Бусина

У богов всегда было множество детей от смертных. И жизнь этих детей всегда была так скоротечна в сравнении с их бессмертием, что боги едва успевали узнать их имена, а порой и вовсе не успевали. Не то чтобы их это тревожило: есть ли смысл беспокоиться о тех, кто всё равно вскоре спустится в Аид? Но пару веков назад один герой (кажется, его звали Перри Джонсон) поставил перед Олимпом ультиматум. Он оказал богам какую-то услугу и имел право потребовать чего-то взамен — и он заставил их поклясться, что их дети больше не будут покинутыми. Божественные родители были обязаны признавать каждого своего ребёнка, когда тот находил Лагерь Полукровок — место, где мог обрести защиту. Богам это не очень-то понравилось. Им не хотелось тратить своё время на отслеживание того, появился ли в Лагере новый полубог, и определение своей к этому причастности. Аполлон не был исключением. Как и все, он согласился с решением назначить меня ответственной за выполнение всеобщей клятвы. Теперь я, вестница Олимпа, приглядываю за Лагерем и каждый раз, как туда прибывает новичок, сообщаю об этом всем богам, а уж те отвлекаются от своих божественных дел и бросают на него взгляд, а потом, если признают своего сына или дочь, начаровывают над ним или ней какой-нибудь из своих символов. На этом их участие в жизни детей зачастую заканчивается. Так повелось с самого начала, и я не видела причин тому, чтобы что-нибудь изменилось. Даже когда Зевс покарал Аполлона, сделав его на какое-то время смертным, я не думала, что это на него повлияет. Он уже дважды бывал смертным, и это ни капли его не изменило. И после третьего его возвращения на Олимп мне казалось, что он стал прежним. Жизнерадостным, деятельным, себялюбивым, великолепным, талантливым. Внешне изменилось лишь одно — единственная бусина на нити на его шее. Я не стала спрашивать, что это. Пока, принеся ему очередную весть о новом ребёнке в Лагере Полукровок, не изумилась впервые за десятилетия. Аполлон не ограничился кратким взглядом вниз. Его рука словно против воли потянулась к яркой бусине, затеребив её, и он в мгновение ока перенёсся вниз, в Лагерь. Эта была дочь Гефеста, не его, и он, никем не замеченный, вернулся назад, и на лице его была рассеянная лёгкая улыбка, губы шевельнулись, словно произнеся какое-то заклинание, а пальцы по-прежнему перебирали единственную бусину. Тогда я не удержалась и спросила, что значит это странное и совсем не утончённое украшение. — Это напоминание, — сказал он. — О том, что у меня была семья, готовая принять меня любым. — И добавил: — Уилл, Кайла и Остин. С тех пор прошли уже века, но каждый раз, как я отвлекаю его, Аполлон переносится в Лагерь и смотрит на нового полубога; если это оказывается его дитя, он становится видимым и несколько минут о чём-то с ним говорит. И каждый раз его пальцы сжимают не блекнущую бусину, а губы беззвучно шепчут: Уилл, Кайла и Остин. Я слышала их имена лишь раз, но запомнила, позабыв имена памятных смертным героев. Иногда, в мгновения одиночества, я и сама повторяю про себя: Уилл, Кайла и Остин. И верю, что и у меня может быть готовая принять меня семья. Но я никогда не являюсь своим смертным детям. Я слишком боюсь полюбить их и потерять.