Где бы ты ни был

1. «Корона и виселица» была полна народу. Матросы, портовый люд, верные завсегдатаи из коренных жителей Амбера — все гомонили и пили, ели и хохотали, задирали друг друга и окликали знакомых. Это была простая таверна с хорошей кухней и сомнительной репутацией. Одно из самых шумных мест в портовом районе города — и одно из самых удобных, если нужно обсудить что-то, не предназначенное для посторонних ушей. Посторонние уши просто не расслышат ни слова в общей какофонии. Это привлекало в скромное заведение на редкость высокопоставленных гостей. Впрочем, демонстрировать, что инкогнито господ раскрыто, здесь было не принято. Возможно, именно поэтому представители королевской семьи Амбера оказывались в «Короне и виселице» вовсе не редкими гостями. Сейчас трое мужчин в неприметных, но явно добротных плащах занимали столик в углу. Между ними не было сильного сходства: смуглый черноволосый Кейн, белокожий Джулиан со строгим лицом, улыбчивый ширококостный Джерард — и все же эти трое были единоутробными и единокровными братьями. — Думаю, мы больше никогда его не увидим. Это окончательно. А ты как считаешь? — негромко спросил Джулиан, в его глазах блеснуло злорадство. Кейн усмехнулся. Ненависть брата к Корвину всегда его забавляла. — Думаю, что в ближайшее время точно не увидим. Эрик стал заметно более уверен в себе — это не без причины. — Я тебе повторю, Кейн: что-то было перекинуто через его седло в ту ночь, и на тропе я нашел кровь. Корвин — покойник. Где бы он ни был, он гниет в могиле. И на месте Эрика я бы позаботился о том, чтобы у него не осталось лица, по которому его можно было бы узнать. — Снял бы с него шкуру? — рассмеялся Кейн. — Теперь я понимаю, о ком ты думаешь на охоте. — Да ладно вам! На самом деле вы так не думаете. Не стал бы Эрик убивать родного брата! — нахмурился Джерард. Кейн переглянулся с Джулианом и неопределенно пожал плечами. В некоторых вещах принять правду жизни Джерард просто не мог, не стоило и пытаться ее открывать. — Ну, не забывай, что они ладили совсем не так хорошо, как мы… — протянул он. — Так что утверждать тут ничего нельзя… Но в любом случае то, как Эрик поступил с Корвином, — проблемы Эрика, а не наши. Нам надо определиться, участвуем ли мы в этой игре вообще. Эрик набирает силу и проявляет в этом завидную целеустремленность. Сейчас, когда Бенедикт уехал из Истинного мира… — Он отправился на поиски Корвина, — вставил Джерард. — Такова официальная версия, — кивнул Кейн. — Но все мы знаем, что он просто не любит подолгу оставаться в Амбере. В общем… — Эрик — наиболее вероятный претендент. Если бы я выбирал между Бенедиктом и Эриком, я бы еще подумал. Но с рыжим кланом, дышащим Эрику в затылок… В чем ты еще сомневаешься, Кейн? — нахмурился Джулиан. — В массе вещей, в массе… Но мы сделаем, как ты хочешь, Джулиан. Ты больше всего стремишься встать под знамена Эрика, ты и пообещаешь ему свою лояльность. Пусть Эрик думает, что мы с Джерардом всегда поддержим тебя в твоем выборе. — Пусть думает? — Джулиан аккуратно поставил на стол кубок, из которого только что отпил глоток, и внимательно посмотрел на старшего брата. — Не держи все деньги в одном мешке. Не носи все оружие на виду. Не знакомь всех любовниц между собою. Каких только пословиц не бывает! И все до единой очень подходят к нашему случаю. Мы не претендуем на главный приз в этой игре. Зато вполне можем обеспечить себе процветание при любом раскладе. Безвыигрышный, но и беспроигрышный вариант, — Кейн усмехнулся. Джерард шумно вздохнул. — Я бы очень хотел, чтобы у нас не было всех этих выигрышей-проигрышей. И еще больше — чтобы никто из наших никуда не пропадал. — Наши — это мы трое, Джерард. Можешь прибавить сюда Бенедикта, если тебе так хочется, — добавил Кейн, увидев, что Джерард готовится возразить. — Я только о том и думаю, чтобы никто из наших не пропадал. Мы сейчас обсуждаем, как нам удержать нейтралитет при любых действиях наших менее мирных родственников, если ты не понял, — он похлопал Джерарда по широкой сильной ладони. — Да, это дело, — с некоторым сомнением в голосе согласился Джерард. — А мне что нужно делать? Тоже обещать лояльность? — Тебе — быть собой и держаться от всего этого подальше, — посоветовал Кейн. — Поступай по собственной совести и не обещай ничего никому. Остальное оставь нам. Джерард кивнул, и Кейн пригубил вина из своего кубка. Они с Джулианом обменялись понимающими взглядами. Пусть остальные перегрызают друг другу глотки. Чем меньше родни останется в линии наследования, тем больше вероятность, что однажды козырный туз выпадет одному из детей Рилги. 