День гнева

Солис восьмисотого года пришел теплом и солнцем. Северо-восточные земли и Минратос благополучно избежали засухи, юг пощадили обычные в этот сезон ливни, и второй урожай обещали богатым, да так, что будет достаточно оставить немало и на черный год. Люди возносили дань благодарности Андоралу — День Торжества его в начале лета запомнился надолго; Великая Арена напилась крови сполна, и была сломана сотня клинков и копий, шкуры зверей из всех уголков Империума выстелили путь к храму, и даже легионы были ненадолго отозваны в столицу. Дракон воздал по достоинству за принесенные дары, и вот уже который день Тевинтер радовался щедротам природы. В Сенате царила такая же ленивая расслабленность; словно поддавшись общему настроению и летнему зною, сенаторы проводили время в беседах, в которых было намного больше абстрактной философии, чем решительных действий. Лорд Эрнастус и леди Авалия после многочисленных прений все же добились подписания нового торгового договора с Амбассадорией на чуть более выгодных Империуму условиях, и в честь этого потом еще два дня шло празднество на главных площадях Минратоса. Обговаривали расширение торгового тракта на юго-запад, дорогу требовалось мостить и охранять, но обсуждения шли неторопливо и неохотно, постоянно сбиваясь на более повседневные дела. Приближался Фуналис, День Торжества Думата, и по сложившейся традиции ему не было равных ни по размаху, ни по величественности. Казна Империума несла ощутимые убытки, но на это не жалели ни золота, ни крови, а подготовка начиналась задолго до срока. Корделия Иллеста заложила пером страницу книги и отрешенно взглянула в окно. Себе она признавалась, что ничуть не любила лето, предпочитая ему холодную строгость верименсиса; зной и солнце отбивали всякую охоту к действиям, превращая и тело, и мысли в вязкий плавленный воск. Концентрация давалась ей с большим трудом, чем обычно, и это было совершенно недопустимо, потому что время просыпалось сквозь пальцы мелким морским песком, и каждый час приближал поражение. Пять месяцев, как они всемером пытались решить задачу — и до сих пор ни одна попытка не увенчалась успехом. Более того — они находились так же далеко от цели, как и в начале своего пути. Тевинтер нежился в тепле и наслаждался спокойствием и достатком, но удача, словно бы в противовес этому, отвернулась от Звездного Синода. И пусть Корделия решила стоять на стороне Корифея, утверждавшего, что рано или поздно они сумеют найти ответ, после которой по счету неудачи плохие мысли посещали и ее тоже. Напряжение, словно перед последним безнадежно-проигрышным боем, ощущалось на каждом заседании Форума, раздражение и усталость читались во взглядах всех семерых магистров, как бы хорошо ни пытались они скрывать это — слишком много сил было вложено в этот проект, слишком много надежд, слишком много амбиций, и постепенно приходящее к ним осознание провала могло стать переломным. И вот теперь еще последние новости… Дозорный Ночи ожидал ее в саду, и, пройдя под увитой плющом аркой, Корделия на мгновение замерла, рассматривая его с каким-то новым изумлением — слишком неестественно, слишком незнакомо, непривычно было видеть его, расслабленно откинувшегося на резную спинку скамьи среди ухоженного цветника. Ива склоняла над скамьей гибкие ветки, заслоняя ее от палящего солнца, и лишь изредка его лучи пробивались тонкими спицами сквозь листву. — Прошу, не стойте там в молчании, моя леди, — не открывая глаз, негромко произнес Дозорный. — Я старше вас, но слух пока еще не отказал мне, и вы сейчас ставите меня в крайне неудобное положение. Корделия улыбнулась, подошла ближе, легко присела рядом, хозяйка и госпожа в своем доме. Светлые ткани ее одежд, как будто впитавшие в себя утренний свет, свободно струились вдоль тела. Тонкие золотые браслеты на запястьях, с изящной гравировкой из рун аркана, отражали теплый солнечный огонь. — Боюсь, мне нечем обрадовать вас, мой лорд, — проговорила