-27 по Цельсию

      Никогда еще Кимбли не видел столько снега, сколько намело сейчас — прогноз обещал похолодание, о чем, очень кстати, нудно вещает диктор из старенького радиоприемника. Алхимик только усмехается и убавляет звук. — Ты видел в Централе нечто подобное, а, Фрэнк?       Но тот молчит. Молчит даже когда Зольф подходит к нему, ненавязчиво стягивая с чужого плеча край клетчатого пледа, садится рядом и нагло, по-свойски, улыбается. Молчит, когда теплая шершавая ладонь, покрытая замысловатыми переплетениями старых шрамов, ложится на его собственную, небрежно, хотя аккуратно поглаживая. За окном воет ветер, кружит в воздухе миллиарды аляповатых снежных пятен, сбивая в комья, разнося по земле и сбивая на ветках неосторожной холодной массой, отчего Арчер ежится сильнее, резковато запахивая плед обратно. Кимбли разочарованно хмыкает. — Что-то случилось? Голова болит?       Он никогда не беспокоился о своем начальнике, но прожив с ним под одной крышей пару месяцев, успел разобраться в том, что чувствует и как хочет это выражать. Пусть безответно, пусть ненавязчиво, чтобы не спугнуть. Пусть полковник, холодный с виду, педантичный и чрезвычайно строгий, его стараний не замечает, но алхимик знает о нем куда больше, чем остальные, наблюдая за образом жизни, выражением на худом лице, с первого взгляда неизменно чопорном. Любой жест в нем Кимбли запоминает, стараясь предугадать в следующий раз, как давние игроки в покер распознают друг-друга по этим незначительным деталям, прежде чем пойти «ва-банк».       У себя в голове Багровый держал целый перечень вещей, которых никто, кроме него, не знает. Например, полковник Арчер на дух не переносит жару, и когда на улице вовсю светит солнце — шторы рабочего кабинета плотно задернуты, не пропуская к святая святых ни единого настырного лучика. А если оставить открытым окно — мужчина брезгливо поджимает губы, сверлит недовольным взглядом стену и уходит в зал, чтобы сквозняк его не достал. Ветры, проливные дожди и грязь — это все не для него, за метр обходящего лужи, расположенные во дворе, но все равно наступающего в них, увязая по щиколотку. Каждый раз с мокрыми ногами и безнадежно испорченным настроением он возвращается домой. Потом долго болеет: температура, головная боль и тяжелый насморк, из-за которого Фрэнк говорит в нос, а Зольфа это откровенно веселит — забавляет так, что он не сдерживает смешка, досаждая начальнику еще сильнее.       Но сейчас Арчер не выглядит больным, только хмурится, сдвигая темные брови на переносице, пока Кимбли пристально вглядывается в его лицо. — Мне холодно, — бурчит полковник, отчасти сетуя, отчасти злясь на подчиненного за недогадливость: на нем шерстяной, местами поеденный молью плед, в руках третья (а может четвертая) чашка чая за долгий ноябрьский вечер, а главное — зимние носки вызывающего синего цвета, которые он никогда бы не надел без веской на то причины.       Алхимик скептично окидывает взглядом сие безобразие, неопределенно хмыкает и останавливает свое внимание на чужих лодыжках. Грудь колет легкое чувство разочарования, и мужчина, по-прежнему не отрывая взгляда, заговаривает уже тише, понижая голос до мягкого хрипловатого баритона, обволакивая чужой слух. — Разрешишь тебя согреть?       Сейчас Кимбли искренне недоумевает, почему полковник лишь на мгновение выглядит потерянным, и тут же раздраженным, одергивает от него руки и передвигается чуть поодаль, упрямо отводя взгляд. Арчер старается на него даже не смотреть — озябшие плечи мелко подрагивают. Диктор дурацкого радио замолкает окончательно, лишь напоследок пообещав жителям Централа снежную студеную зиму, более уместную для какого-нибудь местечка, вроде Бригс. Теперь, когда на кухне совсем тихо, Зольф отчетливо слышит биение чужого сердца, придвигается ближе и вновь накрывает бледное запястье своей теплой ладонью.       По болезненному вытянутому лицу пробегает судорога, сравнивая, пожалуй, лишь с колыханием ветра в полный штиль: Фрэнк слишком остро ощущает трение чужой шероховатой кожи по собственной, напрягается и почти стыдится своей заторможенности, но Багровый лишь успокаивает его едва уловимой полуулыбкой на потрескавшихся губах: — Расслабься.       И Арчеру, холодному, зажатому во всех смыслах этого слова, впервые хочется поддаться. Он не думал об этом, когда звал алхимика за собой — не предполагал подобного развития событий, был категорически против любого сближения с кем-либо. А сейчас, за долгое время, ему хочется тишины, покоя и тепла.       