2. Оберон проводил глазами Дейрдре, выскользнувшую из комнаты. Другие его дети продолжали свои маленькие игры, ведя сложносочиненные беседы, наблюдали друг за другом. А Дейрдре ушла. Мелькнула в дверном проеме черной тенью — и растаяла. В последнее время она вообще больше напоминала собственную тень, чем принцессу Истинного мира. Спустя пару мгновений Эрик оторвался от стеллажа, который он все это время подпирал плечом, и, попрощавшись, подчеркнуто лениво покинул комнату. Оберон нахмурился, выждал пару минут и тоже поднялся с кресла. Дейрдре он увидел на лестнице. Эрик заступал ей дорогу и говорил что-то с серьезным видом. Потом протянул к ней руку, но Дейрдре отшатнулась, быстро отступила к стене. Эрик досадливо поморщился, шагнул к ней, и тут же в руке Дейрдре блеснул выхваченный из рукава кинжал. Она наклонила голову, напряглась, как загнанный в угол зверек. — Дейрдре! — Оберон не выдержал. Дети замерли и с трогательной синхронностью повернули к нему головы. Дейрдре судорожно сглотнула. На лице Эрика на секунду отразилась растерянность, и тут же сменилась привычной самоуверенной маской. — И что здесь происходит? — осведомился Оберон, начиная спускаться к ним по ступеням. — Я хотел поговорить с Дейрдре… Она в последнее время сама не своя. — Лицемерный убийца! — очень тихо прошипела Дейрдре, но Оберон услышал. — А она с тобой, судя по всему, нет, — заметил он. Эрик пару лишних раз моргнул под его долгим взглядом, и с облегчением отвернулся, когда Оберон велел ему вернуться в зал. — Я провожу тебя в твои комнаты, Дейрдре, — не терпящим возражений тоном предложил Оберон, и девушка опустила голову и убрала кинжал на место, в рукав. Они шагали по коридорам в полном молчании. Дейрдре, еще более бледная, чем обычно, в неизменно черном платье, украдкой бросала на отца настороженные взгляды. На пороге своих комнат она помедлила перед тем, как шагнуть внутрь. Комната оказалась освещена несколькими свечами, установленными в подсвечник. Оберон прикрыл за собой дверь. — Дейрдре… — он взял дочь за подбородок и легонько погладил большим пальцем по щеке. — Ты и вправду больше похожа на порождение Теней, чем на саму себя. На тебя больно смотреть. У Дейрдре задрожали губы. — Эрик — убийца! — шепнула она едва слышно — не ради сохранения секрета, а оттого, что перехватывало горло. — Я так не думаю, — спокойно возразил Оберон. — И тебе не стоит так думать. — Но… Я не могу! — она замолчала, рот у нее искривился от подступающих рыданий. — Ну тихо, тихо… — Оберон обнял ее и прижал к груди, давая выплакаться. Плакала Дейрдре беззвучно, отчаянно и недолго. Отстранившись, она быстро вытерла глаза. — Вот и молодец, — Оберон снова коротко коснулся ее щеки, стирая слезу. — Не плачь. Корвин уезжал и раньше, но всегда возвращался в Амбер, куда бы его ни заносило. — Тебе ведь не все равно? — хрипловатым от слез голосом спросила она. — Не все равно, что с ним? — Нет, мне не все равно, — твердо сказал Оберон. — И что с тобой, мне тоже не все равно. — Хорошо, — Дейрдре кивнула, одновременно и очень похожая на свою мать, и совсем не такая, как она. — Хорошо. 