День гнева

Над головой бушевало море. Волны накатывали лиловыми тучами, разрывались с гулом и рыком, расплескивались белой пеной и серебристым крошевом брызг. Подобная непогода была нечастым гостем в Минратосе, но восточные берега видели ярость шторма почти что каждый месяц. Разве что, конечно, их море не растягивалось над ними холодным покровом, меняясь местами с небесным сводом. Корделия протянула вперед руку, с неким интересом рассматривая оставшиеся на коже белесые следы соли. — Вы пробовали когда-нибудь обрушить небо, мой лорд? — спросила она. Пустота рядом с ней соткалась в человека, невысокого темноволосого мужчину, облаченного в простую легкую рубашку, что больше пристала бы одному из магов-школяров или писцов при Магистерии. — О нет, я лишь только собираюсь, госпожа моя, — негромко отозвался Фервил Караниан, верховный жрец Зазикель. Усмехнулся, ненавязчиво и тонко, добавил: — На самом деле нам предстоит сделать это вместе. Корделия кивнула, и он широко развел руки, перебирая невесомые нити власти; и Тень покорно подернулась рябью вокруг них, обращаясь более привычным пейзажем. Теперь они стояли на каменной площадке в окружении каменных глыб-валунов, и за ними вдали тянулись зеленые кроны. Корделия подавила улыбку — она почти что ожидала увидеть деревья, растущие из земли вверх корнями. — В другой раз, — беззлобно фыркнул Фервил. — Щиты готовы. Маяк? В невысокую медную распорку, одиноко застывшую у края площадки, был вставлен факел. Корделия протянула руку раскрытой ладонью вперед, обращая себя в центр и суть. И — перенося эту суть на иллюзию огня. Сноткань отозвалась расходящейся рябью, сродни той, что бывает, если бросить камешек в застоявшуюся гладь озера. И — дальше — глубже — сильнее — по мере того, как Корделия взывала к дару каждого из искомых пятерых. По мере того, как ее собственная сила звенела и пела, эхом разносясь по невесомой лириумной взвеси. Каменные валуны, закрывавшие их от воздействия извне, от вечно жаждущих обитателей Тени, не дрогнули, и ни малейшей трещины не появилось на серых монолитах. Работа мастера. Пять силуэтов явились практически одновременно — но не было того привычного обманчивого ощущения, словно они присутствовали здесь всегда с того самого момента, как к ним обратилась мысль. Этим единственным Сновидцы остро отличались от творений Тени; как бы там ни было, живые и смертные, они не принадлежали этому месту, пусть и владели силой повелевать им. И даже высшие духи не всегда могли достоверно отобразить эту личину. Меж серых валунов, зарастив собой оставшиеся бреши, выросли сталагмиты — прозрачная слюда, кажущаяся нестабильно-хрупкой. Ее было не разбить и бичом гордыни. — Щиты готовы, — произнес Архитектор, и Фервил легко кивнул ему, встряхнул руками, сворачивая собственные чары. — Две синхронизации — слишком много для одного дня. Стоит начать с моего эксперимента, он более… показателен. Корделия? Она согласно кивнула. — Пойдем «клином». Я проводник. Сдавлено закашлялся Луций Фара. Пробормотал: — Это точно не должно войти в историю. Где-то чуть позади едва различимо усмехнулся Сетий Амладарис. «Птичьим клином» называлась самая простая схема снохождения, которую первым делом изучали все маги, едва открывшие в себе дар. Даже те, кто не владел силой сомниари, знали, как слышать и слушать чужую память, и как защититься от чужих намерений. Ищущий разум, бодрствующее сознание мага в Тени были одновременно самым его сильным оружием и самым уязвимым местом; рациональность в мире иллюзий могла оградить от искушения — или, напротив, заставить поверить ему. Если в Тень спускались несколько магов одновременно, риск возрастал пропорционально — сорвется один, и рухнет защита, могут погибнуть все. Немногие проводили такие эксперименты числом более трех. Здесь и сейчас их было семеро, но семеро лучших из лучших. — Защита, — улыбнувшись, повторил Архитектор, подходя ближе. — Защита, — эхом отозвался Дозорный, сухая жилистая ладонь его чуть сжала плечо Корделии, чужая сила пронзительным холодом рванулась по венам. — Направляющий, — буркнул Фервил Караниан. Шагнул вперед, протянул ей руку, и тонкие пальцы женщины переплелись с его. Хватка