My perfect soul

— Ну как так-то? — это первая в жизни фраза, которую слышит альфа, на чьей ножке красуется бирочка с указанием веса в 4.200 гр. и номерочком «61». — Зато уж точно ясно, что одиноким наш мальчик не будет, — отец малыша гладит по голове мужа и целует в висок, мило воркуя о том, что хотел бы получить свою метку в виде абстрактного рисунка на предплечье раньше, чем на третьем курсе института. Возможно тогда, они бы сейчас смотрели не на своего первенца, а второго или третьего ребенка четы Пак. — Мужчина, приди в себя, спина нашего сына полностью покрыта татуировками… Пак рос в неприлично богатой семье и в неприличной атмосфере воспитанности и галантности. Он так и остался единственным сыном у любящих родителей, где отец был вечным спонсором президентских выборов, а папа, как умалишенный, воплощал планы по постройке детского дома для слабослышащих детей, что давалось то для людей со стальным характером не очень легко, а что уж говорить о слабом омеге. Чанёль глубоко вздохнул и открыл дверь в гардеробную, попутно проводя рукой по все еще влажным волосам. На улице сегодня было жарко для мартовской сеульской погоды, что очень нарушало продуманную жизнь молодого человека с темными каштановыми волосами. Опять придется мучиться и пить воду литрами, но нет, нацепить простую футболку или рубашку с короткими рукавами он просто не мог себе позволить, во всяком случае, не во время учебы. А учёба была в его жизни 24/7. Пак грустно усмехнулся, когда увидел новый завиток на запястье, который тонкой лентой окутывал цветок черно-белого пиона с еле заметным оттенком розового. И снова плюс в его коллекцию. — Сколько можно, а? — спросил он в тишину и потянулся к джинсовой рубашке, чтобы скрыть весь фейерверк красок и фигур, которые тонкими линиями окутывали его торс, спину, руки, а в некоторых местах уже и бёдра. Пак не знал, в чём он так провинился, что природа не отпечаталась на нем маленькой завитушкой, а забрала в плен всё тело. — Где же тебя искать-то еще? — вопрошает альфа и застегивает последнюю пуговицу-удавку на джинсовой ткани. Он поливает одинокий фикус, прежде чем включить кофе-машину и надевает часы, что еще вчера скинул на мраморную холодную столешницу. Почему-то слишком жарко, хоть в комнате не выше 21 градуса, а ощущения, словно греется кровь, растягивая вены в тонкую струну. Татуировки горят уже какой день, но ничего не происходит от слова совсем, только вот на факультете международного права задают всё больше и больше домашки. Пак закидывает в рот две конфеты и запивает их терпким кофе, а потом хватает ключи от машины, кожаный портфель и прикрывает тяжелую входную дверь. Очередной день, очередного месяца, двадцать четвертого года жизни. Чанёль паркуется слишком криво и ему это совершенно не в кайф, но какой-то придурок умудрился занять стареньким Дукатти два парковочных места, при этом выбесив опаздывающего на лекцию альфу. Чанель успевает занять место до трели звонка и сообщить Чондэ, что тот снова измазал ручкой свою пухлую щёчку, от чего омега краснеет и просит помочь с такой постоянной и нескончаемой проблемой. Пак хмыкает и проводит языком по большому пальцу правой руки. Он знает, для кого весь этот спектакль и очень рад тому, что от Минсока в итоге достанется только самому Чондэ, потому что Ким старший хоть и был крупнее, но в росте уступал знатно. Преподаватель, седовласый альфа, вошел как и всегда, словно перед ним ковровая дорожка и палка в пищеводе, но потом за его спиной хлопнула дверь и аудитория замерла. В класс вальяжной походкой впорхнул хрупкий парень — омега, с выкрашенными в пепельный блонд волосами, нереально длинными пальцами и татуировками по всему телу, что вырывались наружу, через глубокий выкат черной футболки. Чанёль сглотнул, тело обожгло так, что хотелось выть, а лучше содрать кожу к чёртовой матери. — Это мой сын, Бён Бэкхён, — сообщил мужчина об этом и добавил, что тот