3. Оберону действительно было не все равно. До такой степени, что, выйдя от Дейрдре, он сразу же зашагал по коридору, чтобы кое с кем поговорить. Нужные ему покои находились в совсем другой части замка. Оберон прошел мимо поста стражников, которым кивнул на ходу, миновал еще одну арку и подошел к тяжелой деревянной двери, окованной полосками железа. На его стук отозвались практически сразу, и он вошел в кабинет отца. В закопчённом камине пылал странный фиолетовый огонь. Кривые тени отплясывали по стенам, увешанным полками с рядами книг и всякой всячиной. Дворкин сидел за столом и не слишком довольно смотрел на сына. Перед ним лежал древний на вид свиток с убористыми строками неизвестной Оберону письменности. — Что еще, Обере? — поинтересовался Дворкин. — Здравствуй. Я хочу знать, где Корвин. Ты заверил меня, что знаешь, где он, и уверен, что с ним все в порядке. Мне нужны подробности. — Мхм, — рассеянно промычал Дворкин, уже скосив глаза на свиток. — Отец! — Оберон сердито свел брови. — Я слушаю тебя, слушаю, Обере, — Дворкин недовольно оторвался от чтения и постучал пальцами по столешнице. — Насколько я вижу, все для Корвина сложилось наилучшим образом. Не понимаю, почему ты должен отвлекать меня от работы. — Наилучшим образом? Мой сын исчез, по общему мнению — убит. Скорее всего, собственным братом. Это ты называешь «наилучшим образом»?! Дворкин тяжело вздохнул и, сцепив кончики пальцев, терпеливо объяснил: — Корвин жив, и в том месте, куда он угодил, таковым и останется. — Ты уверен? Ты… — Я уверен. Возьми его Карту. Он не ответит, но на том конце что-то будет. — Слишком мало этого "чего-то", я уже пробовал, — Оберон покосился на пыльную груду книг, наваленную на сиденье кресла для посетителей, и несолидно присел на широкий подлокотник. — Достаточно, чтобы унять твое беспокойство, я полагаю. У твоего сына больше шансов выжить вдали от Амбера. Слишком много страсти эти двое — он и Эрик — вкладывают в желание друг друга убить. Ничто их не успокоит... Дворкин опустил глаза в свои бумаги и закончил все более отрешенным голосом: — Горячая кровь, а? Отличная кровь у этих троих, родившихся от Файелы. Они еще сыграют свои роли… — Что ты там бормочешь? Если ты знаешь, где Корвин, я хочу его вернуть. Дворкин поднял взгляд. — Не делай этого, Оберон, если хочешь сохранить ему жизнь. Ты уже потерял двоих сыновей — Озрика и Финндо. Образ в их крови был не так силен — в них было слишком много Хаоса, но Корвин — другое дело. Он нужен Амберу. Береги детей, Обере. Это только кажется иногда, что их слишком много — а потом, не успеешь оглянуться, как остается жалкая горстка, из которой на что-то путное годится только один… Я-то знаю! — Дворкин грустно покачал головой. — За твоими детьми охотился Хаос. — А твои перебьют друг друга сами, без внешней угрозы. Корвин нам нужен, — повторил Дворкин. — Джокер до поры до времени прячут, чтобы достать в самый нужный момент. Оставь его в покое. Пусть проветрит голову вместо того, чтобы подставлять ее под меч брата. Да и остальные твои отпрыски после этой истории поумерят братоубийственные порывы. Всем одна польза. — Значит, Эрик знает, где Корвин, — утвердительно проговорил Оберон. Дворкин кивнул. — Он станет ему самым ревностным хранителем. Эрик никогда не решится убить его, если Корвин не будет нарываться сам, а сейчас он не будет, — нервные пальцы погладили пергаментную страницу, проследили строчку незнакомых Оберону символов. — Ты будешь за ним приглядывать? Отец? — Не буду, Обере. Я слишком занят! Корвину достаточно Образа, который будет с ним, куда бы он ни направился. Может, ты уже уйдешь? — лицо Дворкина скривилось в раздраженной гримасе, и Оберон поднялся с подлокотника. На нем и сидеть-то было неудобно. — Не могу сказать, что мне нравится твоя позиция, отец, но… — …но ты видишь в ней резон. Этого достаточно, — кивнул Дворкин, взял с края стола серебряный кубок с темным питьем и отхлебнул глоток. — Просто поверь: все складывается наилучшим образом! И иди уже, пока я не швырнул тебе в голову ничем хрупким, о чем я мог бы потом пожалеть. 4. Флора была абсолютно уверена в собственной неотразимости. Из всех сестер она — несомненно! — была самой красивой. И поэтому было вдвойне обидно, что кто угодно это признавал, кроме ее собственной семьи. Куча мужчин замирала от восхищения при ее виде, а в ее семье все почему-то увивались за кем-то другим. Джулиан давно терял дар речи в присутствии Фионы — дурачок, если чем и можно было бы поразить эту зануду, так только заумными словами, а он, будто себе назло, молчал, как рыба, или демонстрировал редкостное косноязычие. Бенедикт почему-то старался опекать Ллевеллу — хотя он, наверное, просто считал, что это компенсирует ей невнимание