Это было так...

Это было так странно… Предаваться чувствам. Тем самым, что отрицала и ненавидела, тем самым, что пыталась уничтожить в себе. Это было так нелепо. Так любившая ясность, понятность и доступность во всем, а больше всего в своей жизни, сейчас, подобно черной вдове плетет нелепую липкую паутину, добавляя пару лишних листов для разъяснения в исторической летописи. Если о них, конечно, напишут. Было так страшно… Внезапно осознать в себе ужасающие для себя прежней перемены и, увидев их, окончательно потерять ТУ себя. Эта болезненная почти безысходность, что стала результатом привязанности к одному человеку. Эти чертовы деревянные грабли с вбитыми гвоздями. Этот последний пятиминутный танец, в котором секунда кажется тысячелетием. И эти пусть редко, но оттого лишь сильнее накрывающие озарения. Выбравшись из теплой постели и босиком шлепая по холодному белому камню, Рукия потирала виски и едва заметно мотала головой, словно поможет. А Ичимару Гин, проснувшись от недостатка тепла на руке, проводит шинигами взглядом, так и не улыбнувшись. Это было так многозначно. И выбор все усложнялся и усложнялся. А время шло и шло. И все чаще приходилось останавливать мысли об анализе и последствиях того или иного действия. Это было пугающе – терять ту легкость и несерьезность. Было почти интересно. Смотреть, как она утопает в нем, как прочнеет связь и как острее чувствуется необходимость. Слишком поздно замечать, что он погряз в ней ровно настолько же. Так даже азартней. А вообще, он терпеть не мог такие дни. Когда тяжесть повисала в воздухе, словно просачиваясь сквозь их обледеневшие души. Жалко, что легче от этого не становилось. Они будут много курить и обязательно напьются. Какой-то дешевой противной бурды. Ай-ай, аристократка ведь, Кучики. Он застанет ее на кухне с ополовиненной пачкой сигарет и напрочь пропахшей табаком. Сядет на табурет, ножки которого разрисованы ее психоделическими отчаянными и кривыми художествами. Жертва ее тренировок по самоконтролю. Забавно. За полчаса добьет пачку в полном молчании, даже не заметив, как она ушла. Заставлять себя не думать так тяжело, а значит не думать вовсе. Вот и миссия на целый день. Она появится чуть позже и внезапно заговорит. Это было странно. Перечислит список необходимых вещей и где они лежат, даже поцелует его на прощание и извинится за свой эгоизм. А он снова отпустит колкое замечание. К чему нарушать традиции? Сидя в саду, у милейшего чистого прудика, Рукия думала особенно честно, особенно правдиво и обо всем. О том, насколько она слаба. В самом деле. Или это снова ее заниженная самооценка? О том, как тяготит и мучает их обоих. О том, что оставаться будет значительно больнее и тяжелее. Какие несправедливости жизни. Или результаты неправильных выборов. Все горе, несомненно, от ума. Все слишком сложно. А разбираться, раскладывать все по полкам… Не осталось на это ни сил, ни желания. К тому же, вся эта куча черт пойми чего, несомненно, рухнет, будучи упорядоченной. Приметив симпатичный увесистый камушек, черноволосая шинигами подхватила его на руки вместе с веревкой и зашла поглубже в прохладную воду. Пока черный овал обвязывался прочной белой веревкой, на глазах Кучики выступили непростительные слезы. Хотя почему непростительные? Перед смертью, в одиночестве можно. К тому же, если это слезы облегчения и счастья. Воспоминания, проносясь важно и деловито, предстанут совершенно в другом свете. В таком ностальгическом, что непременно вызовет улыбку. Накинув импровизированную не очень-то и крепкую петлю, чтобы тело все-таки всплыло, да побыстрее, руки сами собой отпустят камень. Пару часов спустя, Гин выйдет прогуляться и подышать свежим воздухом, прихватив с собой парочку необходимых вещей. Просто так. Она такая красивая. Такая бледная и, пожалуй, счастливая. Через столько времени. И боль, словно панацея, прояснит все непонятности и вернет все в привычное русло. А еще, здесь стало слишком скучно…