его оказалась неожиданно сильной. — Атака, — произнес Мастер Огня. Встал по правую сторону от Дозорного и с едва заметной беззлобной издевкой склонил перед ним голову. — Как во времена славного ученичества, право слово. Не подведите, мой лорд. Старший магистр лишь беззвучно вздохнул. Сетий Амладарис и Луций Фара заняли свои места по краям «клина». — Поддержка. — Поддержка. «Птичий клин» был схемой, рассчитанной на потенциально неограниченное число магов — хоть на практике и мало кто пробовал проверять эту неограниченность. Самое масштабное снохождение, что помнили архивы Разикале, как ни странно, почти три сотни лет назад провела группа учеников, на втором-третьем году настоящего обучения. Это было время, когда лаэтан допустили в Сенат, и те всеми силами стремились доказать, что они не хуже альтус владеют даром. Слишком молодые, чтобы бояться смерти, слишком амбициозные, чтобы не попытаться рискнуть, слишком жаждущие уверить наставников и весь мир, что они тоже достойны зваться лучшими в Империуме. Их, в тайне от старших чародеев сошедшихся на ритуал, пришло тридцать три — альтус и лаэтан со всех Кругов — и снохождение длилось семнадцать минут по следам Тени. Лишь треть их выжила тогда, остальные потеряли разум, заблудившись в иллюзиях и мечтаниях. Но из тех, кто выжил, четверо впоследствии взяли ранги верховных жрецов, и прочие заняли свои места в Сенате. Так Империум вознаграждал успех. — Контакт, — негромко произнесла Корделия; она уже едва слышала свои слова, прозвучавшие неестественно ровно. Тень поднималась перед ней, уже раскрывалась многотысячными путями и вероятностями, тем, что случилось, тем, что случится, тем, что могло случиться и не могло случиться никогда. — Контакт, — ответил ей Фервил Караниан, стоявший по ее левую руку. И еще пять голосов отозвались разнозвучным эхом: — Контакт. Ученическая схема «клина», в которой каждый участник-звено занимал определенную роль, была упрощена еще и тем, что требовала непрерывного поддержания физического контакта. Так всегда легче — осязанию доверяешь там, где обманет зрение, там, где подведет слух. Опытные сноходцы, научившись понимать токи Тени лучше, чем речи сенаторов, обычно отказывались от легких путей, предпочитая полагаться на чутье. Но в академической топорности было свое неоспоримое преимущество — она работала. И те, кто достиг наивысшего уровня мастерства, хорошо знали — рисковать понапрасну не имеет смысла. Стоит сберечь силы на настоящую игру. — Беру контроль, — проговорила Корделия. Выждала-отсчитала положенные пять мгновений, давая другим время сосредоточиться, и подняла Тень, потянувшись к отголоску-слепку чужой памяти. Замешкалась на мгновение, пытаясь разглядеть нужный фрагмент из тысяч воспоминаний, но направляющий уже был здесь, уже звал ее за собой, уже указывал нужный путь, единственно-верную нить, мерцающий серебром осколок в пелене Тени. И Корделия позволила себе стать ее проводником. И чужая память ожила в ней — прошла через нее, подобно разряду молнии — и увлекла за собой весь «клин», воплощаясь в реальность вокруг них. Корделия Иллеста перестала быть собой. Ее… его зовут Фервил Караниан, Безумец Хаоса, верховный жрец Зазикель, и его воля — острейший клинок, и его сила — искажает саму Тень. …Ритуальный зал не слишком большой, и светильники на стенах светят ярко, выжигая по углам полумрак. Все готово — магистр обводит взглядом верных; с ним двадцать шесть человек, четверо пройдут с ним в сон и обратят сон явью. Привилегия и ответственность, которой удостаиваются лучшие. Фервил Караниан ловит на себе их взгляды — сосредоточенность, азарт, неколебимая вера в его победу, в их собственную победу. И острое вдохновение, предшествующее лишь кульминации Игры, подхватывает его, заставляя дар вспыхнуть в ладони колючим комком искр. — Игра была прекрасна, — звенящим голосом произносит он. Смеется счастливо и сухо. — Я благодарен вам, и равно Зазикель гордится каждым из вас. Но пора узнать, чего мы стоим на самом деле. Он делает паузу — на один вдох, на одно биение сердца, и кивает: — Приготовиться к первой фазе. В алькове ритуального зала — пять кресел; Фервил Караниан занимает центральное, четверо