остальных. Дейрдре — та просто вечно купалась во внимании! Сначала Корвин — это было хоть привычно... Но теперь Флора постоянно замечала, что с Дейрдре не сводит глаз Эрик. И даже отец то и дело провожал ее взглядом куда менее равнодушным, чем обычно! Может быть, Эрик даже вправду убил Корвина, потому что ревновал его к сестре! Это было совершенно несправедливо. Флора считала, что ей самой роль роковой женщины подошла бы не в пример лучше. А тут еще Фиона недавно пустилась в рассуждения о том, что прошло уже некоторое время с тех пор, как Рэндом потерял мать, а отец все остается один. Она говорила — в своей невыносимо занудной манере, конечно, — что отец сейчас особенно уязвим для обаяния дочерей. Сыновья лезут вон из шкур, чтобы перед ним выслужиться, а дочери было бы достаточно вести себя мило — это затронуло бы струны одинокого отцовского сердца куда сильнее. "Возможно, некоторые этим уже пользуются", — вот что она сказала напоследок! Флоре не нужно было разъяснять. Конечно, Фиона имела в виду Дейрдре! Бродит повсюду, как несчастная трепетная лань, и пользуется отзывчивостью отца! Он даже потребовал, чтобы во время торжеств на праздновании в честь Единорога она была рядом с ним — якобы чтобы она не сбежала с праздника. Флора даже губу закусила при мысли о том, насколько гармоничнее и лучше, чем Дейрдре, смотрелась бы на почетном месте во время торжеств она. О, она бы сделала этот праздник незабываемым! Неужели ей никогда не выпадет шанса? Хорошо, что в мире все еще оставалось бесчисленное множество людей, готовых оценить ее по достоинству и почитать, как богиню. Одного из них Флора как раз сегодня и собиралась осчастливить. Молодой стражник Рильф стоял на посту в арке коридора. Он смешно вскинулся и вытянулся в струнку, как только услышал приближающиеся шаги, и придал своему лицу бесстрастное выражение примерного солдата, но разглядев, кто именно подходит, взволнованно вздохнул. Да, вот такими глазами и следовало бы всем смотреть на Флору! Она давно заметила, как учащается его дыхание, стоит ей пройти мимо. — Добрый вечер, Рильф… — протянула Флора. Стражник гулко сглотнул. — Добрый… Добрый вечер, Ваше Высочество. — Как официально! — Флора подошла ближе и, забавляясь, тем, как Рильф вовсе перестал дышать, сомкнула пальцы на рукояти его алебарды и неторопливо подвигала ими вверх-вниз. — Всегда было интересно… каково это — когда тебя прижимают к стене таким орудием… — и опустила руку на уровень его паха. Орудие у Рильфа оказалось хорошо. И когда им прижимают к стене — тоже, как выяснилось, было неплохо. Стена, конечно, была твердоватой и холодной, зато сильные руки Рильфа, поддерживавшие Флору под бедра, и его крупный член, резкими толчками входивший в ее лоно, были выше всяких похвал. Флора запрокинула голову и застонала. В вырезе распущенного корсажа Рильф ловил губами ее ноющие соски, и тянущее, почти болезненное удовольствие, которое ей это доставляло, переплеталось с разливающимся внизу живота жаром. Внутри у Флоры все напряглось, сжавшиеся мышцы жадно охватывали яростно двигавшийся в ней член. У Рильфа была замечательно крупная головка члена, она затрагивала все самые чувствительные… все самые чувствительные… — Какого хрена?! — прогремел в коридоре голос, и Рильф дернулся и разжал руки. Флора едва не упала, только благодаря врожденной ловкости приземлившись на ноги. Член Рильфа выскользнул из нее с неприличным хлюпающим звуком, качнулся — багровый и налитой — и разрядился струей белесого семени прямо ей на платье. Рильф задушенно застонал, дикими глазами косясь на человека в коридоре. — На посту?! — гневно рыкнул Оберон. Флора раздосадовано принялась поправлять платье. Все было ужасно, просто ужасно! Рильф рядом с ней покачнулся и принялся дрожащими руками заправлять член в штаны. — Прошу вас… — жалобно пробормотал он. — Я единственный сын в семье… — Жди здесь и не вздумай никуда смыться! — приказал ему Оберон и перевел взгляд на Флору. Его ноздри раздувались от негодования. — Отец, — дрогнувшим голосом мяукнула Флора и, отстраненно удивилась тому, как несчастно звучит ее голос. Впрочем, это ведь было ей только на руку! Если Дейрдре