***
Огонь мерно потрескивал, нежно облизывая тонкие ветки, торчавшие из более толстых бревен, искорки с шипеньем хлопали и слепили глаза, заставляя их слезиться. Дин мерзло поежился, несмотря на горевший рядом погребальный костер, до боли и рези вглядываясь в языки пламени, будто хотел намеренно, любым способом причинить себе боль, чтобы, наконец, ощутить уже хоть что-то кроме изматывающей пустоты. Первый день ознаменовался чертовски нелогичным чувством неверия и противоречия, охотник осуществлял настолько бурную деятельность, что в буквальном смысле перевернул Ад и Рай верх тормашками. Только этого оказалось мало, чтобы вернуть брата. Второй день ознаменовался осознанием, неприятием, и соответствующими тоской и яростью от невозможного бессилия под шквалом обычных событий, которые человеку, увы, неподвластны. Третий день… стал днем особенно депрессивной философии с уклоном в самоубийственные сумасбродства под началом Дина Винчестера. Четвертый день — день смирения и охотничьих похорон в какой-то глуши, в лесополосе среди бескрайних полей, на перекрестке всех дорог… Под влиянием какой-то сверхъестественной силы Дин остановился прямо посреди перекрестка, уронив голову на руль, согнувшись, будто под грузом невероятной ноши, свалившейся на плечи и грозящей раздавить. Удивительно чистое небо и поразительно чистый воздух ударил в лицо, заставляя задохнуться, проглотить стоящий в горле ком даже через царапающую глотку, словно наждачка, боль. Дин вывалился на улицу, вдыхая воздух внутрь до отказа, чтобы ощутить давление легких на грудной клетке, чтобы рвало, царапало, терзало, чтобы хорошо — не пусто. И даже свободно. Хотелось улететь, раствориться, потому что душа рвалась наружу из тесных тисков клетки — хилой кожной оболочки. Дин огладил капот рукой, чувствуя холодный металл под подушечками пальцев и качая головой. Его горе и безысходность трансформировались в чувство смирения и… и ужасного ощущения, которое трудно описать, но которое ощущается обломком ноющей боли сломанных крыльев за спиной, безвозвратной потерей чего-то важного, жизненно необходимого, как цель, как осознание себя в этом мире, своего места, миссии. Что-то его душило, не давая спокойно сесть и уехать. Он просто не мог. Чисто на физическом уровне. Захватив ключи от Импалы, Дин направился по дороге на север, ощущая затылком будто осуждающий взгляд малышки, и противное и нелогичное чувство того, будто он оставляет маленького ребенка одного на растерзание волкам, прочно поселяется в душе, но постепенно вытесняется посвежевшим ветром, наэлектризованным наступавшей грозой. Дину было самую малость стыдно за свое предательство, но он не мог больше оставаться там. Там, где он всегда был с братом. Он умрет, если останется там один. Тучи медленно наползали на небо, постепенно завоевывая все пространство, Дин блаженно вздохнул, его будто трепало на дождливых воздушных волнах, было, наверное, прекрасно… Следующий перекресток уже довольно сильно отличался от предыдущего в силу почти мгновенно наступившей тьмы, голые ветки кустарника скрюченными старушечьими ведьмиными пальцами колыхались от порывов ветра. Так что Дин не сразу заметил пучок света, лившийся откуда-то сзади. Винчестер облизал губу и медленно обернулся, щурясь на яркий свет фары. Буквально через секунду возле него, мерно рыча, остановился черный хромированный байк с высоким тонким парнем на седле. Дин немного отодвинулся от яркого света, чтобы лучше разглядеть путника, который, сняв защищающие от встречного ветра очки, недоуменно спросил: — Слышь, парень, ты чего пешком в такой глуши делаешь? — Иду, — нашелся Дин. — А тачка там стоит — такая классная — не твоя случайно? Дин закусил губу до крови, и, наконец, спросил: — Нравится? — Спрашиваешь, это же… — договорить парню Дин не дал, протянув связку ключей, со словами: «Тогда забирай». Парень уставился на Дина осоловевшими от шока глазами. — Бери, пока я не передумал, — взмолился Дин, сомневаясь в своей способности распрощаться с деткой. Это все равно, что похоронить члена семьи. Второго подряд за неделю. Но похоронить придется, чтобы потом не хоронили тебя вместе с ними. Они бы его не простили за это, Дин уж знал наверняка, сам же и был таким — Винчестером. Парень слез с Харлея, окинул еще раз оценивающим взглядом Дина, отдал ему свои ключи и, пожелав удачи, скрылся в темноте, ведущей к малышке. Уже не его малышке, поправил себя Дин, заводя Харлей. Теперь все казалось более правильным. Ветер в лицо, полет, свобода. И место как раз одно. Только для него.***
— И откуда ты все это знаешь? — уставилась на маму девочка круглыми от восхищения глазами. — Да так, видела я его один раз, — женщина печально улыбнулась. — Ох, а в гостиной при свечах он танцевал, как Бог. — Да ну? Ты же вроде говорила, что он Ангел? — ухватилась за логическое несоответствие девочка. — Да, он Ангел, который потерял свои крылья, но обрел путь. Дорогу. Девочка глубоко задумалась, переваривая полученную информацию. — И что же случилось потом? — заинтригованным шепотом осведомилась малютка. Женщина покачала головой, поглаживая дочь по волосам. — Я не знаю, дорогая, я видела его только один раз, и все, что я знаю, я знаю от одного… другого Ангела в таком плаще. А он сказал, что тот отправился в Рай. Мама поцеловала дочку в лоб, выключила ночник и, выходя уже из комнаты, тихо сказала в темноту: — Спокойной ночи, мой беспечный ангел. — Спокойной ночи, мам.