Часть 1
27 декабря 2012 г. в 09:00
Я стоял и смотрел ему вслед.
Я так ждал и надеялся, что он обернется.
И он обернулся, но его глаза главным образом были обращены на стены и шпили замка и лишь на миг встретились с моими – с холодностью, отчуждением и осуждением.
Сильная прямая фигура, гордо поднятая голова, во взгляде – целеустремленность и непоколебимая уверенность в правильности выбранного решения. На лице еще видны следы того последнего боя, когда он сознательно опустил руки. Я должен был вычеркнуть его из своей жизни в ту же секунду, но я не мог...
Герр Пейнер презрительно крикнул ему: «Уходи!» А я хотел крикнуть: «Останься!» Но я не мог... Я знал, что никакая сила не заставила бы его остаться, и на этот раз я был бессилен помочь ему – да он больше и не принял бы мою помощь.
А ведь совсем недавно он с гордостью стремился сюда, исполненный надежд. Когда я увидел его впервые, заговорил с ним, я сразу понял, что не могу позволить ему сгинуть на фронте. Что он достоин чего-то большего, чем работа в поте лица на каком-нибудь заводе – а затем Вермахт и безвестная гибель в бескрайней холодной России.
Его можно было взять за образец для картины «Портрет истинного арийца, тип нордический». В нем в наивысшей степени проявились идеальные качества и черты. Высокий, стройный, светлые глаза и волосы, бледная кожа, узкий череп, удлиненное лицо с гордыми правильными чертами, несомненные признаки твердости характера, воли и работы над собой. А над его внутренним содержанием решил работать я сам. Я был уверен, что смогу огранить неотшлифованный алмаз – и прекрасный бриллиант заиграет новыми гранями. Я был уверен, что он примет мое предложение поступить в нашу школу.
И он блестяще прошел вступительный экзамен – и утром следующего дня приехал к нам. Я закрыл глаза на то, что он подделал подпись отца, дающую ему разрешение на обучение в национал-политической академии. С показной строгостью я сказал, что у нас не принято идти на подобный обман и ему нужно учиться быть честным с собой, наставниками и товарищами. А в душе я ликовал оттого, что он принял верное решение, несмотря на категорический запрет отца. Правильно, как посмел этот ограниченный прагматичный пролетарий перечеркнуть сыну дорогу в светлое будущее? Радовался оттого, что теперь смогу видеть и совершенствовать его каждый день.
Я был счастлив и горд, что привел в нашу академию человека, достойного, как мне казалось, полезной службы нашему фюреру, обществу и Отечеству. Сначала я не отдавал себе отчета в том, почему хочу видеть его постоянно, а не только во время тренировок, почему в толпе воспитанников я сразу вижу ЕГО лицо и не могу отвести от него глаз.
Но когда я глубже осознал природу чувств своих, я испугался. Истинного арийца не может посетить даже тень подобных мыслей. Я сам презирал подобных, как мне казалось, недолюдей, считая их хуже евреев. Ровно до тех пор, пока не встретил его...
Когда я видел, как он красив в новой форме, как сосредоточен на тренировке, как соверешенны его движения на ринге, как перемещаются его мускулы под гладкой юной кожей, как он радуется своей победе, все мои твердые принципы рушились, как замок на песке под ударом волны. Я никогда ни к кому не испытывал ничего подобного.
Любовь? Страсть? Желание? Думаю, все вместе. Эти запретные чувства сразили меня, как выстрел или яд. Заставили мою кровь пылать огнем, когда он был рядом со мной, рассыпаться кристаллами льда, когда он отдалялся от меня, растекаться по венам ядом от опасения того, что кто-то догадается и заметит... и по другой причине. Потому что появился тот, кто фактически отнял его у меня.
Я не мог понять, что он в нем нашел?! Недоумевал, чем привлек его этот хлипкий мальчишка, которого можно было переломить одним ударом. Я слышал обрывки их разговоров, видел, как они наклоняются друг к другу, как смотрят друг на друга, словно в мире не существовало никого, кроме них. Как бы хотел я, чтобы он посмотрел такими глазами на МЕНЯ – но в его взгляде я читал лишь уважение, почтение ко мне как к наставнику, благодарность – и только.
А когда он смотрел на этого бледного поэта, воздух между ними был словно наэлектризован и искрился. Я видел, что их дружба уже все границы перешла. Никто не замечал или не хотел замечать, но я все понимал, сам будучи во власти подобных чувств. Не зная, перешли ли они через ту последнюю черту, я мог только догадываться. Я представлял себе их вместе, мое распаленное воображение рисовало мне такие картины...
И я сжимал кулаки в бессильной ярости, когда никого не было вокруг меня. Каждым нервом чувствовал притяжение между ними, которое они не могли скрыть. На уроках отворачивался к доске, когда вновь ловил их взгляды, устремленные друг на друга - и начинал судорожно что-то писать, теряя нить мысли. Конечно, внешне я оставался холоден и невозмутим, как и полагалось, но время шло, и с каждым днем мне становилось все труднее и труднее контролировать себя. Особенно в те моменты, когда он приближался ко мне. Я страстно желал, чтобы Альбрехт Штайн навсегда исчез из жизни того, кто завладел всеми моими помыслами.
И мое желание осуществилось. Хотя и не так, как ожидал я. Однажды, после ответственного ночного задания, на уроке литературы этот трусливый гуманист раскрыл рот и заявил, что ему, мол, не нравится происходящее в нашем славном тысячелетнем Рейхе. Я схватил его за тщедушное плечо и вышвырнул из классной комнаты, мысленно крикнув: «Вон из его жизни!» На следующее утро я узнал, что мой соперник убил себя, утонув в холодном озере Алленштайн – и все мое существо наполнила дикая радость.