удается разжалобить короля, то почему бы не попробовать сделать то же самое и ей, Флоре? — В свои комнаты, быстро! — скомандовал Оберон и первым зашагал в нужную сторону. Флора торопливо следовала за ним. — Отец! — снова попробовала она уже у порога своих покоев; подпустила больше отчаяния в тихий голос, с печальным видом потупила глаза. — Отец, это все от того, что я так несчастна! — Несчастна? — В замке такая гнетущая обстановка. Я чувствую себя одинокой, все время! Никому не нужной… — она снова бросила на Оберона взгляд раненой лани, поразившись в душе, насколько произнесенные нарочно слова были и в самом деле искренними. Она ведь и вправду себя так ощущала. Не все время, но все-таки... — Это не дает тебе повода… Флора всхлипнула и, перестав придерживать расшнурованный корсаж, решительно бросилась отцу на грудь, тщательно изображая трепет волнения во всем теле. Отец взял ее за плечи и отодвинул от себя. — Прекрати! — потребовал он. — Со мной у тебя эти штучки не пройдут! — Почему? Почему ты утешаешь только Дейрдре?! Я видела, ты был в ее комнатах вечером! Чем я хуже? — Флора чувствовала, что ее несет, ей стало страшно, когда она увидела, как закаменело лицо отца, но обида не давала замолчать. — Ты хуже отсутствием мозга, маленькая бестолочь! — Ай! — Флора взвизгнула, когда он схватил ее за ухо, как нашкодившую девчонку и втащил в комнату. — Я не желаю, чтобы ты покидала свои комнаты. Дейрдре плачет по брату! А ты… одна грязь на уме. Сиди здесь, и чтобы глаза мои тебя не видели! Он хлопнул за собой дверью так, что задрожало стекло в окне. Флора, сжав рукой пылающее ухо, опустилась на пол. Все было хуже некуда… "Дейрдре плачет по брату!" Конечно, кто поверит, что Флора станет страдать из-за Корвина. Не очень-то он хорошо к ней относился, чтобы о нем страдать. — Чтоб тебе пусто было, Корвин! Чтобы ты там застрял навеки, где бы ты ни был! – всхлипнула Флора. 5. Карл — он решил называться именно так, раз уж из всего своего имени вспомнить удалось только первую букву, — положил рядом с собой меч и принялся за принесенное служанкой мясо. Оно оказалось вовсе недурно, и какое-то время он просто ел, рассматривая посетителей кабака. Было их не слишком много — во всем ощущался упадок, оставшийся после прокатившейся по всей Англии чумы. Жителей стало меньше, кораблей в порт приходило мало. Рассказывали, что где-то дальше на севере чума все еще свирепствует, и многие шкиперы не хотят заводить суда в порты, боясь подхватить заразу. Тем не менее, сегодня в таверне моряки были. Группа людей с грубыми обветренными лицами сидела недалеко от Карла, и он начал прислушиваться к их разговору. — Ну что, хряпнем теперь по кружечке за благополучное плавание к Серому городу! — проревел краснолицый крупный мужчина. Он сжимал кружку искалеченной, похожей на трехпалую птичью лапу, рукой: загрубелые узловатые пальцы, два обрубка вместо мизинца и безымянного. — К Серебряному! — с сильным шотландским акцентом поправил его молодой веснушчатый парень. — Стены там по-правде блестят серебром. Вот увидите! — Постоим там в порту? — спросил еще один из матросов. — Есть у меня там кузен, живет в деревушке на берегу реки Ди. Так вот я бы его навестил… — Валяй, Бен, навещай… Пока мы с грузом расправимся — сам знаешь, время будет. Карл замер над тарелкой, забыв о еде. Что-то в словах, произнесенных матросами, его зацепило. С ним так бывало иногда — какие-то мелочи заставляли замереть в попытке отыскать в отказавшей памяти что-то… Это "что-то" никогда не находилось — ускользало, как видение из недавно виденного сна, от которого при пробуждении остается только вызванная им эмоция. Но эти слова… Они звучали приятно. Карл был уверен, что слышал их и раньше — "Серебряный город", "Ди"… Это что-то значило. Может быть, когда-то он жил именно там? Карл прочистил горло и, наклонившись в сторону трехпалого, сказал: — Простите, что прерываю ваш достойный разговор. Я понял, что вы моряки, а я как раз хотел найти работу на корабле. Трехпалый окинул его оценивающим взглядом, отметил здоровый вид и сильные руки, одна из которых была сейчас сжата в кулак так, что костяшки побелели. — Моряки, — подтвердил