Твоя боль о продлении кармы исключает хороший минет

Нью-Хейвен очень тихий, и для пафосного университета в Йеле не так уж и много студентов, если подумать. Форд говорит, что в этом и есть смысл — недоступность и элитарность. Форд пашет, как ломовая лошадь, засыпает в библиотеке; и когда Стэн в третий раз за месяц обзванивает больницы, прежде чем убедиться, что брат жив, здоров и всего лишь такой же ботан, как и всегда, у него лопается терпение. И пока мелкий видит десятый сон, старший устраивает на столе (и под столом, и под кроватью, и на подоконнике, и на холодильнике) половину раздела теоретической и экспериментальной физики, потому что Форд умудряется появляться на обеих кафедрах. Утром Стэн встает даже раньше брата, хотя тот кажется одержимым идеей сыскать славу мега-задрота и запомниться преподавательскому составу к концу всего лишь пятой недели обучения. Форд сидит на постели, подозрительно долго разглядывая пятно от чая на ковре, потом бредет в ванную и старается не уснуть с зубной щеткой во рту, опираясь о раковину. Часы бьют шесть тридцать. — Завтрак, — объявляет Стэн, стряхивая младшему на тарелку стопку блинов. Форд отпивает кофе, морщится, сует кружку Стэну, находит свой чай, и наконец видит учебники. — Я думал, ты против, — с укором замечает он. — Против того, что ты будешь дома, а мне не придется заучивать номера телефонов больниц в ближайших пяти штатах? Это вряд ли. Форд в два глотка допивает чай, не жуя, проглатывает последний блин, и Стэн замирает, сдерживая шутку про годы практики. — Какие планы на день? — У меня собеседование. — Класс. Ты очки мои не видел? Стэн выуживает очки из-под дивана, пока Форд стягивает с себя пижамные штаны и достает из шкафа белье. — Держи. Форд шнурует кеды, Стэн складывает в рюкзак все конспекты — механика, теория поля, общая химия. — До вечера, — Форд целует Стэна как-то неуклюже и слишком спешно, чтобы можно было обрадоваться. Стэн наливает еще кофе, листает газету, по пять раз читая одно и то же предложение, но все его мысли сосредоточены на брате. После того, как они распаковали вещи, бог знает от кого упрятав резинки вглубь комода, перестали обращать внимание на шум дрели в пятом часу утра и вошли в колею под названием «учеба в охуенно престижном универе», их беседы плавно съехали до планки «пятьдесят слов в неделю». Стэн гадал, с чем это связано, но напрямую спросить не решался. Всегда существовала вероятность, что Форд просто вкалывает, пытаясь избежать смены статуса с большого человека в маленьком кампусе на маленького человека в большом кампусе. В конце концов, в Джерси он был звездой (среди ботанов, конечно) и так мечтал попасть куда-то, где его действительно оценят, теперь очень важно не проебать всё. С другой стороны, Форд мог просто кайфовать, как никогда раньше, и ему нет смысла уходить пораньше от своей подружки-науки. Стэн едва не срывается на выходные к родителям (жаль, что они всего в ста пятидесяти милях), но отметает эту мысль, пусть и с большим трудом. Он обещал Форду быть рядом, потому что младший едва ли не подарил предкам сердечный приступ, заявив, что без Стэна не поедет ни в какой Коннектикут. — Скажи, что не оставишь меня. Пальцы Форда до боли впиваются в бедро, Стэн кидает футболку куда-то за пределы кровати, и он точно не хотел бы сейчас разговаривать (во всяком случае, не предложениями, максимум — короткими вздохами, междометьями и упоминанием Господа всуе), но он тянет близнеца за волосы, заставляя посмотреть на него, и, облизнув губы, заявляет: — Я тебя не оставлю. Наверное, обещания, данные в постели, не так уж часто исполняются, но это не их случай. Стэн отыскивает в шкафу рубашку, продираясь через галстуки-бабочки, книги (боже, да из них можно дом собрать) и боксерские бинты (на кой черт он вообще их брал). Хорошо бы одолжить у своего ботаника хоть немного порядка. Отдел