Покой

Вдох. Выдох… Клаус открыл глаза и стал рассеяно выводить штрихи. Мазки ложились на полотно, будто давно были определены на свои места. Образы, сидящие в голове художника, оживали, словно начинали дышать — так зарождалась целостность будущей картины. — Ты в порядке? — поинтересовалась Фрея, стоя в дверном проеме. — Давно ты там стоишь? — проигнорировав вопрос, спросил Клаус, неотрывно продолжая водить кистью. — Достаточно, — она замялась, и, не дождавшись заинтересованности в диалоге, продолжила: — Я видела, как подрагивала рука, когда ты смешивал краски. Ты в порядке? — Буду, когда закончу эту картину, — безучастно ответил Клаус. Фрее хотелось поговорить с братом, растормошить его, понять, что тревожит его душу. Она беспокоилась за Клауса, которому было сейчас сложнее всех. После воссоединения и возвращения их семьи, каждый старался насладиться обретенным покоем. Но каждый чувствовал какую-то часть вины за то, что именно Клаусу пришлось удерживать их от гибели, удерживать ценою собственной боли, находясь в сознании, чувствуя голод, иссушение, а главное, бесконечную, не прекращающуюся боль в грудной клетке, где находился клинок. Это сродни зубной боли, только в разы хуже, страшнее, ощутимей. Сложно представить, что в те моменты происходило в голове Никлауса. Как он старался остаться в сознании и не уйти в небытие? Как пересилил нестерпимое желание отключить человечность? О чем он думал, или, вернее, пытался думать? А главное, что творится в его душе сейчас? Фрее хотелось его услышать, понять, попытаться как-то помочь. Но замкнутость брата не позволяла ей подступиться к нему. Она ждала, ощущая всем сердцем, что может быть просто рядом, а, когда придет время, Клаус сам поделится своими чувствами. Рассудив, что ее решение верное, она прошла к бару и достала оттуда бурбон и два стакана. — Ты не против, если мы с моим напарником, — она помахала бутылкой, — присоединимся к тебе? Знаю, творческий процесс — полное уединение с красками и кисточками, но… — Не против, — не давая сестре договорить, ответил Клаус, а потом развернулся к ней. — Бурбон, старшая сестра и мои демоны в творческом процессе. Что еще нужно для душевного восстановления? — он очаровательно улыбнулся и принял стакан с янтарной жидкостью, заботливо поданный Фреей.  — И какое воплощение твои демоны имеют в этот раз? — спустя несколько стаканов бурбона спросила Фрея. — Образ того, что не позволяло мне окончательно послать все к чертям. Фрея не ожидала, что Клаус все-таки ответит, и ей сразу захотелось узнать больше, но расспрашивать дальше не решилась. Ей нравилось наблюдать за Клаусом. Перед холстом брат становился другим, словно холст — его личное зеркало, где отражается иная действительность. Движения становились плавней, черты лица мягче и благородней, казалось, что даже атмосфера в комнате становилась более умиротворенной. Вот и сейчас, наблюдая за братом, Фрея любовалась им, отмечая, как разглаживается морщинка на его лбу, как уверенней он держит кисть и как легкая улыбка играет на его губах. Брат и сестра пили бурбон, периодически перекидываясь несколькими фразами. Иногда Фрея зачитывала стихи Джона Донна, случайно открытые в книге. Клаус шутил, она смеялась, и тепло разливалось по телу, пусть это и было следствием алкоголя, Фрея все-таки была уверена, что это тепло душевной близости. Ее беспокойство стало рассеиваться. К тому моменту, когда картина была завершена, Фрея мирно спала на диване. Волосы прикрывали ее лицо, но Клаус готов был поклясться, что видит лицо девочки, которая давным-давно потеряла всю свою семью, потерялась сама, но сегодня впервые ощущала себя дома, в тепле вновь обретенного семейного уюта. Клаус и сам чувствовал покой на душе, хоть он и понимал, что это ощущение временное. Ему захотелось пройтись по ночному городу, пока высыхают краски на его картине. Клаус укрыл Фрею пледом и легко поцеловал в макушку. Позже, когда Фрея проснется, она увидит, что на картине изображена Хейли с Хоуп на руках. Позже она поймет, что покой в душе ее братьев — состояние временное и крайне редкое. Но это будет позже. А сейчас она — девочка, спящая в тепле вновь обретенного семейного уюта.