Корделия. Передернула плечами, вздохнула. — Записи и пергаменты, что хранились предполагаемо со времени нероменских племен, рассыпаются у меня в руках от старости, но даже в них нет ни подсказки, ни намека. Дозорный почти беззвучно хмыкнул. — Подмастерья также потерпели неудачу. Вся эта конструкция, что была создана ими по чертежам Ранвия, вполне годится на то, чтобы снабжать водой весь Минратос в период засухи на одной лишь сырой силе, без какой-либо помощи рабов… но и этого не хватит нам, чтобы преодолеть барьер Тени. Прорицательница склонила голову. Они возлагали немало надежд на решение, предложенное Архитектором — конструкт из меди и лириума, способный собирать в себе силу, как водохранилище копит воду. Мастер Улий Сент, доработав чертежи, сумел сделать так, чтобы конструкт, приведенный в движение, разгонял эту силу, увеличивая ее возможности до критического предела — и в первый раз это едва не стоило им обвала одной из лабораторий, когда сила не нашла себе выхода. Второй раз они обратили ее на Тень, и с величайшим трудом удержали выплеск, не дав снам захлестнуть явь. На третий раз было учтено все, и погрешность, и отдача, и расчет ресурсов для погашения очагов, и конструкт вычерпал себя до дна, и собрал силу вновь, и выплеснул снова — и снова, и снова, готовый продолжать так всю смертную вечность, пока, наконец, Мастер не остановил его. Закрывавший им путь теневой барьер не дрогнул и не ослаб. — Прошло меньше полугода, — произнесла Корделия. — Открытия не совершаются так быстро, мой лорд, им требуется время. Старший магистр, не открывая глаз, лишь качнул головой. — Несомненно, — бесстрастно отозвался он. — Но чем больше времени проходит, тем сложнее нам сохранять все в тайне. И когда подобное говорит жрец Лусакана, впору задуматься, оправдает ли цель средства. Корделия взглянула на него — высокий лоб уже много лет как прорезали глубокие морщины, и короткие волосы полностью высеребрила седина. Но огонь дара был слишком силен в нем, дара и воли, что была словно стальной стержень, заостренный клинок, перед которым отступала бессильно даже сама старость. Но только здесь и сейчас Корделия вдруг осознала, как сильно его истощили последние месяцы. Как выпили, высушили бесконечные бессонные ночи — на агентах Лусакана держалась секретность всех операций, Круг Наблюдателей планировал и заверял письма и собрания, отводил глаза любопытным и обращал опасные случайности просчитанным фактором риска. Верховный жрец был центром этой сети, через него проходили самые сложные решения, самые необратимые вердикты — и колоссальная тяжесть этой ответственности проступала все четче. Во имя чего? Слова сложились в вопрос, словно обладали собственной волей. — Что вы видите, когда приходит Ночь? — одними губами прошептала Корделия. — Что вы хотите найти за стенами Города? Он, повернувшись, взглянул на нее пронзительно и остро, словно иглой прошивая изнутри, и суховато, но беззлобно хмыкнул: — Знаете ли вы мое имя, госпожа? Корделия покачала головой. — Я открою его вам, если у нас получится достичь цели, — сказал Дозорный Ночи. — И вместе с именем — то, что мне было обещано. А до того времени что толку нам говорить о бесплотных мечтаниях, что могут никогда не стать явью? Что-то иное прозвучало в его ровном голосе, какая-то нота фальши, выбившаяся из идеально выверенного тона. Что-то, что нельзя было сказать словами, но необходимо было сказать меж слов — и оставить собеседнику право принять или отвергнуть это знание, промолчать или задать новый вопрос. И Прорицательница Тайны промолчала. Она знала то, о чем думает жрец Лусакана, и у нее равно не было ответа. Гай Ранвий однажды сказал, что жалеет о том, что прочие не могут увидеть мир, что увидел он сквозь глазницы своего бога, что прочие обречены до самой смерти существовать в иллюзии, этой пародии на подлинную красоту и совершенство. Корделия не стала спорить с ним, но уже тогда подумала — нет, он был неправ. Нет, на