хотел послушать лекцию, не упустив того, что оторвет член каждому, кто хоть капнет слюной на его ребенка. Бён младший садится аккурат перед Чанёлем, отчего тот оставляет отметины на парте и ломает три ручки подряд, а ещё он думает о том, что Бэк выглядит как мечта педофила-извращенца, потому что несмотря на узоры, что скрывает майка и синяя кожанка, за него можно убить и сесть. И даже двадцатка строгача не отобьёт желание обладать. Бэкхён оборачивается в сторону Пака и просит того одолжить ему листочек и ручку и хмыкает, видя горсть сломанных письменных принадлежностей. Паку кажется, что настал всемирный пиздец, потому что хочется пить и снова содрать эту кожу. Все горит чёртовым пламенем. Метки на теле пылают огнём. Когда Бён снимает куртку, вешая ту на спинку стула, у Пака перед глазами мир на две части и пот по вискам. На правом запястье розовый пион, в нем больше красок, а значит все рисунки на теле альфы — витки судьбы его омеги. Бэкхён первым появился на этот свет. Паковские руки болят от напряжения, когда кулаки почти трещат, кроша кости и отпуская их по венам и Чондэ вскрикивает, поворачивая голову в сторону друга. Чанёль бледен, словно умер не менее трех часов назад и напряжен так, как будто солнечная система держится на одном плече, а Юпитер — на другом. Чондэ что-то говорит и сгребает все вещи в рюкзак из коричневой кожи, а потом выводит друга на свежий воздух. — Ты как? — Кажется, я рехнулся, — ноет старший и прикладывается головой о стену. — Как так-то? Чанёль возвращается домой за полночь, стараясь выкинуть из головы мальчишку с цветком пиона на запястье, но запах настолько окутал молодого альфу, что ему кажется, словно Бён прячется где-то за углом, но … — Привет, Чанёль, — перед дверью скрючившись сидит Бён младший и часто-часто дышит. — Мне тоже больно, но не так как тебе, — говорит он и пытается встать, цепляясь руками за стену. — Как ты, мой соулмэйт? Не хочется найти мочалку и содрать все метки к херам? — Как ты меня нашел? — Я нашел тебя уже очень давно, вот только ты меня не замечал, слишком правильный Пак, — Бён старается смеяться, но тут же охает, сгибаясь от жжения в районе груди. — Я устал, Чанёль, за всю жизнь так устал, — выдыхает он и делает шаг навстречу. — Давай уже закончим, иначе сдохнем на заплеванном полу… — Тут чисто, как в операционной, — немного надменно фыркает альфа, но все равно ступает ближе и ещё, пока не касается кончиками пальцев щеки растатуированного омеги. — Ты старше меня? — Да, первая метка, под сердцем, появилась на моем теле 27 ноября 1992 года, я же родился в мае, шестого. — Ты мой хён? — и яркие смешинки в глазах. — Пошли, моя душа, будем лечить друг дружку, — и паковская рука обхватывает чётко там, где всё сильнее распускается цветущий розовый, с молочным оттенком пион. Как только дверь приветственно пиликает, альфа бурчит что-то о том, что его соулмэйт может чувствовать себя как дома, на что получает лишь: — Почему «как»? — и клевок в щёку. — Ты моя судьба, от которой, с такими-то масштабными метками, хер ты скроешься, милый, — и Пака как-то странно коробит эта наглость, некоторая вседозволенность омеги, благодаря которой тот уже давно скинул куртку и сидел своим прекрасным задом на столе. — И вообще, я шесть часов тебя под дверью караулил, поэтому уж не обессудь, — младшего толкают бедром и отгоняют от холодильника. А потом Пак теряется, потому что Бэкхен порхает по кухне, словно знает тут все, а еще он тот, благодаря которому плита узнает, что её создавали для готовки не только пресловутого омлета, но и того, что имеет такой запах, от которого сводит внутри всё в томительном ожидании. Чанёль голоден до усрачки, но еще больше он хочет понять странного парня, который под нос напевает мотив новой песни Шайни и так мило виляет бедрами, что… — Слюни подотри, милый, — и тарелка перед носом, но будоражит иной аромат. — Да, скоро течка, но ты жуй, Годзилла, — Бэк