Тяжело скрыть это от такого внимательного человека, как Зольф. Он замечает, благодарит всевышнего за свою безмерную наглость и прижимается к офицеру всем телом. Скользит пальцами свободной руки к худому острому колену, шумно выдыхая.       Он впервые трогает его так смело, так откровенно и находится столь близко, что шагать по воображаемому минному полю становится все тяжелее. — Кимбли, — предупреждающе шепчет Фрэнк и вздрагивает, от чего мужчина поднимает голову, продолжая водить по коленной чашечке самыми подушечками огрубевших пальцев. — Что ты делаешь? — Пытаюсь согреть тебя, мое ледяное солнце.       За окном по-прежнему воет ветер, но Зольф уже не обращает внимания. Ему редко бывает холодно, и он хочет лишь немного согреть бледную гладкую кожу, проводя ладонями ниже, теперь уже по икрам, неспешно, но уверенно скользя к нелепым шерстяным носкам, глядя в голубые глаза с немой просьбой.       Арчер не смеет ему отказать.       Ему эта игра тоже начинает нравиться, и он разрешает продолжать, пристально следя за чужими манипуляциями, пока Кимбли задевает ногтями вязаную каемку, проникает пальцами под нее и, наконец чувствую себя хозяином ситуации, куда смелее стягивает носок полностью, после второй, обнажая узкие лодыжки и жилистые аккуратные ступни, покрытые синеватым переплетением вен.       Даже при тусклом свете гаснущей лампы алхимик видит, как напрягается Фрэнк под его пристальным взглядом, ерзает бедрами по обивке дивана, желает укутаться в этот чертов плед с головой.       Кимбли недовольно рычит, прежде чем потянуть его за край, чтобы скинуть полностью с плеч своего начальника. — Брось эти глупости, он тебе не понадобится сейчас, — нетерпеливый прерывистый шепот ненадолго успокаивает, позволяя офицеру обмякнуть, наблюдая за дальнейшими действиями. Минёр остается доволен. — Так лучше, — почти улыбаясь, он возобновляет прикосновения, обхватывая ладонью хрупкий голеностоп, наклоняясь и прижимаясь горячими сухими губами к высокому подъему, оставляя на нем горьковатый вязкий поцелуй.       Арчер не может сказать, что будоражит его сильнее: смелая ласка, какую он впервые в жизни принимал от собственного подчиненного, или сам факт того, что Багровый алхимик, бесчестный убийца без принципов и тормозов, сидит у его ног, дразня языком, нагло, почти изучающе впиваясь взглядом в его лицо. Так, словно имеет на это полное право. Голубые глаза спустя долю секунды теряют привычную твердость и холод, подернувшись пеленой удовольствия. Ничем больше: ни словом, ни жестом — Фрэнк не показывает ответной реакции.       Но Кимбли не требует много — ему вполне достаточно того, что он видит сейчас. Подрывник наслаждается привкусом чужой кожи на своих губах и, не удержавшись, присасывается к пульсирующему взбухшему сосуду. Он недоумевает, почему этот чопорный строгий мужчина, сидящий перед ним, пошел в армию. Как, черт возьми, не ломаются эти худые тонкие конечности, обманчиво хрупкие, в тяжелых армейских сапогах? Преисполненный трепета, алхимик оставляет на полюбившемся местечке едва заметный красный след, проводя по нему языком.       Арчер дышит тяжело, через раз, брови его чуть сдвинуты в напускном раздражении, за которым он прячет удовлетворенность. Он поспешно отводит взгляд к окну, неспешным жестом высвобождая ноги из хватки чужих ладоней. — Ты согрелся?       Довольный оскал Кимбли, кажется, полон какого-то сочувствия и безграничного желания помочь. Фрэнк просто не может ругать его, и… Наконец признает поражение, коротко кивая.       Багровый более не пристает к нему, поднимаясь и садясь рядом, кладя широкую, сплошь покрытую шрамами ладонь на чужое колено — еще прохладная, но порядком распаленная от ласк кожа уже не кажется такой застывшей. С тихим мурлыканьем Зольф чуть сжимает пальцы. — Не потрудишься объяснить, что это было? — без злости роняет обескураженный произошедшим полковник, отпивает из кружки остывающий чай и смотрит куда угодно, кроме янтарных лукавых глаз собеседника.       Кимбли хмыкает, приподнимает уголки губ, запуская свободную ладонь в свои и без того неопрятные волосы, лениво вороша. Домашний вид Арчера, такой расслабленный, непринужденный, начинает нравиться ему все больше.       Определенно, на достигнутом он не остановится, а времени у этих двоих будет предостаточно. — Это неважно. Зима обещает быть долгой.       Фрэнк, не успевая заметить, как щеки заливает стыдливый румянец, поспешно утыкается в чашку.