже если он безнадежен.       Мукуро хочет стать личным Дьяволом для Тсунаеши, и уж он-то это устроит.