и себе отхватывает тарелку со спагетти в остром соусе и с морепродуктами. — Вкусно, — с набитым ртом, но без стеснения. Пак чувствует себя в своей тарелке и наконец-то близок к тому, чтобы посчитать это место домом. — Очень вкусно, Бэкхённи. — Только учти, карри я готовить не буду, хотя люблю его безумно, пиццу заказываем только в заведении моего двоюродного брата, я девственник, поэтому даже не пытайся разложить меня на этом столе сегодня, а еще я пинаюсь во сне, но как подсказывает мне разум, Кёнсу тот ещё проныра, — хмыкнул омега и достал из заднего кармана телефон. — Кто такой этот Кёнсу, не расскажешь? — альфа злится, отчего тело с новой силой начинает гореть, а старший проводит руками по волосам и откидывается на спинку стула. — Ревнуешь, моя душа? — Убью, — рычит, а уши смешно дергаются. — Меня? — Его! — Он омега, остынь, Ёлли, — и ладонь накрывает паковские пальцы, а внутри так спокойно и правильно. — Я вряд ли смогу уйти от тебя, малыш, — Бэк перегибается через стол, — только если в банду к байкерам или пойду работать в тату салон, м? — Хер тебе, ты мой, — и целует так, что перед глазами звезды, а внутри фейерверки и чертовски хорошо. У Бэка безумно вкусные губы, нежные щёки и аккуратный нос, а еще он такой, что от данного прикосновения можно выносить вперед ногами, поэтому Пак в мыслях пишет завещание, а еще думает о том, что хочет от него детей, и не одного, а пять и дом, за городом, чтобы по вечерам обнимать любимого со спины и целовать высветленный затылок. Всё это проносится водоворотом и в голове старшего, ярко рисуя картинки их будущего и Бэк понимает, что такое на самом деле эта фишка с соулмэйтами, когда твой альфа принадлежит тебе не только по подходящему запаху, но и становится твоей душой. — Я не смогу уйти от тебя, — блондин дышит тяжело и в чужие губы. — Твой отец мне яйца оторвет, — смеется Пак, а на самом деле, ему плевать. — Он все знает. Это именно он сказал мне год назад о том, что видел странные рисунки, которые усыпали тело самого умного и красивого альфы потока. — Это в тот день, когда какой-то дебил включил пожарку и утопил под струями воды мой ноут, ну и заодно рубашку? — Чан приподнимает брови. — Ну и где ты шлялся год? — Нигде, я был рядом, просто боялся, что ты будешь ненавидеть меня за это, — он с легкостью снял майку и начал обходить стол. — Покажешь? — спросил он чисто для проформы, как понял Пак, потому что тонкие пальцы запорхали по пуговицам, а потом легли на рельефную грудь, очертили буквы «В и С», что были переплетены в районе сердца, а потом такой осторожный поцелуй и тихое «как же я тебя ждал, Бэкхённи». Бэкхён напрочь отказывается жить у Пака до отметки отношений сроком в шесть месяцев, однако его апартаменты копят пыль и теряют свои предметы интерьера, а Бэк мотивирует это тем, что «зато потом не разоримся на транспортной компании». Старший знает о неприличном богатстве семьи альфы, но ему плевать, хоть и в части манер и поведения, в присутствии взрослых, он идеален, но вот дома… — Бэкки, прошу, — воет Пак, прыгая вокруг злосчастного мраморного стола, — ты себе голову раскроишь, малыш, — а Бэк танцует, виляя бедрами очередному заводному треку. — А нехер меня динамить, длинное чудовище, — мир замирает на полах расстегнутой рубашки и кромки белья, что виднеется из низко посаженных джинсов. — Но ты же сам сказал, что я не должен… — Да ты охуел, придурошный? Три месяца, а ты ниже шеи не опускался, — и снова покачивание в такт. Пак заворожено выдыхает и шепчет: — А куда ты хочешь? И Бэкхен хочет так, что коленки трясутся, а глаза за пеленой наваждения. Он хочет везде, повсюду, всего и без остатка, чтобы стонать и путать руки в темных волосах, чтобы вылизывать длинные пальцы и до крови родные губы. — Я люблю тебя, — шепчет альфа. — Блять, Чанёль, заткнись, — и спиной больно упираться в ручку шкафа, — я тебя тоже люблю, тоже и очень сильно, душа моя. — Студент Пак Чанёль, а