самом деле это величайшее благо, что лишь семеро знают это искушение, семеро, что готовились к нему много лет, что были признаны первыми среди равных. Более слабых это знание свело бы с ума, уничтожило и превратило в безумцев, ведомых одной лишь жаждой нового сопричастия. Они, отчаявшиеся, потерявшие волю и разум, уничтожили бы все вокруг себя, пытаясь достичь этой новой истины, и не сумев — в итоге уничтожили бы самих себя. Потому что лишь тем, кто хоть раз ощутил касание бога, известно, насколько сильной должна быть воля, чтобы после этого оставаться собой. И, может быть, хорошо, что Дозорный не желает открыть ей свою истину, опасаясь, что та в конце концов сломит ее, незнакомую с канонами Ночи. Может быть, его истина настолько противоречива в своей сути, что чужой не сможет принять ее разумом — и все равно будет желать и стремиться к ней, и эта пытка выпьет из него все силы… Корделия встряхнула головой. — Простите мне, мой лорд. Это был недостойный и опрометчивый вопрос. — Ничуть, всего лишь преждевременный, — спокойно отозвался Дозорный. Он беззвучно вздохнул, поднялся и чуть склонил голову, отдавая дань уважения гостя хозяину. Корделия встала тоже, чуть отступив, легко поклонилась в ответ. Вопросительно заглянула в глаза: они успели обсудить многое, но самое главное не было сказано; то, ради чего Дозорный лично пришел к ней сегодня. Магистр бесстрастно встретил ее взгляд. — Я прошу вас поговорить с Сетием, — произнес он. Отрешенно сложил руки за спиной, продолжил: — Последние месяцы выдались тяжелыми для нас всех, но Сетий взял на себя слишком много. Он присматривает за всем проектом, и в том, что Сенат и Архонт все еще не докопались до сути, в большинстве своем тоже его заслуга. Теперь, когда приближается Фуналис, я даже не знаю, позволяет ли он себе спать больше нескольких часов. Поэтому последние известия… могут ударить по нему сильнее, чем мы думаем. Но мы не можем позволить себе потерять Корифея, это будет означать конец всему. Последние известия, да. Корделия аккуратно поправила соскользнувшую с узкого плеча шаль. Полупрозрачный шелк был настолько тонким, что, казалось, мог порваться от одного неловкого прикосновения. Особое искусство ткачества цириан — на самом деле для того, чтобы разорвать ткань, потребовалась бы немалая сила. — Вы видели его, мой лорд? — негромко спросила она. Дозорный коротко кивнул. — Да, Сетий вернулся в Минратос два дня назад. Но мужчина всегда будет более сдержанным с мужчиной, нежели с женщиной. — Я встречусь с ним сегодня, — произнесла Корделия.

***

Храм Думата был погружен в полумрак. Корделия пришла одна и неузнанной, облаченная в простые одежды, затерявшаяся среди десятков просителей и прихожан, скрывшая лицо темной вуалью. В поместье магистра Амладариса не было — почти месяц как вынужденный разбираться с беспокойствами в южных провинциях, он был вынужден отложить дела в Минратосе. Сейчас все вернулось втройне; управляющий Инверус сообщил, что тот отправился в храм и приказал ждать лишь к ночи. К счастью Корделии, особых указаний по поводу нежелательных гостей оставлено не было, и Инверус лишь учтиво просил простить, если его лорд в силу занятости не сможет уделить госпоже достаточно времени. Внутренняя крипта находилась ярусом ниже; магистр спустилась по витой лестнице, ведомая одним из узнавших ее Хористов из Ближнего Круга. У тяжелой двери остановилась, ожидая, пока о ней доложат, и, коротко кивнув на поклон младшего жреца, прошла внутрь. В полутемной комнате на небольшом алтаре, едва разгоняя мглу, танцевало лазурное пламя, и пряно и остро пахло лириумом. — Мой лорд, — тихо позвала Корделия. Сетий Амладарис, преклонивший колено у алтаря, не шевельнулся. — Сейчас плохое время для бесед, моя госпожа. — Я знаю, — мягко отозвалась она. Шагнула вперед, осторожно, почти беззвучно, чтобы не разрушить таинство. — Но беседы помогают в плохое время. Огонь тянулся вверх, вздрагивал и рассыпался