Всё было не так!

      Ишвари была мудрой женщиной. А ещё она была Тарун Матара. И это звание в Кирате не было фикцией, точнее, не должно было бы быть. По сути, после убийства последнего члена королевской семьи, она имела полное право стать регентом и правителем Кирата – никто из чтущих традиции людей не противился бы этому. Но Ишвари делала ошибку за ошибкой, учась на своём горьком опыте, потому и была мудрой.       Она катастрофически ошиблась впервые, когда не увидела истинных мотивов своего мужа, пославшего её к Королю Мину. Она долго упрашивала Мохана, чтобы он позволил ей учувствовать в борьбе, просила использовать её статус по назначению, и он наконец-то согласился. Как бы не было странно, что Мохан Гейл буквально кладёт свою жену в кровать к давно влюблённому в неё Пэйгану, Ишвари сочла это своим долгом солдата Золотого Пути.       Но, то ли Ишвари была плохой актрисой, то ли Пэйган оказался тем ещё прожжённым интриганом, её сразу же раскрыли. Нет, никто сажать в тюрьму её не стал, Пэйган несколько недель подыгрывал женщине, а одним теплы вечером вызвал на откровенный разговор. О, как же горели щёки Ишвари, пока самозваный король в вежливых выражениях объяснялся с ней.       Ей было стыдно за то, что она провалила единственную доверенную ей миссию Золотого Пути и за то, что в лицо врала влюблённому в неё человеку, который стоически это всё терпел, прекрасно зная о её лжи. А уж предложенный в конце разговора выбор её и вовсе ошарашил – быть с Пэйганом и так служить своему народу или возвратиться к Мохану и остаться рядом с ним в роли бесправной домохозяйки.       На следующее за душной ночью прохладное утро Ишвари, сообщив мужу, что миссия проходит в штатном режиме и Пэйган ни о чём не догадывается, забрала своего маленького сына у доброй женщины-кормилицы и вернулась с ним в королевский дворец. И тогда Ишвари совершила ещё одну ошибку – она влюбилась в тирана. Она впустила его в своё доброе сердце и прировняла к законному мужу, который всё больше и больше отдалялся от неё, занятый своими делами.       Она родила ему дочь – прекрасную кареглазую малышку Лакшману, которую Мин разве что в зубах не таскал. Подросшего Аджая Пэйган и до этого не обделял своей любовью, но в девочку он был поистине влюблён. Но нормальное семейное счастье длилось недолго – Мохан, было смерившийся с рождением Лакшманы, узнал, что она не его дочь.       Как именно он это понял, Ишвари не знала, но к холодности в её сторону со стороны мужа присоединился неиссякаемый поток желчной ненависти. Злился ли Гейл за своей унижение, как законного супруга, или боялся, что ребёнок Пэйгана и Тарун Матара станет полноправным претендентом на корону – история умалчивает. Ишвари, расслабившаяся в неге нормальной жизни, мало имевшей общего с существованием по традициям Кирата не увидела опасности, не предупредила её.       Лакшмана была убита кинжалом, пока спала в детской кроватке под розовым балдахином. Именно из-за балдахина трагедию не сразу распознали. Лишь когда кровь пропитала матрасик и закапала на пол Ишвари заглянула к, как она думала, мирно спящей дочери. На истошный крик прибежал Пэйган. Увидев его перекошенное лицо, Ишвари потеряла сознание. В тот момент гримаса боли и ярости на его лице показалась ей демонической маской.       По пробуждении, Ишвари не узнала своего возлюбленного – его будто надломили. Обычно уверенный в себе и своих возможностях, он сидел в одиночестве на полу у кроватки Лакшманы и пил. И пил он не дорогие вина из погреба – мутный самогон, периодически реквизируемый у местных умельцев. И сквозь безразличие и пустой взгляд Тарун Матара увидела на его лице острые края демонической маски, которую не разрушат своим звоном все колокола Кирата.       