кадров встречает его без особого энтузиазма. Стэн ждет миллион дурацких вопросов, а ему выдают пропуск и велят явиться назавтра к девяти утра, захватить с собой документы и подписать договор. Часом позже он сидит на пристани, где предсказуемо пусто для вечера, с раздражением поглядывает на маяк и допивает вторую банку пива. — Привет, — доносится из-за плеча. — Ты откуда знаешь, что я здесь? Брат приземляется рядом, скинув рюкзак, и устраивает голову на коленях Стэна. — Ты слишком много времени провел на пляже, чтобы не скучать по воде. Стэн выуживает из кармана джинсов зажигалку. — Не возражаешь? Форд не возражает: лежит, закрыв глаза, и слушает прибой. — Там, где вода лижет скалы, на ее поверхности еще сохраняется пленка цвета. У самого горизонта очень бледное безоблачное небо разбросало по темно-синей воде легкие серебряные блики. К зениту небесная синь густеет, вибрирует. Но небо холодное, даже солнце какое-то холодное... — бормочет он. — Что это? — интересуется Стэн прежде, чем погасить сигарету в жестяной банке. — Девушка со второго курса забыла книгу под партой. — И ты прочел? — Немного. Перед тем, как начались занятия. Даже не знаю, о чем она. Форд распахивает глаза и просит: — Наклонись. Стэн исполняет просьбу с легким удивлением, отчаянно надеется, что не пропитался насквозь выпивкой и табаком, но Форду, кажется, это только нравится — он тянет брата на себя, обвивая руку вокруг его шеи, и неспешно целует — совсем не так, как утром. Здесь тише и уютнее, чем дома — прятаться нужно чуть меньше, ответственности брать чуть больше, но Стэну кажется, что это справедливая цена за свободу. — Ты всегда закрываешь глаза, — с легкой усмешкой говорит Форд, и Стэн не торопится рассказывать младшему, что это лишь для того, чтобы запомнить все ярче. В конце концов, когда-нибудь Форд сбежит от него, устав от неуместности и извращенности этих отношений, не найдя больше сил оправдываться перед самим собой. Может быть, он сдаёт уже сейчас. — Как прошло твое собеседование? Стэн нащупывает через карман пропуск в «Remington», преувеличенно бодро отвечая: — Вообще-то, очень даже хорошо. Завтра начинается испытательный срок. Форд приподнимается и надавливает ладонью на плечо Стэна, заставляя того улечься на поскрипывающие доски, и спустя секунду устраивается сверху. — Я в тебе, разумеется, не сомневался, но может, расскажешь хотя бы, куда именно ты устроился? Ну, да. Расскажет, как же. — В автомастерскую, — не моргнув глазом, лжёт Стэн, и снимает с Форда очки, надеясь отвлечь его тактильным общением вместо вербального. Форд приподнимает голову, осматриваясь, понимает, что никого, кроме них двоих, это место не прельщает, расслабляется и позволяет утянуть себя в долгий отчаянный поцелуй. Почти мучительный. Благодаря кому из них он таким становится, никто не знает. Они кое-как добираются до дома, где следуя классике жанра для пары, еще не отметившей даже первую годовщину, врезаются во все углы, выпутываются из одежды, что-то бормочут в перерывах между поцелуями и действуют так спешно, словно потрахаться надо успеть до того, как прибудет последний поезд до Нью-Джерси. Форд пахнет какими-то реагентами, пролитыми на рубашку чернилами и лосьоном после бритья, кусает губы, наблюдает за тем, как Стэн цепляет двумя пальцами ремень его джинсов и заставляет сделать еще один шаг к нему, хотя оказаться еще ближе не так-то просто. Стэн почти не думает о себе, не возражая против игры в одни ворота, потому что наибольший кайф для него — слушать жалобные, невыносимо прекрасные всхлипы, впиваться зубами в ключицы (да и вообще, разрешено все, что можно прикрыть одеждой), оставлять синяки на внутренней стороне бедер и, сохраняя немного самообладания, посмеиваться над ругательствами Форда, осознавая свою власть на данный момент. Они отключаются почти сразу, не найдя сил доползти до душа, а утром