сомниари из Ближнего Круга садятся рядом. По его правую руку — Граций Альс, совсем еще мальчишка, преданный магистру до последней капли крови. Несколько лет назад Фервил вытащил его из бедноты — он был из лаэтан, первый маг в роду — и странная прихоть вернулась к нему неподкупной верностью. Дороги Зазикель никогда не бывают прямыми. Прочие маги стоят перед альковом в два полукруга — их роль в том, чтобы создать в Тени противовес, ударить собственной силой, чтобы сместить барьер. И едва только тот ослабнет достаточно, пятеро сомниари смогут пройти глубже. На жертвенном алтаре перед ними — три раба; Фервил надеется, что вмешательство крови не потребуется, эта ветвь магии может опасно дестабилизировать ритуал. Но Тень слишком своенравна, а у него нет знаний о том, что может произойти, если что-либо пойдет не так. Осторожность не повредит. Фервил Караниан взывает к дару, чувствуя каждого из присутствующих, как паук чувствует каждую нить своей паутины. Чувствует, как почти одновременно опускается на плечи каждого из магов истина Хаш, результат чар сосредоточения. Чувствует, как начинает свой танец истина Альтим, собираясь в перенасыщенном воздухе бесплотной угрожающей силой. Фервил Караниан взывает к дару и произносит: — Погружение. И закрывает глаза, позволяя себе осознать Тень. Вокруг него пустырь, и небо наливается грозой. Четверо сновидцев подходят ближе, молодой Граций призывает чары отрицания — сейчас они не будут использовать силу, и главное, чтобы духи не заметили их раньше времени. Узы подчинения, пусть и не требуют многого, но могут вызвать дисбаланс; и сейчас слишком опасно это использовать. — Отсчет, — говорит Фервил Караниан. Он знает, где-то в реальности внешний круг поддержки даст им минуту на то, чтобы подготовиться. Тень искажает время и пространство, но здесь и сейчас его воля — это якорь, привязывающий события к событиям. На подобную координацию способны лишь единицы, подлинные мастера дара. Что же, наступил час проверить это звание. А потом воздух вокруг них вздрагивает. И становится плотным. Таким плотным, что невозможно дышать. Трое сомниари торопливо поднимают щиты, прозрачная пленка над их головами идет рябью и прогибается, словно под давлением ураганного ветра. Поднимает собственный щит Граций Альс, его серебристая пленка укутывает и самого Фервила, и тот коротко кивает в скупом жесте благодарности. Сейчас самое главное для него — не дать Тени сорваться с поводка, не дать разметать их по слоям сноткани. — Вторая фаза, — сквозь зубы выдыхает магистр. — Готовность. Небо падает на них пластом гранита. Прозрачные стенки щитов тонко звенят от неимоверного напряжения. Внешняя защита уменьшает купол — чем меньше область, тем дольше можно продержаться. Они уже почти что прижимаются друг к другу, Фервил кусает губы, чувствуя приторно-горький привкус — и зло и резко разводит руки ладонями от себя. Чары защиты, истина Иром, держатся еще почти полторы минуты — и каждое мгновение тянется так долго, что кажется вечностью. А потом Фервил чувствует, как одна из нитей его паутины лопается. И почти сразу же за ней — еще три. Боль вспарывает изнутри кроваво-огненным лезвием, он, сдавленно охнув, судорожно царапает пальцами гладкий шелк мантии, пытаясь снова научиться дышать. И чьи-то руки с силой сжимают его плечо, вздергивают обратно на ноги — когда он успел упасть на колени?.. — Милорд! — Держаться, — выдыхает Фервил, вместо голоса выходит какой-то полувнятный хрип. – Держаться, еще рано! Третья фаза. Сейчас он готов к боли, готов к тому, как раскаленным жгутом хлещут, обрываясь одна за другой, изнемогающие от истощения нити. Он почти видит, как где-то там, наяву, в ритуальном зале, один за другим его верные падают мертвыми, отдав последние крохи силы, позволив ненасытной Тени выпить, высушить их до дна. Где-то там, наяву, один из его людей уже заносит кинжал над первой жертвой; Фервил чувствует чужой ужас и бессилие так остро, словно это происходит с ним самим. Никогда еще, никогда до этого не мог он видеть чужую суть так отчетливо. Беснующаяся Тень огнем рассекает небо и вспучивает землю гноящимися надрывами, Тень проливается в явь, Тень стремится