Дальше всё было будто в тумане. Ишвари взяла ритуальный нож, вручённый ей храмовыми жрецами после принятия ею титула земного воплощения невесты Банашура, пришла в дом Гейла и убила Мохана. Нанося удар за ударом по уже утратившему душу и разум мешку из плоти и костей, Ишвари проклинала всех – Кират, Гейла, Золотой Путь, Королевскую Армию, традиции, религию, богов и демонов.       Замерев в позе скорби над телом мужа, она задумалась. Золотой Путь стал её врагом, смертным врагом. Пэйган, сломленный горем после смерти Лакшманы начнёт мстить. О всех их совместных планах о развитии и преображении Кирата можно смело забыть – ничего хорошего народ, шедший за Моханом Гейлом, от Короля Мина не увидит ещё сотню лет. А Ишвари сейчас хотела лишь одного – вырваться из замкнутого круга адских мук и защитить последнее маленькое счастье – двухлетнего сына.       Как приступница, она шла по безлюдным тропам до королевского дворца, сжимая в руке окровавленный нож, готовая защищаться хоть от дикого тигра, хоть от вооружённого пулемётом солдата. В десяти километрах от дворца её и нашёл Пэйган, запоздало кинувший на поиски все свои войска. Обнимая плачущую и безостановочно признающуюся в любви женщину, китаец боялся её отпустить – потерять последнюю опору в перевернувшемся вверх тормашками мире.       Юма Лау, наблюдавшая эту, на её взгляд, отвратительную и жалкую сцену, лишь нецензурно выругалась под нос и отдала войскам приказ начать контратаку на все базы Золотого Пути. Год назад этот и ещё десяток приказов отдал бы сам Пэйган, но киратская сучка сделала из короля тряпку. Да даже Юма не убивалась так над расстрелянными ЦРУ родителями, как сейчас показательно страдал Пэйган и Ишвари над смертью одного единственного ребёнка. Удивительно, но Юма, будущем искавшая Шангри-Ла, так и не разглядела маску демона на лице названного брата.       Лакшману сожгли не на костре у храма, а в печи кирпичного завода. Прах в урну собирал Пэйган – Ишвари не держали ноги, и она стояла на коленях, непрерывно молясь. Кремация не сопровождалась никакими традиционными для Кирата или Китая обрядами – просто сожгли и отнесли урну во дворец, где она заняла место на журнальном столике в тронном зале, пока возводился маленький храм на заднем дворе.       После поминального обеда, прошедшего в гробовом молчании, Ишвари дождалась момента, когда Пэйган уедет на важные переговоры с поставщиками оружия и, прихватив сумку с вещами и сына, отправилась в аэропорт. Она за прошедшее с смерти Лакшманы время успела договориться с контрабандистами, которые за пару драгоценных безделушек согласились переправить её и Аджая в Америку.       В аэропорте у полосы под навесами стояло два лёгких самолёта жёлтой раскраски, в которые грузили деревянные ящики с символикой чайной фабрики Кирата. Отыскав около шиферного склада человека, с которым и заключала сделку, Ишвари незаметно приблизилась к нему и спросила о дальнейших их действиях. Лётчик затушил сигарету и пригласил попутчицу на борт.       Аджай смотрел за матерью с неудовольствием – его зачем-то подняли из кровати, быстро одели в ненавистный колющийся свитер и привезли на машине сюда. Да ещё и не понятно, когда он сможет вернуться в свою комнату. Мама молчит и не отвечает на его вопросы. Сказать своё категорическое «нет», в тот момент Аджаю мешала только любовь к матери и её грустный вид. Поэтому он не стал возмущаться тому, что его посадили между ящиками и накрыли вонючим одеялом.       