он. — И работа нашлась бы. Ты-то сам кто такой? Откуда родом будешь? — Меня зовут Карл, — представился Карл и замолчал. — Не помнит он, откуда он родом, — вздохнула как раз подошедшая с кувшином подавальщица. Она любила вздыхать — и посетители любили, когда она это делала. Ее крупная грудь от вздохов вздымалась, натягивая ткань старого платья. — Даже имени не помнит, только первую букву. Это я ему предложила Карлом называться. У меня сына так звали… — Как так — не помнит? — От лихорадки все выгорело — ничего не осталось от прошлого, — Карл пожал плечами. — Я вам скажу, ангел его в лоб поцеловал, — снова вздохнула служанка и шлепнула по руке Бена, потянувшегося было пощупать колыхнувшуюся грудь. — Все мы, выжившие, должны усердно благодарить милосердного Господа, но то, что он забрал не только болезнь, а и память — самое милосердное из всего, что я слыхивала. Ну, помнишь ты, как дети у тебя на руках задыхаются, сгорают от лихорадки; как муж испускает последний хрип. Помнишь, как волокут их в чумные труповозки… Что хорошего-то? — она опять вздохнула и отошла. Трехпалый еще раз пристально оглядел Карла, выискивая следы болезней, но тот выглядел на редкость здоровым. — Ладно, — наконец сказал он и переглянулся с приятелями. — Рабочие руки нам не помешают. Джеком меня кличут, — и он подвинулся, уступая место на лавке. Карл пересел к ним за стол. — Так куда вы плывете? Что за Серебряный город на реке Ди? — Абердин. В Шотландии это. — Абердин… — повторил Карл. В душе ничего не шевельнулось, но кто знает? На одном месте сидеть все равно толку не было, а в том, что в Лондоне все для него чужое, он был уверен. — За Абердин, — предложил тост шотландец. — За Серебряный город! И Карл с удовольствием поднял наполненную кружку. 6. Эрик внимательно наблюдал за всеми членами семьи. С его родственниками и раньше надо было быть постоянно настороже, но теперь для него ставки повысились многократно. Теперь, когда Корвин выведен из игры и находится у него в руках… Эрик знал, что не сможет его убить. Это было бы слишком… непоправимо. Слишком рискованных затей с непоправимыми последствиями Эрик не любил. План должен быть тщательно продуман и всесторонне подготовлен, чтобы он мог сработать. Поэтому Эрик с удвоенным вниманием наблюдал за родными. На него теперь многие косились с подозрением. При мысли о том, что кто-нибудь может отыскать Корвина, у него ладони потели от страха. Ему одновременно хотелось постоянно держать брата под контролем, и в то же время он отчаянно боялся, что какой-нибудь не в меру шустрый родственник решит за ним проследить, и Эрик сам приведет его прямиком к Корвину. В прошлый раз, наведавшись в Тень Земля и обнаружив, что его выживший после чумы братец не слоняется по кабакам разгромленного Лондона, а куда-то исчез, Эрик изрядно перепугался. Хорошо, что удалось выяснить, что Корвин просто нанялся матросом на какой-то третьесортный корабль. Значит, не вспомнил. Значит, туман в его памяти все так же непроницаем. Однако дальше так продолжаться не могло. Корвин всегда слишком сильно трепал нервы — даже сейчас, когда он сам себя не помнил. Эрику нужно было держать его под контролем. И ему нужно было держаться подальше от Тени Земля, чтобы не навлечь на себя подозрения. Вывод напрашивался один — нужно было найти доверенное лицо, способное взять на себя наблюдение за Корвином. То, что Флора по неизвестной причине впала у отца в немилость, он заметил сразу. И сразу решил: почему бы и не Флора? Она была в достаточной мере недалекой и эгоистичной, чтобы на этом можно было играть. — Ты редко появляешься в последнее время в нашем обществе, — заметил он однажды утром, застав — разумеется, неслучайно — Флору в саду. Она вздохнула. — Я скоро, наверное, вообще уеду в Тени. — Почему? Тебе наскучил Амбер? Флора удивленно посмотрела на него, явно размышляя, с чего бы он начал интересоваться ею, но все-таки ответила: — Мне, видимо, нет здесь места. — Понимаю, — Эрик кивнул и галантно взяв ее руку в свою, поднес к губам. — Только я бы сказал по-другому… Место, которое тебе здесь отводится, недостаточно хорошо для тебя. Ты заслуживаешь большего. Если