лазурными искрами. Тень, не пропускавшая их в себя, здесь была послушной и кроткой, во всем покорной их воле; здесь ее можно было обратить в привычную и знакомую материальность, заставить застыть льдом и вспыхнуть пламенем. Здесь маги гордились своим могуществом, но это тоже было иллюзией. Подлинное могущество таилось глубже, и оставалось недосягаемым. Старший магистр, помолчав еще несколько мгновений, коротко поклонился алтарю и, тяжело поднявшись на ноги, повернулся к Корделии. Теперь слова Дозорного были понятны ей; скопившиеся за все это время усталость и напряжение легли на лицо Корифея Тишины темной меткой, остро выделили заострившиеся скулы. Казалось, даже жесты его стали резче и жестче, и эта жесткость равно сквозила и в прежде спокойном голосе. — Мы можем прервать работу на время Фуналиса, — тихо произнесла Корделия. — Всем нам не помешал бы отдых. Мой лорд… Он дернул плечом, сухо отозвался: — Я в порядке. Лазурное пламя Тени странно-неестественными бликами отражалось в его глазах. И на мгновение Корделия ощутила страх — похожий взгляд был у тех, кто покорился чужой воле, кто в минуту осознанного бессилия или потерпев поражение в битве позволил духам занять свое тело. Такие переставали быть людьми; их, бесноватых, еще иногда держали на случай битвы, выпуская на врага в первых рядах, но даже Магистерий, при всей своей холодной прагматичности обычно требовал убивать их без пощады. С Тенью заключали договоры, Тень сковывали силой и вынуждали служить себе, а тем, кто не справился с этим, был один приговор. — Я в порядке, Корделия, — уже спокойней повторил Сетий Амладарис. Вздохнул, покачал головой и шагнул ближе. — Ты обещала верить мне. — И я держу слово, — негромко отозвалась та. — Прости мне мою настойчивость, она оправдана лишь беспокойством. Какие новости с юга? Сетий наклонился, поднимая сброшенный на скамью у двери неприметно-серый плащ, набросил на плечи, и низкий капюшон скрыл его лицо. Корделия промолчала, так же опуская свою вуаль, но и эта деталь остро врезалась ей в память — прежде она не видела, чтобы магистр Амладарис уклонялся от того, чтобы быть узнанным. Его рука на короткое мгновение коснулась ее плеча. — Ты не одна ищешь встречи со мной, моя госпожа, — в его голосе проскользнула усталая насмешка. — Будет лучше, если нам не будут мешать. Но алтарь Тишины — не место для бесед, да и по чести мне надо немного пройтись… за этот месяц я почти забыл, что значит чувствовать вокруг Минратос. Служитель-Хорист отворил им дверь и с поклоном проводил до черного хода. У парадного было много людей, и с каждым днем все больше — к наступающему Фуналису все несли подношения и дары, стремясь получить благословение Думата. Храм не запирали уже почти две недели, и младшие жрецы работали до изнеможения, поочередно сменяя друг друга. До Корделии доходили слухи, что часть задач взяли на себя Прислужники, но Луций Фара ясно дал понять, что он не желает обсуждать эту тему. Как бы там ни было, прагматизм не был оправданием измене своему богу. Незаметная, усаженная кипарисами и оливковыми деревьями аллея уводила в обход торговых лавок до центральных улиц Минратоса. Там тоже шла торговля, пусть и не такая бурная, как в купеческом квартале, бесконечные нищие вымаливали монеты у господ, скованные вереницы рабов гнали до Клетей Андорала. Проходили, покачиваясь из стороны в сторону, разносчики воды — сейчас, в зной матриналиса, их можно было увидеть повсеместно; многие из черни были готовы гнуть спину за несколько медных монет, исправно выплачиваемых казначейством города. Сетий замедлил шаг у резной арки, облокотился на портик, наблюдая, как ровным строем шагает мимо когорта легионеров. Корделия вгляделась в штандарты, но не узнала гербов. Когда-то она посвятила время тому, чтобы выучить поименно все легионы Тевинтера, и знать каждого из их генералов — это было необходимо для любой политической игры. Наставник военной академии помог ей запомнить основное, но