Стэн просыпается от грохота посуды, яркого солнца, бесцеремонно заливающего всю комнату и стойкого запаха чего-то сгоревшего. — Ботаник, — осторожно зовет Стэн. — Ты чего это? Младший снимает прихватку, отправляя сковороду в раковину с раздосадованным выражением лица. — Сгорело все. — И чем это должно было стать? — Это брауни, — бормочет Форд. — Ну, вроде как. — Я, видимо, еще не проснулся, потому что если ты... — Кофе будешь? — перебивает Форд. Стэн кивает, и Форд указывает ему на стул, а сам снова зажигает плиту. Минут через десять, за которые Стэн успевает изучить ковер вдоль и поперек, Форд ставит перед ним чашку дымящегося кофе и тарелку с омлетом. — Признаю: это все, на что я способен. — Родители разводятся? Или умерли? — брякает Стэн прежде, чем действительно успевает оценить жест. — Нет, но если ты сейчас не возьмешь в руки вилку и не начнешь есть, кто-то из нашей семьи точно умрет, — вкупе с убийственным взглядом заявляет брат, и Стэн следует совету. Он методично прожевывает вилку за вилкой, пока Форд захлопывает очередной учебник и заявляет: — Ты когда-нибудь перестанешь меня бояться? — Что? Прости, что? — оторопевает старший, отставляя тарелку. — Где ты такой ерунды нахватался? — Это я должен задавать этот вопрос. С тех пор, как мы здесь, ты обращаешься со мной, как с фарфоровой куклой. Брови Стэна ползут вверх, и он надеется, что ослышался. — Да я забочусь о тебе! — Ты трясешься надо мной, вот как это называется. Трясется? Таскает его заумные книжки, готовит завтраки, отдувается за двоих в телефонных разговорах с матерью, переставляет будильник Форда, чтобы тот еще немного поспал? Ни о чем больше не спрашивает, не подлезает под руку в самый неудачный момент, не целует первым, спит на продавленном диване. — Мне все это нахер без тебя не сдалось, — зло выплевывает Форд, через секунду морщась от вульгарной фразы. — Да, мне тут нравится, я записался всюду, куда приняли, но я не просил тебя уходить на второй план. Я хочу, чтобы ты перестал бегать от меня, периодически проверяя, достаточный ли уровень жизни я поддерживаю. Я хочу, чтобы ты не спрашивал, можно ли при мне курить или смотреть ящик на полной громкости. Я хочу зажиматься с тобой по всем возможным углам, хочу бесцеремонно вламываться к тебе в душ, доставать тебя заумными разговорами о квантовой теории поля или книжками, которые я нахожу по всему кампусу. Я не знаю, с чего ты решил, что со мной больше нельзя смеяться. Мне казалось, мы переедем, и все станет иначе. Только не думал, что в такую сторону. Перестань реагировать на меня, как на инопланетянина, который каким-то чудом знает, как заваривать кофе. Что ж, крыть тут нечем — Стэн действительно практически растворился в повседневной, вялотекущей, слишком чужой жизни. Это не могли быть они. — Ты думаешь, я втихаря почитываю книжки о подобных грехопадениях, по ночам рыдаю, какими уродами мы стали, и отказываюсь навещать родителей, потому что не знаю, как смотреть им в глаза? — Ну, по правде говоря, мне действительно казалось, что ты не можешь не волноваться на этот счет. — Да нахуй это все, — Форд окончательно теряет терпение, и Стэн поражается тому, что слышит. — Если кого и винить, так это родителей: за то, что предоставили нам разбираться со всем самостоятельно, едва мы научились ходить. Блядь, Стэн, да у нас даже имя одно на двоих, настолько им было плевать на все. Мать... хорошая, надеюсь, с Шерми все выйдет по-другому, но мы с тобой для них уже пройденный этап. В первый же день в школе Форда дразнит какой-то прыщавый козёл, и Стэн, который сидит за ним сзади, недолго думая огревает пацана рюкзаком по башке. Родителей вызывают к директору, Форд после школы смотрит на брата совершенно счастливыми глазами и прикладывает пакет со льдом к пострадавшему глазу — заварушка вышла славная. Отец занят в ломбарде, мать лениво пролистывает очередной