Soul on Fire

— Ну, что, Фрэнк? Обломаем крылышки нашей ночной бабочке? — произнеся эту фразу с холодной усмешкой, расползшейся на тонких губах, мужчина медленно развернулся и побрел кошачьей походкой в спальню, держа в ладони лубрикант. Он явно находился в приподнятом настроении. Ну конечно, не каждый ведь день он лишает девственности таких симпатичных мальчиков. Зайдя в просторную комнату, мужчина увидел Джерарда, который, стоя около стены, нервно оглянулся на звуки шагов и открываемой двери. Он был похож на потерявшегося щенка. Но Фрэнку его было ничуть не жаль: сам согласился, так пусть выполняет свою часть сделки. — Раздевайся. — От громкого, казалось Джерарду, голоса стены пошатнулись, а сам юноша вздрогнул, посмотрев на Айеро большими глазами. Мужчина, заметив реакцию своего будущего протеже, усмехнулся мыслям в своей голове: «Совсем еще юный. Глупый. Наивный. Он станет моим». Этой ночью не было нежности. Была лишь грубость и дикая животная страсть. Да, пускай с одной только стороны, но все же… Бледная спина выгибалась, руки царапали, а зубы кусали. Боль сквозила в юном теле, будто кровь, будто так и было задумано. Ягодицы напрягались, член наливался кровью, боль продолжала сочиться в юном теле. Юное тело кричало от боли. Но юное тело не протестовало. Юное тело не умоляло (прекратить). Оно просто было. Здесь и сейчас, а может, не сейчас и, может, не здесь. Насилие? Боль? Крики? Этого не было? Было? Секс — это насилие? Насилие — это секс? Что такое вопрос?

***

Солнечные лучи медленно, ох как медленно проникали сквозь большое окно во всю стену. Медленно. Мееедленно. Тягуууууче. Будто ночь не хотела отдавать свои владения, свою власть над этим местом. Не надо! Постепенно солнце все же озарило квартиру на энной улице. Сгорбившаяся спина человека, сидящего на краю кровати с мятыми простынями, больше не идеально бледная. Синяки, укусы, царапины, засосы… Грязный! Человек морщится. Встает. Обводит мутным, бездумным взглядом пространство; солнечные блики прыгают по идеально сложенным вещам. Осознав свою глупость и беспомощность, человек горько вздыхает, думая про себя: «Так надо было. Да, так надо было». Дурак! Одевается, тихо ступая по холодному, едва прогретому солнцем паркету. Оглядывается назад, на кровать, где, укутавшись от утренней прохлады в объемное одеяло, посапывает мужчина. Он обнажен, этого не видно, но Джерард знает. Его волосы сильно взлохмачены, и юноша, не отдавая отчета своим действиям, приглаживает свои волосы, находящиеся в таком же беспорядке. Лицо спящего спокойно и безмятежно. Хочется его ударить. Разорвать губу, откусить часть сухой кожи и выплюнуть. До крови. Надавить пальцами на позвонки с такой силой, чтобы те к чертям прорвали легкие, увидеть, как алая кровь стекает густыми каплями изо рта, капая на уголок одеяла, подложенного под щеку. Почему он не спит на подушке? Вздрогнув от наваждения, юноша разворачивается и все такой же тихой поступью движется по направлению к двери. Он не хочет больше оставаться в этом замке. (В за́мке или замке́?) Поворачивая дверную ручку, он думает, что теперь должно быть лучше. Холодно.