Ишвари пыталась спорить с пилотом, но он стоял на своём – она должна была сесть во второй самолёт, который был нагружен меньше. Предложение перегрузить несколько ящиков в один самолёт и позволить ей и сыну лететь вместе вызвало у контрабандиста лишь нецензурную ругань. Мужчине пришлось буквально на пальцах пояснять нанимательнице, что ради неё и ему так пришлось напрячь кучу людей, которые до килограмма рассчитывали безопасную комбинацию перевозки неучтённых пассажиров.       Пилоту по мимо людей прежде всего нужно было доставить точно отмеренный груз чая, так что идти на уступки и убытки, могущие повлечь его увольнение с прибыльной работы, ради комфорта незнакомой женщины он не стал. «Либо так, либо никак» – категорично отрезал он и пошёл за бумагами на вышку. Ишвари заглянула к сыну и, попросив не бояться и поспать, поцеловала в макушку.       Пока женщина устраивалась поудобней среди ящиков в салоне самолётика, пилот ставил последнюю подпись под бумагами приёмки товара. Перекинувшись шуткой с хмурой бухгалтершей, он надел на голову меховую шапку и начал спускаться по железным ступенькам на взлётную полосу. Слева громко засигналила машина, остановившаяся перед красно-белым шлагбаумом. Обслуга аэропорта на это никак не отреагировала – видимо такое нетерпеливое поведение водителей было обыденностью.       Солдат с винтовкой на вышке у шлагбаум лениво встал и начал всматриваться в пассажиров машины. Затишье продлилось до того момента, когда из транспорта на пыльную дорогу вышел мужчина в белом костюме. Солдат быстро слетел с вышки, торопливо поднял шлагбаум и склонился в глубоком поклоне. Пэйган, которого контрабандист из-за несвойственного ему белого прикида узнал не сразу, мимоходом похлопал расторопного солдата по голове, как какую-то борзую, которая услужила хозяину.       Оглядевшись по сторонам и оценив занятость техников аэропорта, Мин направился к вышке. Пока он медленно шагал, разглядывая землю под ногами, солдат у шлагбаума опасливо согнул ноги и поднял винтовку.       - Орёл! Осторожней! – за криком последовал выстрел, ушедший в молоко.       Пилот моргнул глазами из-за неожиданного громкого звука, а когда открыл их, увидел, что Пэйган, уже развернувшийся в сторону солдата, вскидывает пистолет, вынутый из подмышечной кобуры. Хлопок и чёрная большая птица, пикировавшая на наёмника, упала на землю, подняв в воздух желтоватые клубы пыли. Разведя руки в стороны и насмешливо кивнув «спасённому» солдату, китаец убрал оружие в кобуру, оправил пиджак и продолжил движение к вышке.       - Прекрасный выстрел, господин, - контрабандист оценил молниеносную реакцию правителя Кирата и приподнял шапку в знак уважения.       - Что самое главное – точный. Если бы всё в этой стране можно было бы решить подобным выстрелом. Хотя, - король изобразил на лице задумчивость, которая быстро трансформировалась в эмоцию «Эврика», - почему бы и нет! – он уже начал подниматься по лестнице, стуча подошвой туфель о железо, но внезапно остановился и вернулся к пилоту. – А это же ваши птички?       Аджаю было неудобно и душно – одеяло мешало поступлению свежего воздуха, мальчику в шерстяном свитере становилась жарко. Решив, что раз мама не видит, она и не узнает, он выполз из-под ватного одеяла. Немного подышав и попытавшись снять раздражающий свитер, он присел из-за громкого выкрика за бортом самолёта. А уж два прозвучавшие выстрела его и вовсе добили – расталкивая коробки он пополз наружу.       - Да мои, - пилот махнул рукой своему напарнику, измывавшемуся в ожидании улаживания бумажных формальностей для вылета с этой охваченной гражданской войной земли. – Мне выпадет честь оказать вам услугу? Я уже вылетаю, но готов сделать для вас всё, что в моих силах.       - Куда летите, если не секрет?       - В Китай. Там скинем груз, а потом разойдёмся по ангарам до следующего рейса. Сам я живу в Гонконге. Там, честно сказать, жара не слабее, чем у вас.       - Знаю, бывал. Не мог бы ты там зайти в одно место и передать моё письмо? Если сложно, то я не настаиваю. Куда зайти? Есть там ресторан… да ты его точно знаешь - «Большое колесо».       - Так это известное место, - пилот кивнул своим мыслям, увидел, что самолёт напарника вырулил на начало полосы и зашуршал винтами, поэтому поспешил закончить разговор. – Не вопрос, передам письмо. Вы только черканите кому, а то сами знаете - люди там собираются деловые.       - Конечно, о чём речь! – выудив из внутреннего кармана пиджака золотую ручку с сложенным пополам конвертом, Пэйган быстро вывел на бумаге несколько иероглифов и вязь незнакомых контрабандисту символов. – Ну, в добрый путь. А это вам лично от меня, подарок.       Воткнув ручку в кармашек на кожаной куртке лётчика и вложив в его ладонь конверт, Пэйган широко улыбнулся, вскинул руку прощаясь и по театральному медленно развернулся, продолжив подъём по лестнице. Сунув конверт в карман, пилот побежал к самолёту, сел на своё место и начал выезжать на полосу. Его напарник уже начал взлетать, набирая скорость.       Вот колёса его жёлтой машины, хотя, какой машины? Как сказал тот китаец? Птички? Подходит идеально. Когда жёлтая птичка оторвалась лапками от асфальта, пилот тоже начал разгон без труда запуская двигатели и надевая наушники. Захлопнув дверь сбоку от себя, он сосредоточил внимание на полосе. Небольшой подъём вверх и самолётик очутился в воздухе и, повинуясь штурвалу, начал набирать высоту, пристроившись хвост впереди летящей птичке.       Пэйган проводил глазами две жёлтые точки, постукивая пальцами, отбивая какой-то бравурный марш. В его голову пришла идея пустить уже наконец в Кирате своё радио и крутить по нему что-нибудь вдохновляющее. Да, а оборудование можно разместить на колокольнях – они возвышаются над всей страной, так пусть послужат делу прогресса. Кират ещё узнает, что такое на самом деле «Голос колоколен»!       - Субедар Пракаш! Техники нашли около взлётной полосы ребёнка!       Капитан Пракаш, чьё звание исковеркали на гуркхский манер удивлённо посмотрел на солдата, забежавшего в вышку. Пэйган, рассматривавший ногти на правой руке, приподнял одну бровь.       - Что он - король повернулся к вестнику, - …ты такое говоришь? Откуда здесь взяться ребёнку? – Пракаш, хотевший задать тот же вопрос медленно кивнул солдату, подбадривая и давая разрешение.       - Не знаю, Король Мин! Могу только проводить… - в голову наёмника постучалась мысль о том, что так разговаривать с высшим начальством не следует, когда его капитан закатил глаза и удручённо покачал головой.       - Соизвольте уж. Ну же, вперёд! - король замахал руками на солдата, подгоняя к выходу на лестницу. - Пракаш, вы с нами! Безобразие! Ребёнок на охраняемой территории и опасной зоне! Он мог погибнуть! – громко выражая своё недовольство всем и вся, Пэйган быстро спускался вниз.       У лестницы он замер, но солдат поспешно зашагал в нужную сторону, избавив своего начальник о ещё одного обвинения в некомпетентности. При виде начальства, техническая братия расступилась. Пэйган, только увидев ребёнка отвернулся от него, провернувшись на каблуках туфель. Приложив руки к лицу, он судорожно задышал, отказываясь верить в то, что только что видели его глаза.       Досчитав до десяти, он снова посмотрел на ребёнка и поспешил к нему. Присев на корточки и платком вытерев чуть чумазое лицо, Мин попытался мыслить рационально. Нет, ну что Аджай может тут делать.       - Аджай, мальчик мой, ты что тут делаешь? – малыш состроил суровую мину и коротко сказал то, что хотел сказать уже давно, но всё стеснялся и сдерживал себя.       - Нет!