вакуумный радиус

тишина не имеет ни цвета, ни запаха, ни вкуса. исак уверен в этом как никто другой - он живёт в тишине годами. в вакуумном радиусе вокруг него - чёртовы никто, ничто и никак. будучи еще совсем мальчиком, он читал какие-то книги о любви и представлял, как он вырастет и будет любить, невероятно и безгранично, и его будут любить в ответ. вот исак вырос, а детские мечты так, кажется, навсегда и остались бы детскими мечтами. а потом появился эвен, и тишина вокруг исака распалась на сотки блестящих осколков. у эвена был голос - чуть хриплый, такой блядски красивый, вводивший исака в непроходящий ступор интонациями, которые никто не смог бы повторить. у него был цвет - двадцать пять оттенков синего, от глаз до джинсовки, и за каждый, если б было можно, исак отдал бы душу. у эвена был запах - грифельные карандаши, кофе, мэри джейн и фотографическая плёнка. иногда исаку казалось, что этот полоумный коктейль, составленный каким-то пьяным барменом, тёк по его венам. и у эвена был вкус - его губы, кожа, всё это было умопомрачительно терпким, прекрасным и не поддающимся описанию. эвен одним собой, высоким и светловолосым, заполнил весь вакуумный радиус исака, и тот искренне надеялся, что навсегда. все вокруг исака жило, двигалось, дышало, и исак жил и дышал тоже, и если бы всё это закончилось, то он бы, наверное, умер. а потом это закончилось. а исак, что удивительно, не умер. он просто погрузился снова в эту тишину, как утопленники погружаются под воду, зная, что всплыть к свету он уже не сможет, и замер там, словно в анабиозе. вокруг ему всё ещё мерещились запахи кофе и плёнки, терпкий мускус чужой кожи, грубая джинса чужой куртки. но исак знал, точно, как доказанную древними теорему, что скоро это всё пропадёт совсем, и тогда его тишина сделается могильной. третьи сутки без эвена, которые исак тянул на полутора литрах колы и собственном агоническом упрямстве, подходили к концу. за окном, не задернутым шторами, начинал барабанить дождь. исак не любил дождь - он смывал все, что только было и могло быть, плохое и хорошее, и оставлял за собой пустоту, подобную той, что была у исака в сердце. только вот пустоту после дождя со временем можно было чем-то заполнить, а пустоту после эвена заполнить было нечем. не было в жизни исака и быть не могло кого-то настолько же абсолютного, безмерного, невероятного. а если останется хоть немного пустоты, то она расширится со временем и затянет тебя внутрь, словно тёмная энергия в этой сучьей вселенной. но теперь, когда он был в запахе эвена, словно бабочка в коконе - мертвая бабочка, поправляет сам себя исак, хмыкая, - дождь был нужен ему, как глоток чего-то, что не имело отношения к эвену, чего-то такого же сильного, но обезличенного, а может и безликого по праву существования. окно распахнулось, и в комнату влетел ветер в каплях ливня, а хлесткие струи за окном пролетали мимо взгляда исака, как прочь от него сейчас улетало, кажется, всё счастье, что только могло быть в его жизни. на небо смотреть смысла не было - там было темно и пусто, как в глазах исака сейчас, наверное, - он не знал, потому что не помнил, когда подходил к зеркалу. тогда исак опустил взгляд на тротуар под окном, и дыхание его оборвалось. эвен стоял там, внизу, промокший до нитки, вода стекала по его лицу, и он смотрел на исака, смотрел, не отрываясь, а исак, чувствуя, как в груди развязывается клубок колючей проволоки, лежавшей там до этого момента, скользя на мокром полу, рванулся к двери. он не помнил, как спустился, как прошёл эти шесть шагов, не дыша, как поднял ладонь к лицу эвена, не веря, и как тот прижал его к себе, насквозь промокшему, словно помешанный шепча: "боже, как я скучал по тебе, как я по тебе скучал, ты знаешь, какой ты красивый, какой ты безбожно красивый, прости меня, исак, прошу, простипростипрости". исак поднимает на эвена глаза, глядя сквозь струи дождя на бледное лицо с темными тенями под прекрасными глазами, и говорит то, что вертится на языке уже столько времени: - как же я люблю тебя. знал бы ты, как я тебя люблю. эвен улыбается, и исаку кажется, что солнце показалось во втором часу ночи, а потом дрожащие мокрые губы эвена накрывают губы исака, и это самый лучший поцелуй, что у них был, самый лучший во всех вселенных. эвен отстраняется от лица исака на минимальную дистанцию, не находя в себе сил отпустить, и непослушными от холода и счастья губами произносит: - люблю тебя. любого тебя, во всех вселенных. до безумия тебя люблю. тишина вокруг исака взрывается сверхновой.