Вы не заболели? — пробасили над ухом и Чан с недовольством поднял голову, встречаясь с суровым взглядом. — Господин Бён, Вы опять прокрались к нам рано утром, чтобы оставить порцию закусок Вашего мужа? Спасибо, я люблю его кимчи… — Пак, ты рехнулся? — сбоку пинает Чондэ и альфа вскакивает, озираясь на сидящих за партами студентов. — Чанёль, ты весь красный, что с то… — Где Бэкхён, — молодой альфа умоляюще смотрит на мужчину и делает шаг навстречу. — Где он? Бред какой-то… Быть не может. — Откуда ты знаешь, как зовут моего сына? — Пака кроет, ему плохо от духоты и одновременно холода. Его знобит, словно температура шкалит конкретно и вряд ли от этого можно спастись. — Студент, чтоб тебя, что у тебя с моим сыном? Пак смеется, а с глаз слезы стелют дорожки. Ему словно сотню ножей и все в одно сердце, там где две буквы, там где любовь, но так не должно быть, так болеть просто не может. Словно кожу сдирают и это безумно. — Откуда? — он заикается на каждом слоге и тянет руки к рубашке, также, как когда они были на кухне с Бэкхеном, но вот только не будет поцелуя в сердце. Паку кажется, что при таком раскладе и сердца уже не будет. — Он мой мир, — рубашка падает на пол, а Пак на колени и кричит, орёт так, что частицы кожи застряют под ногтями и тело полосит тонкими ранами. — Это ты? — мужчина неверяще смотрит на студента и на миг прикрывает глаза. — 27 ноября 1992 года на теле моего мальчика… — Я родился уже с меткой, уже для него, а потом еще сотня линий с каждой неделей и месяцом новые рисунки, я не мог, — он захлебывается, — не мог остановить это, понимаете? — Чанни, — Чондэ набросил на спину парня джинсовую рубашку и сел рядом. — Если ты потеряешь его, ты в тот же миг перестанешь существовать. Такая связь бывает раз в сотню лет и только у десятка пар на планете, — он набрал в легкие воздуха. — Мои родители, они такие же, — омега всхлипнул. — Два человека — одна душа, а когда часть умирает, то и второй больше в этом мире просто нет места, Чанни. Чем дальше вы друг от друга, тем невыносимее будут дни, поэтому, — он перевел взгляд на профессора, — прошу Вас, дайте ему ответ. — Бэкхен взлетает, — тот глянул на часы через пять минут. У него рейс до Джакарты, но там пересадка, а куда дальше, я не знаю, мы не так близки, — мужчина немигающим взглядом смотрит на Пака. — Он сказал, что хочет взять тайм-аут на год и подумать над жизнью, а пока отдастся старой мечте о путешествии по закоулкам этого мира. Прости, — учитель набирает номер сына, но в ответ стандартное «абонент не доступен». Пак уже вряд ли помнит то, как сорвался с места и на всей возможной скорости, что удавалось выжать из мазды, гнал в сторону Инчхона, чтобы следом сорваться в ту самую Джакарту и молиться, надеяться на то, что сможет всё-таки догнать свою судьбу. — Рейс через семь часов, — отчеканивает сотрудник аэропорта и Пак прячет в ладонях глаза. Всё впустую, ничего не выгорит, как не желай, а потом. — Я уж думал, что только я сдвинулся, — шепчут на ухо, — а ты вообще полуголый и ревёшь, как девчонка. — Чт… — глаза в глаза и такой родной запах выбеленных волос. — Ты не улетел? — Без тебя? — Бэкхён смеётся так громко, что люди вокруг оборачиваются, но ему плевать по всем фронтам. — Ишь чё захотел, безмозглый придурок! — и пихает в плечо, а потом целует так, что хочется променять почку на способность телепортироваться. — После того сна, что я видел, я ни на секунду не отпущу тебя, Ёлли, — и снова целует. — У меня через два дня экзамен у твоего отца, поэтому придется, малыш. — Не парься, ты теперь блатной, а я, — он встает с пола и тянет младшего на выход из аэропорта, — хочу узнать, чем же закончится наш с тобой общий сон. Пак не долго думает, выдавая первое, о чем он подумал: — Пятеро детей, лабрадор и дом на свежем воздухе, — слова теряются в волосах красивейшего омеги, — а ещё, я никогда тебя не отпущу, Бэкхён-а. Никогда… — И не отпускай, я согласен.