на более мелкие подразделения у нее уже не осталось ни сил, ни желания. Что же, ни один человек не мог знать все на свете, это привилегия бессмертных. — Третья когорта легиона Эшта-Ран, — произнес Сетий Амладарис. — Два скрещенных копья на вексиллуме. Отозваны недавно из южного Ортланда… Тьма, если обойдется без мятежей, это можно будет считать воистину благоволением богов. Легионеры шли, чеканя шаг, и лишь, мерно раскачиваясь и попеременно ударяясь в сталь доспеха, позванивали висевшие на фурках тюки с поклажей. — Да, но бунт в армии обойдется Империуму намного дороже мятежа варваров, — негромко отозвалась Корделия. Магистр коротко взглянул на нее, передернул плечами. — На юге неспокойно. В одной из провинций под Селестин был совершен набег на поместье наместника, убит капитан стражи и немало слуг. Мне пришлось пойти на крайние меры, на демонстрацию силы… и тела нападавших, кому не посчастливилось погибнуть в ту ночь, гнили на колах еще неделю, прежде чем падальщики растерзали их. Я надеюсь, что страх заставит чернь отступить, но они знают, что Фуналис сделает солдат намного более беспечными, и опасаюсь, как бы мы не поплатились за эту беспечность. Корделия на мгновение прикрыла глаза. Ей не доводилось принимать участие в усмирении; ее собственные земли у Касселиса не доставляли хлопот, исправно выплачивая пошлины. Но она понимала беспокойство Корифея — вал, поднявшийся на юге и оставленный без надзора, мог докатиться и до Пнемуа. — Нам нужно решить нашу задачу как можно быстрее, — сухо добавил Сетий. Они свернули на другую улицу, пропустили кавалькаду всадников, сопровождавших роскошный паланкин. Следом за ним быки тянули повозку со связкой рабов; Корделия отрешенно скользнула по ним взглядом — трое мужчин, женщина и тоненькая девочка-эльфийка. Первых явно готовили к тяжелому труду, рваные рубахи едва прикрывали грязные тела, и на запястьях и лодыжках темнели кровоподтеки от кандалов. Из них лишь эльфийка выглядела относительно ухоженной; съежившись и прижав коленки к груди, она смотрела по сторонам взглядом затравленного зверька. — Луцию бы понравилась, — вполголоса пробормотала Корделия. Сетий проследил за ее взглядом, усмехнулся беззвучно. — У Голоса Андорала особые вкусы и желания, и пусть я не разделяю их, я не посмею и осуждать его. Каждый из нас утоляет свою жажду истины как может, а истина Оценщика Рабства есть контроль. Погонщик лениво щелкнул бичом, повозка свернула, скрылась за каменной колоннадой, обходящей водохранилище и купальни. Корделия понадеялась, что путь ее спутника лежит не туда; ей не хотелось смотреть на изможденные тела, зачастую покрытые струпьями и едва подсохшей коркой из грязи и крови. Рынок рабов был скопищем криков и стонов, запаха давно не мытых тел, угасших глаз и тупого смирения обреченных. На отдельных рядах продавали и господский товар, за теми следили чуть более внимательно, но магистр все равно оставляла право выбирать своему управителю. Рабы не удостаивались внимания Разикале. Последнему утверждению, впрочем, было два исключения из тех, что хранили архивы — около века назад один из пожилых аристократов выкупил мальчика, привезенного с западных предгорий. Тот вскорости освоил грамоту и стал его доверенным и писцом, и восемь трактатов о применении целебных трав, впоследствии снискавшие особую благодарность Сената, на самом деле были написаны незаметным рабом. Второе же исключение произошло совсем недавно, еще в начале солиса, когда информаторы Корделии сообщили ей о том, кого среди прочих привели в цепях на Минратосский рынок. Лебних Ио, бродячий философ, чьи записи изучала сама верховная жрица, избежал рабского клейма и каторжных кандалов лишь благодаря ее вмешательству, и Корделия, проведя несколько дней в беседах с ним, запретила ему покидать ее поместье, но обещала жизнь. Жизнь не раба, но практически гостя. Идеи Лебниха о равенстве и свободе были опасной ересью — но, по мнению Корделии, все