воплотиться. Слишком много силы. — Милорд, щиты не устоят! Отчаянный крик Грация на мгновение приводит его в чувство. И магистр Фервил Караниан заставляет свое собственное упрямство стать острием копья. — Пора, — он едва может расслышать себя. — Готовность! На счет… Они не успевают. Первый внешний щит разбивается мириадом хрустальных осколков, и Фервил еще целое мучительное мгновение смотрит на то, как Тень разрывает на куски еще живую плоть двух его лучших учеников. Какой-то звериный рык вырывается из его груди. И ярость обращается в силу. Фервил Караниан тянет к себе чужую жизнь, глотает ее торопливо и жадно, от каждой трепещущей нити паутины. Все, все, что только они способны отдать — на один-единственный удар, от которого дрогнет даже самый непреодолимый барьер. Он заставляет их умирать ради этой цели — и чувствует, как умирает каждый из них, и умирает вместе с ними — и вместе со вторым из принесенных в жертву рабов. В ритуальном зале липкая кровь заливает каменные плиты. Копье из чистейшей силы врезается в Тень. И Фервил Караниан здесь и сейчас остро и отчетливо понимает, что барьер остался прежним. Что упругое сопротивление Тени не ослабело ни на одну уловимую частицу, и что Тень, разъяренная, пьяная от влившейся в нее мощи и живой горячей крови, сейчас уничтожит их так же легко, как порыв ветра срывает облачко пара. И на его глазах умирает третий из его учеников; его плоть срезают с костей невидимые лезвия, и тот кричит от невыносимой муки — пока еще может кричать. Серебряная сфера щита Грация, единственная преграда между ними и смертью, идет трещинами. — Милорд… — едва различимо шепчет молодой маг; он едва стоит на ногах, и Фервилу приходится читать по губам, он уже не различает звуков в какофонии безумия. — Уходите, милорд. Было… честью… Им не вырваться отсюда двоим. Понимание этой истины приходит почти спокойно: кто-то должен держать щит — чтобы дать другому шанс завершить чары и вернуться в явь. Выбор Грация разумен; что такое жизнь одного лаэтан по сравнению с жизнью верховного жреца дракона, одного из семерых Звездного Синода? Это верный размен, правильный и справедливый размен, и, тьма подери все, почему он, магистр, все еще медлит?! Фервил Караниан, ощущая с каждым вдохом, как чужая боль-и-смерть-и-агония разрывают его изнутри, запрокидывает голову и с коротким злым смешком раскидывает руки в стороны в пассе средоточения силы. Где-то за кипящей черной яростью Тени сверкает Золотой Город, все такой же далекий, такой же недосягаемый. Где-то там обитает его бог, его насмешливый, изменчивый и прекрасный бог — и разве он, Безумец Хаоса, смог бы предать его? Несмотря на то, через что он прошел, несмотря на то, через что собирается пройти — разве можно было бы предать его? Фервил Караниан собирает воедино все, что есть он сам. жажду победы азарт игры злость насмешку стремление желание выжить Фервил Караниан приказывает — завершить ритуал. Фервил Караниан приказывает — мы уйдем оба. Небо плотное, тверже камня, стенами сдвигается вокруг них, и кажется, не хватит силы, просто не может хватить у смертного силы, чтобы преодолеть эту неземную мощь. Не пробить, не вырваться отсюда — особенно, если надо рассчитывать эту силу на двоих, когда даже собственная жизнь становится неподъемным грузом. И по серебру идут гибельные трещины, и глухо стонет от боли и напряжения Граций Альс, последним рывком вкладывая в купол еще немного света, выигрывая им еще несколько мгновений. Несколько мгновений — ничто, когда обезумевшая Тень выдирает из тебя саму суть. Но у безумия есть воля, и эта воля — сильней. У воли Безумия есть имя, это имя обозначает право повелевать, и Фервил Караниан, Голос Зазикель, не собирается стать тем, кто низведет его до трусости. Чары осознания захватывают его петлей, его — и еще одного — и воплощаются. В явь. Воплощаются в полутемный зал, в холодные плиты пола, в липкую кровь под руками, в необратимо мертвых, отдавших себя до капли по его приказу, и столь немногих выживших, что тоже выглядят мертвыми. В ушах отдается грохот, тяжелый и гулкий, словно совсем близко содрогается земля и рушатся стены, и, оглушенный, он не сразу понимает, что сны уже оставили