любовный роман с дурацким названием, а Форд взбалтывает пищевые красители в стакане и совершенно предсказуемо роняет его. Стэн выкидывает пачку оранжевых салфеток с завернутыми в них осколками, осматривает Форда на предмет царапин и виноватым тоном обещает отцу, что подобное больше не повторится. Они попадают под домашний арест на два дня. До Рождества осталось часов шесть, а елки у них так и не было, и Стэн без интереса перебирает новые учебники для четвертого класса (просто заняться больше нечем), но когда Форда буквально сдувает из комнаты за пять минут и короткое «я скоро», он лезет под свою кровать, проверяя, не исчезла ли та ботанская настольная игра, на которую мелкий втайне облизывался с тех пор, как увидел в начале учебного года ребят, бросающих кубик на перемене. Брат возвращается через пару часов — вытряхивает снег из капюшона, скидывает ботинки и садится на кровать Стэна, протягивая ему коробку. — С рождеством, — поздравляет мелкий и светится лучше любой елки. Внутри Стэн находит боксерские перчатки и бинты. — Я подумал, что у тебя слишком хорошо получается ввязываться в драки, — смущенно объясняется Форд. Стэн вспоминает все это, впервые отчетливо осознавая причину, по которой Форд был так резок с родителями, когда они вдруг решили собрать что-то типа семейного совета, на котором убеждали младшего подать документы в Калифорнийский университет, потому что с ними говорил их представитель и обещал золотые горы за золотые мозги. — И ты будешь приезжать на каникулы. Или Стэн будет приезжать к тебе, — осторожно добавляет мать, и Форд краснеет, как вареный рак. — Я никуда не поеду без него. В следующие две недели Форд обзванивает все университеты минимум в трех часах езды от дома (кроме того, за который просили родители), решает по два варианта на контрольных и со злостью кидает вещи в рюкзак, хотя до отъезда еще полно времени. Его зовут в двадцать три учебных заведения, и он выбирает Йель, а едва они возвращаются домой с выпускного, заканчивает собиратьcя. — Ты готов? — спрашивает он у Стэна. — Более чем. Они ждут утра: Стэн лениво пролистывает «Убить пересмешника», Форд изучает потолок, и шестеренки у него в мозгу работают так напряженно, что это почти слышно. — Я тебя люблю, — тихо и совершенно буднично говорит Форд, вкладывая свою ладонь в свободную руку Стэна. Стэн знает, что никогда не будет счастливее, чем сейчас. — Выходит, ты... все хорошо? Форд думает о дисфункциональной семье еще пару мгновений, а затем уверенно отвечает: — Знаешь, для чего люди переезжают? Чтобы начать новую жизнь. Конечно, куда бы ты ни отправился, ты берешь в путь себя, но потому-то мы и здесь, так ведь? Стэн кивает. — Но готовить я тебе больше не доверю. — Пф, не больно-то и хотелось, — со смешком заявляет Форд. Он опаздывает на занятия, потому что Стэн перестает сомневаться в уместности своего нахождения здесь, сверкает нехилым синяком за ухом и приходит домой в пять часов, заявляя, что сегодня у них день без ботанства. На следующее утро Стэн устраивается в автомастерскую двумя кварталами ниже, возвращается в таком виде, словно в печной трубе неплохо оттянулся, и Форд смотрит на него глазами с четвертак, наматывая на кулак телефонный провод, и изредка кивает собеседнику, не заботясь или не совсем понимая, что это не так уж эффективно. — Да, мам. Обязательно приедем. — Мы правда обязательно приедем? — интересуется Стэн, открывая банку джема и протягивая Форду бутерброд. — Да, как-нибудь. На Рождество, или через год. Потрясно выглядишь, кстати. — Я знал, что ты оценишь, — самодовольно заявляет старший. Рождество они проводят в новом доме, а летние каникулы — во Флориде, не забывая отправлять родителям открытки, сообщающие, что у них все хорошо. И оба не чувствуют никакой вины, потому что в этих надписях убористым почерком и красивых видах на обороте нет ни капли вранья.