когда-нибудь расстановка сил изменится — рано или поздно, я имею в виду, — ты займешь подобающее тебе место на самом верху. Если только в моей власти будет это решать. Небесно-голубые глаза Флоры расширились от медленного понимания, она восхищенно приоткрыла рот. И когда Эрик многозначительно кивнул, улыбнулась. — Может быть, я буду иногда просить тебя о небольших услугах. Например, узнать что-нибудь. Люди тают перед твоей красотой, нет никого, кто подошел бы на эту роль больше, — осторожно предложил он и, увидев, как польщенно блеснула глазами Флора, поздравил себя с успехом. Теперь Корвин будет у него под контролем, куда бы в этой треклятой Тени он ни забрел. 7. Луна отбросила прочь последнюю облачную вуаль и засияла круглым янтарем на выцветшей темноте небес. Бледный луч коснулся обнаженной скальной породы, посеребрил ее, перерождая своей магией, и застыл, превратившись в ступеньку. Полившийся широким потоком свет соткался в прозрачную ленту. Она колыхалась от легкого ветра, собиралась плавными складками и застывала, образуя новые и новые ступени. Дейрдре поставила ногу на лестницу, осторожно попробовала, держит ли ее призрачная субстанция. Носок черной туфельки казался на фоне серебряного мрамора нереальным и размытым, как островок черного неба, проглянувшего сквозь легкую дымку тумана. Тело на лестнице в Тир-на-Ногтх теряло вес. Дейрдра положила ладонь на тончайшую опору серебряных перил и легко, больше не колеблясь, взбежала наверх. Лестница вела ее в сад, полный серебряных роз и приглушенной музыки. Слева вздымалась темной громадой замковая стена, потемневшая от времени и увитая черным плющом. За статуей на высоком постаменте — статуей, изображающей Дворкина, обнимающего Единорога, — видна была еще одна лестница. Она оканчивалась широкой площадкой, укрытой плотным туманом. Дейрдре несмело вошла в густую белесую пелену и поняла, что оказалась на широкой поляне. На ее краю раскидывало ветви исполинское дерево — оно проглядывало сквозь клубы тумана пугающим черным силуэтом. Воздух над поляной мерцал голубоватым светом, напоминающим свечение Огненного Пути. Редкое дуновение ветерка принесло откуда-то тонкий весенний запах. Корвин сидел там, прислонившись спиной к стволу, и тотчас же поднялся, как только увидел ее. Расстояние между ними исчезло само, сократившись в одну секунду. Дейрдре всмотрелась в знакомое лицо с незнакомо усталыми глазами. — Я знал, что ты вернешься, — улыбнулся Корвин и потянулся к ней. — Я не верил, что ты погибла. И ждал. — Все наоборот, — шепнула Дейрдре, кладя руки ему на плечи. Глаза обожгло слезами. — Это я тебя жду. Ты вернешься? Ты жив? — Ну разумеется! Моя смерть обрадовала бы слишком многих из тех, кого я совсем не хочу радовать. Так что я еще не раз их опечалю, — усмехнулся он, дотронувшись пальцем до ее щеки, и это было так на него похоже, что Дейрдре сразу поверила. Она прижалась лицом к его груди, окунаясь в темноту его плаща и в этот странный весенний запах. Серебряная роза застежки острым холодом оцарапала щеку, реальная до боли. Время текло мимо бессильным обмелевшим ручейком. — Тебе нужно идти, - проговорил вдруг Корвин, отстраняясь, и часть лежащего вокруг него пространства померкла, словно выцвела, и медленно наполнилась светом снова. — Только обязательно вернись потом. Дейрдре… — голос его зазвучал глухо, как сквозь толщу воды, — вернись. Призрачная лестница стелилась под ноги, то истончаясь, то вновь обретая плотность. Сквозь нее проступали очертания далекой земли, крутого обрыва, острых камней. Дейрдре бросила взгляд на небо — по направлению к луне дрейфовал небольшой флот темных облаков — и заспешила вниз, перескакивая через исчезающие ступени. Ступив на твердую землю, она обернулась к медленно блекнущей в воздухе лестнице и провела рукой по саднящей щеке. На пальцах осталась кровь, черная в неверном свете ночи, пахнущая железом и совершенно настоящая. — Вернись, — тихо попросила она плывущий в вышине мираж. — Вернись ко мне, где бы ты ни был… И хотя сердце у нее сжималось от тоски, она уже знала, что это исполнится. Нужно просто подождать. 