Я с нетерпением ожидал его прихода на тренировку. И вот он пришел. Безучастный ко всему, с красными, обведенными темными кругами глазами – очевидно, от пролитых слез и недосыпания. Но даже тогда мой мальчик был так красив, что у меня перехватывало дыхание и все тело горело. Он посмотрел на меня взглядом, полным вселенской тоски. Я хотел вцепиться в его плечи, встряхнуть изо всех сил и крикнуть: «Очнись! Забудь о нем, выброси его из головы, вырви из сердца! Он – перечеркнутая страница твоей жизни! Он не чета тебе, он ногтя твоего не стоит! Он не достоин не то что минуты твоей скорби и слез, но даже снисхождения!» А вместо этого...
– Хайль Гитлер, Фридрих, – поприветствовал его я, стараясь придать своему голосу как можно больше мягкости. – Я рад, что ты поправился. Давай присядем.
Он машинально выполнил мою просьбу.
– Послушай, – начал говорить я, как можно тщательнее подбирая слова. – То, что произошло в лесу – ужасно. И смерть Альбрехта – тоже. Но здесь нет твоей вины.
– Гауляйтер Штайн обвиняет меня...
– Я знаю. Но Я не виню тебя. Это был только его выбор. Ты ничего не смог бы сделать. Пойми, ты не спас бы его – и себя бы погубил.
– Хайнрих, я...
– Не нужно ничего объяснять. Я понимаю, как тебе тяжело сейчас. Я знаю, что Альбрехт много значил для тебя. Но ты так молод, у тебя впереди еще много счастливых лет. У тебя будет много товарищей.
– Никто его не заменит...
– Фридрих, не надо так убиваться. Пожалуйста. Будь тверже. Выше голову, плечи расправь. Жизнь продолжается. Думай о себе, о своем будущем. Сосредоточься на предстоящем соревновании и своей победе. Будь сильным, прошу тебя.
Он ничего не ответил, только лицо его исказилось и губы задрожали.
Я не мог более видеть его в таком состоянии. Больше не хотел, чтобы он оплакивал того, кто не стоит слез. Мне хотелось бы навсегда изгнать его боль и отчаяние.
Словно в полусне протянув руку, я коснулся его щеки, шеи и мускулов на плече легким поглаживанием. Фридрих поднял на меня изумленные глаза.
– Хайнрих, что вы де... – начал было он, но я резко притянул его к себе и накрыл его губы своими до того, как отдал себе отчет в своих действиях. Когда я так коснулся моей мечты, рухнули все барьеры, которые я столь тщательно создавал вокруг себя. Мое тело уже не могло подчиняться голосу воли и разума.
Я не помню, как мы оказались на полу, вмиг его апатии как не бывало. Это было похоже скорее на бой – перекатываемся по полу, вцепляясь друг другу в волосы, сталкиваемся зубами, когда я отчаянно впиваюсь в его губы, стремясь раскрыть их. Зажимаю рот, когда слышу задыхающееся «нет... пожалуйста...», и страстно целую его в шею, шепча «люблю... люблю тебя». Он всеми силами пытается вырваться, сбросить меня, сжимаю плечи и бедра, прижимаю все его тело к своему так, что слышу хруст костей. Горько-сладкие мгновения, которым не суждено было продолжаться долго.
Наконец невероятно сильным и резким движением ему удалось высвободить свою руку из моего захвата – и ударить меня. Так ослепляюще-оглушающе, как, наверное, он ударил бы на ринге своего соперника. На какое-то мгновение я лишился чувств, но этого мгновения хватило, чтобы он оттолкнул меня и вскочил. И он встал надо мной и стал считать. А я видел его словно в тумане и не мог даже приподняться.
– ... Девять, – наконец выдохнул он. – Нокаут. Я не могу дать то, что вы ищете! Я вас не люблю, я всегда буду любить только его! Никто не заставит меня забыть о нём! Оставьте меня с моей памятью и болью! – И выбежал, хлопнув дверью.
С этого момента он всячески избегал меня. А когда мне удалось встретиться с ним в коридоре, в его глазах я увидел осуждение, смешанное с безразличием. Он сказал только одно холодное, краткое слово – «НЕТ». И я осознал: хотя Альбрехт Штайн и мертв и тело его уже тлеет, его призрак навсегда встал между нами. Ненавижу.
Больше мы не разговаривали и не виделись до того последнего боя, когда он сознательно отказался от борьбы.
Я поверил в него, открыл ему свою душу, отдал сердце – а взамен получил лишь беспощадный удар. Я должен был вычеркнуть его в ту же секунду, но я не смог. Я знал, что он уходит – и не мог заставить себя не смотреть ему вслед. Это было сильнее меня.
Сильная прямая фигура, гордо поднятая голова, во взгляде – целеустремленность и непоколебимая уверенность в правильности выбранного решения. Ариец. Телом, но не сущностью. Не способный переступить через жалость к своим врагам и ложный гуманизм. Неправильный, недостойный, непригодный... А я? Я сам?
И впервые где-то на краю сознания зародилась тень сомнения в правильности того, что мы делаем.
Я стоял и смотрел ему вслед. А когда снегопад заслонил его силуэт, засыпал его следы, я все еще стоял там и смотрел на дорогу, которая увела его от меня навсегда.
И я осознал: что бы ни случилось с нами, я уже не стану прежним и никогда не смогу забыть его.
21-25 ноября, 2012