Ночные смены

Сун отжимается, пока кулаки не начинают саднить, руки ныть, и, сбившись со счёта, он падает лицом в траву. — Ну, и что ты так гоняешь себя? — небрежно бросает проходящий мимо охотник. — Вставай, пора. Сун, задыхаясь, переворачивается на спину, с трудом задумывается: и правда, зачем? И тут же вспоминает: ах да, чтобы не думать. *** В самом пылу битвы наступает момент, когда профессионализм побеждает человечность. Он больше не слышит криков людей и рёва чудовищ, он задерживает дыхание и натягивает лук, ориентируясь на звук: скрип гибкого дерева, гудение тетивы, и, наконец, лёгкий щелчок, когда стрела ложится как нужно. Выстрел. В этот миг всё становится кристально ясным и чётким: у него есть цель, у него есть средство, он — инструмент, и всё правильно, даже убийство. В самый тёмный час ночи он наклоняется к приоткрытым губам, опираясь на руки — пальцы напряжены, плечи ноют, принимая тяжесть, но он не смеет мешать хрупкому дыханию принца своим весом, своим дыханием, и потому их поцелуи почти целомудренны и коротки. Он боится стонов, которые слышит, потому что не всегда понимает, сколько в них боли, сколько — удовольствия. Он не очень-то умелый любовник, и боится, что делает что-то не так, хотя и старается быть чутким. Он движется, удерживая неспешный ритм, хотя сердце колотится как безумное, и на спине выступил пот от напряжения, хочется вдавить Сагума в мягкие покрывала, прижать к себе, чтобы чувствовать, как он движется, как он дышит — но он остаётся на вытянутых или полусогнутых руках, довольствуясь тихим хриплым дыханием, которое доносится до его губ или щекочет кожу. В этот миг всё становится кристально ясным и чётким: безумные тренировки не бессмысленны, они — чтобы сейчас он удерживал вес на руках, не давая им задрожать от напряжения, чтобы двигаться плавно, не сбиваясь с ритма. Есть принц, есть его охотник, и есть охотник — и его принц, а всё, что может быть кроме них — исчезает, даже след от кольца на безымянном пальце не виден в сумерках. Сагум вытирает пот с его лба прохладным пальцами, и, улыбаясь, с верхней губы, целует, и они разговаривают о том, о сём — о делах дворца, о мире за его пределами, о слухах, об оружии, о еде, о коже Сагума, о его вкусе, о том, чем он пахнет, о том, как любим — до тех пор, пока в окне не начинает брезжить свет, а глаза принца закрываться сами собой. Охотник хочет спать не меньше, и хочет остаться ещё. — Мне пора, — говорит он. — Утренняя стража. — Утренняя стража, — с улыбкой вторит ему Сагум, хриплым шёпотом. — Там, на столе, отвар для тебя. Он должен тебя подбодрить. Горьковатый, терпкий вкус остаётся у него во рту, перебивая нежное послевкусие прощальных поцелуев. Мир наваливается на него — ярким светом, гулкими коридорами дворца, приторными речами придворных, разученными ритуальными поклонами. Сагум проходит мимо — где-то далеко, за спинами слуг и охраны. Под руку с супругой он отправляется в тронный зал к отцу. Сун закрывает глаза лишь на мгновение. В это мгновение всё становится кристально ясным и чётким.