их, и что земля и камни действительно скоро могут стать их курганом. Эта реальность выглядит намного, намного хуже неистовства Тени. Фервил пытается приподняться, и его рвет желчью и кровью. И мир вокруг гаснет. Его… ее зовут Корделия Иллеста, Прорицательница Тайны, верховная жрица Разикале, и ее воля — суть свет, и ее сила — суть ветер. Боль прокатилась морским валом, и Корделия закричала, не слыша собственного голоса. Но чужая сила, свежая и спокойная, текла к ней через связь рук, через ладонь на ее плече, через холодные пальцы, цепко сомкнувшиеся на ее запястье. И другой перехватил нити власти, легко и виртуозно, почти неощутимо для нее; другой заставил Тень разойтись перед непроницаемыми пластами щитов; другой отогнал клубящиеся рядом с ними серые силуэты духов, вечно стремящихся вырваться в явь. — Корделия, — негромко позвал голос, и она узнала его. Сила Сетия Амладариса текла по ее венам искристым теплым огнем, щедро разделенная надвое, прочнейший якорь и опора. — Я в порядке, — выдохнула магистр. Распрямилась, прикусила губу, заставив себя подчинить усталость. — В порядке. Завершаем. Чужая память отпустила ее — и тех, кто смотрел через нее. «Клин» вернулся в обычное-быть, и Корделия удерживала средоточение, пока Архитектор и Дозорный разглаживали сноткань и заново возводили защиту. И молчала — звено-проводник, она была не просто зрителем, как остальные, но прошла через все то же, что и некогда Фервил Караниан, Безумец Хаоса, рискнувший бросить вызов мирозданию. И проиграть — но проиграть достойно. — Ты никогда не искал ни утешения, ни жалости, — беззвучно произнесла она, и знала, что ее слова будут услышаны. — Но я скорблю с тобой, мой лорд. Тот, кто стоял от нее по левую руку, не посмотрел на нее и не ответил, но женщина почувствовала, как его пальцы едва-едва коснулись тыльной стороны ее ладони — в коротком жесте не ласки, но признания. И — по одновременному пассу — «клин» разорвал контакт. Снохождение завершилось.

***

Девочка-прислужница на цыпочках проскользнула вдоль стены, погасила свечи на высоких узорных подсвечниках. Тени сползли с серых стен, растворились, чтобы вновь собраться в темное марево по углам и затаиться в тяжелых бархатных складках балдахина. Полумрак спальни уже рассеивался, отступал, неохотно уступая место рассвету, и за высокой аркой окна алела полоска зари, выводя за собой новый день. Новый день нес новые вопросы и новые решения, и к ним надо было быть готовой. Корделия Иллеста, не двигаясь, бездумно смотрела в потолок. Вспоминая. Анализируя. Делая выводы. Чужая память подарила ей знание, ей единственной, и именно поэтому она согласилась на роль проводника, именно за этим знанием прошла через агонию боли. Знание, которого не получил зритель, наблюдавший за ритуалом со стороны, потому что оно было лишь в мыслях, и не обрело ни формы, ни слова. Знание пришло к ней, когда Фервил Караниан, Безумец Хаоса, смотрел в Тень, пытаясь разглядеть за ее неистовством Золотой Город и своего бога. Знание о том, что являл ему его бог во время мессы. Люди обречены, — знал Фервил Караниан. Вечно обречены на ложь, потому что мир требует от них одного, а их сущность — другого. Каждый из людей вечно мечется между желанным и должным, между чужими условностями и собственной мечтой, которая порой настолько невесома, что он даже не в силах описать ее. Между мечтой, что бывает загнана, забита столь глубоко, что сами люди даже не ведают о ней, не догадываются о том, насколько на самом деле изуродована и исковеркана их суть. Люди сами пытают себя, — знал Фервил Караниан, и эта пытка страшнее всего, что может изобрести любой палач, эта пытка приносит боль, от которой не избавиться. Боль, которую чувствуешь, но которой не знаешь причины. Боль, которую невозможно излечить, потому что люди сковали себя цепями условий, и разорвать их не под силу никому. И он сам тоже лжет себе, — знал Фервил Караниан, и это осознание было подобно яду, что он пил каждый день. Неизбежность, потому что даже магистр не может позволить себе собственных желаний. Тем более — магистр. Но бог показал ему — свободу. Бог говорил ему — ты сможешь исцелить себя. Ты сможешь исцелить их всех.