же недостаточно реалистичной ересью, чтобы кто-либо решился воплотить их в жизнь. Или же, как однажды призналась себе Корделия в минуту размышлений, она просто нашла себе оправдание — потому что такие, как Лебних Ио, рождались на земле раз в столетия, и она, Прорицательницы Тайны, верховная жрица Ищущих Истину, попросту не смогла допустить его бессмысленной гибели. Извилистый серпантин выводил на холм, прозванный в народе Местом Свиданий; оттуда, со смотровой площадки открывался вид на восточную часть Минратоса и часть причала — высокие мачты, летящие стяги и тугие паруса. В это время дня здесь было достаточно людей, но никто не удивлялся стремлению остаться неузнанным — любовные интриги порождали наибольшее количество сплетен равно среди черни и среди знати. Сетий отошел к краю площадки, к одной из скамей из белого дерева, но садиться не стал, сложил руки за спиной. Сардоническая усмешка скользнула по его губам. — Забавно, госпожа моя, много лет назад я привел Патрицию сюда, на это самое место, чтобы сделать своей супругой и хозяйкой в своем доме. И не просил в ответ ничего, ни клятв, ни обязательств — да и какие могут быть обязательства среди альтус? — лишь чтобы она была мне опорой и не предала то, во что я верю. Он коротко усмехнулся, и смех его был сухой и чересчур равнодушный для того, кто был бы равнодушен на самом деле. Корделия молча опустилась на скамью, взглянула на него — снизу вверх. — Это не твоя вина, мой лорд, — тихо произнесла она. Сетий отвернулся. — Разве любой мужчина не будет задавать себе вопрос о том, что не сумел дать он, раз его супруга отдала свою верность другому? Что такого предложил ей Архонт, чего не было у меня? Власть? Любое ее желание и так исполнялось незамедлительно. Уважение? Лучшие Империума склонялись перед женой Корифея Тишины. Богатство? Она могла бы выстроить себе второй Эмерий, будь на то ее воля. Так помоги же мне понять, госпожа моя, ибо я чувствую, что слеп, и не вижу ответа. Корделия смотрела на него и вспоминала час, когда Дозорный неделю назад впервые принес им вести о том, что предатель был наконец раскрыт агентами Наблюдателей. И как магистры, собравшиеся на очередном Форуме, читали письма, написанные изящным почерком Патриции Амладарис, письма, адресованные Декратию Игнису; и как Прорицательница в мыслях благодарила равно Разикале и Думата за то, что Сетий, вынужденный уехать по делам на юг, не присутствовал на этом собрании. Конечно, никто не осудил бы его, и никто бы не обвинил ни в чем, но меньше всего Корделия желала бы быть свидетелем его унижения. — Было ли у нее твое внимание, мой лорд? — тихо произнесла она, глядя в темные глаза старшего магистра. — Было ли у нее твое уважение? Из твоего времени, посвященного Думату и Империуму, доставался ли ей хоть час? Сетий Амладарис промолчал. — Значит, ты знаешь ответ, — сказала Корделия Иллеста. В нескольких шагах от них, в беседке под легким навесом, увитой плющом и лозами, молодой мужчина коснулся губами тонкого запястья сидевшей рядом женщины и, та, чуть смущенно и искренне улыбнувшись в ответ, не стала отнимать ладонь. — Мои руки связаны, — наконец глухо произнес Сетий. — Она носит моего наследника. К тому же, чтобы ввести Декратия в заблуждение, Патриция должна будет думать, что между нами все осталось по-прежнему. Мне лгать и лицемерить в собственном доме… я наивно надеялся избежать хотя бы этого. Верность, самый дорогой дар, самый редкий. Ирония, не иначе — что верховного жреца Думата, за которого сотни достойных добровольно шагнули бы в огонь и приняли бы удар, предала его собственная супруга. Корделия поднялась, распрямилась, и дар ее прозвенел серебром, хлестнул упругим порывом ветра, напоминая о долге и о силе, бросая вызов. — Синод ищет решение, но сейчас, как никогда, нам нужен Корифей, — сказала Корделия. — И если я могу что-нибудь сделать для тебя, мой лорд, достаточно лишь слова. Небо над Минратосом пылало ослепительной лазурью.