8. Волны, мягко покачивающие корабль, с размеренным плеском бились о его борт. Протяжно, устало покряхтывали старые снасти. Карл поднял голову, разглядывая сквозь густой туман слабые очертания безвольно повисших парусов. Они едва проступали сквозь вязкую молочную дымку. Туман и штиль держались всю ночь. — Вот тебе и погодка, мать твою налево! — раздалось откуда-то со стороны сгустка темноты, приближающегося к Карлу сквозь белесую завесу. На расстоянии пары метров силуэт стал определеннее, проглянули, словно промылись сквозь серую взвесь, грубые черты Джека, зябко кутающегося в робу. Он подошел ближе, вцепившись в борт искалеченной рукой. — Ты, что ли, Карл? Ни хера не видать. Черту под хвост носом уткнешься, и не разберешь, пока говном не завоняет. Карл хмыкнул. При ближайшем знакомстве Джек оказался своеобразным мастером слова. — Да, как в ад заплыли, — закивал Джек и заунывно продолжил, — а может, уже и заплыли! В ад-то... Слыхивал я, корабль призрачный по такой погодке как раз плавает. Болтаешься в штиль, как хуй собачий, ни туды, ни сюды… Туман кругом, ни земли, ни неба… И тут из ниоткуда корабль с рваным черным парусом бортом к борту! Только ахнешь — а скелеты уже абордажные крюки закинули! И все, пропали христианские душеньки. Так-то… — Джек, прищурившись, вгляделся в невидимую даль, будто силясь вовремя разглядеть призрачный корабль. — Идемте в кубрик, что ли? — напряженным голосом предложил откуда-то из складок тумана еще один голос, заметно подрагивающий — то ли от зябкой сырости, то ли от страха. — От, один уже усрался. А еще и корабля никакого не показалось, — печально поделился Джек. — А у нас по-другому рассказывали, — рядом с Джеком встал шотландец Донни. — Говорили, что тихая вода может унести с собой в другие земли, к которым никаким компасом не найдешь дороги. Будет нести себе тихо, и прибьет к берегам Авалона. Только назад оттуда возврата нет. — Авалона? — заинтересованно обернулся к нему Карл. — Я что-то такое слышал… Он задумался. Слово отзывалось в его душе сладостью и болью. Будто дергало за натянутую в груди струну, звеневшую на пронзительно прекрасной и печальной ноте. Да и не на одной ноте… Красивая напевная мелодия поднималась с самого дна его сердца. — Ну да, — проговорил он. — Есть же баллада про это… Сейчас… "Так сколько миль до Авалона? И все, и ни одной… Разрушены серебряные башни…" Джек крякнул. — Эт ты сейчас не по-английски завернул… Может, ты из Уэльса, слушай? — Это не валлийский, — сразу возразил Донни. — И не гэльский. Никогда не слышал такого языка. И песни такой тоже не слыхивал. — Ну, может, оно того… по-итальянски? — предположил Джек и дружески двинул Карлу в плечо. — Доплывем до Кале — и давай оттуда прямо в Париж. В Париже, говорят, всякой твари навалом. Где-то среди них найдешь тех, кто по-твоему поет. — Найду, — согласился Карл. Город Абердин оказался не тем Серебряным городом, который представлялся Карлу в смутных видениях. Стены абердинского королевского замка и вправду мерцали на солнце серебряными искрами — гранит, из которого они были сложены, был богат слюдой. Но это были не те стены. Те, что он хотел найти, Карл бы узнал, он был уверен. Он всмотрелся в туман. Казалось, будто где-то в толще прижавшихся к морю облаков, проглядывают силуэты серебряных башен Авалона. Карл мог представить их так ясно, словно множество раз видел вживую — и любил с нежностью, с котором можно любить только близкое и знакомое. Впрочем, видеть он их мог — на картинах или в далекой стране, песню на языке которой внезапно вспомнил. Вопреки ворчанию путников на сырую погоду и задержку в плавании, вызванную штилем, на душе у Карла почему-то все больше светлело. Легким перышком касалась сердца надежда. Карл верил, что где-то там, впереди, он найдет ключ к своему прошлому. Ему казалось, что оно зовет его, просто пока никак не расслышать. Оно есть, пусть скрытое туманом — на самом дне сердца, на изнанке мыслей, в секундных ощущениях, напоминающих о чем-то смутно знакомом. Он чувствовал, что как прошлое продолжает жить в нем, так и он сам — продолжает быть частью своего прошлого. Это согревало: знать, что есть что-то, чему ты принадлежишь, где бы ты ни был.