Тёплый

      - Теплый, - ведомые слишком затуманенным приятным чувством сонливости разумом, губы тихонько выдохнули слово куда-то в слегка освещенную лунным светом бледную кожу плеча человека, лежащего совсем рядом, заставляя того слегка вздрогнуть, словно это слово перышком прошлось по коже в незамысловатой ласке.       - Что ты сказал?       Медленно начиная понимать, притворился, что ничего не расслышал, никакого вопроса, сильнее зарылся носом в волосах около шеи мужчины, нежную кожу которой еще какие-то минуты назад целовал до розовых, синих, багровых пятнышек.       - Юри, я же знаю, что ты еще не спишь.       Пальцы руки, надежно обвивающие плечи упомянутого сонного парня и прижимающие ближе, почти невесомо прошлись вдоль позвоночника. В местах соприкосновения кожа стала чуть покалывать, как будто в самый первый раз, но точно так же, как и всегда; словно каждое, даже самое невинное касание этих рук – чистая магия (и на самом деле он уверен, что это так и есть).       Недовольный разоблачением, мычит, выражая протест и надеясь, что больше его ни о чем не спросят, хотя понимает, что битва уже проиграна.       - Ничего такого, - все же решился заговорить. – Виктор, уже поздно, нужно спать.       Виктор тихонько мурлыкнул своим мелодичным и чистым голосом, уговаривая:       - Побалуй меня еще один раз, на ночь?       Юри очень захотелось ответить, что этим вечером он уже баловал его, и далеко не один раз, но все же он соврет, если скажет, что и его сегодня не избаловали.       - Ну пожалуйста, Юри? – Виктор ужасно, просто до жути нечестный, а Юри ужасно, страшно слаб, чтобы сопротивляться этому голосу, зовущему его по имени, этим пальцам, выводящим магические узоры на коже.       - Я просто подумал… - не обращает внимания на жар под кожей, дышит глубже, дабы успокоиться и прогнать смущение, - что ты… теплый.       Голос немного приглушен, потому что Юри все еще касается лицом шеи Виктора, прижимается носом, губами. Это так просто, такая глупость, а сердце все равно пропускает удар, потому что оно всегда так делает, когда Юри решается произносить подобные вещи вслух.       - Ого? Это… - Виктор кривится, когда Юри резко, но не очень сильно давит тремя пальцами мужчине под ребра, и понимает намек: раз уж Юри решился говорить, пусть закончит, не мешать ему, чтобы он все высказал и снова смог раствориться в смущении, как обычно.       - Мне всегда казалось, что ты холодный… Что твои руки… и тело… - и сердце, может быть, - холодные, как лед.       Юри неторопливо накрыл торс Виктора ладонью и провел по коже, выводя узоры на животе пальцами. Виктор притих – вероятно, знал, что Юри еще не все сказал (всегда знает), - но брюнет отчетливо слышит в практически идеальной тишине, как тот задерживает дыхание на вдохе, стараясь не упустить ни звука из этих уст, и одно только понимание этого придало сил, чтобы продолжить монолог.       - Когда ты на льду, создается впечатление, словно ты рожден изо льда. Ты движешься так, словно для тебя естественнее плыть по катку, чем ходить вне его. А еще, цвет твоих волос… кожи, глаз… - особенно глаз. – С тех пор, как впервые тебя увидел, ты казался мне… принцем изо льда. Или зимней феей.       Помнится, как однажды, много лет назад, ему приснился сон. Во сне на голову Виктора была надета белая с золотом корона, украшенная сапфирами поверх каскада длинных серебристых волос, за спиной виднелись кристально голубые крылья, а из кончиков пальцев сыпал сказочный снег, пока Виктор кружил на льду, а затем он развернулся к Юри, протянул ему руку и позвал за собой, присоединиться к нему в этом танце. И Юри пошел за ним. Кожа бледного мужчины обожгла холодом, а касание вытягивало тепло из невольного тело юноши. И все равно, не сосчитать, сколько раз, засыпая, Юри загадывал снова увидеть эту сказку во сне.       - Поэтому очень долго мне казалось, что на ощупь ты будешь… холодным, - и он знал, что говорит бессмыслицу, но Виктор же так уговаривал его, что нельзя было не сознаться и не донести эти мысли – все мысли – вербально. – Но теперь я знаю, что это… не так, - Юри все еще не поднимал взгляд, чтобы встретиться глазами с ним, хотя практически чувствовал тепло и привязанность, плескавшиеся во взгляде мужчины, кожей.       - Юри, - те же тепло и привязанность вплетаются и в его голос каждый раз, когда он произносит это имя, словно это самое чудесное слово, которое он когда-либо произносил. – Юри…       И потому Юри не способен противиться силе этого голоса, как и той ледяной руке, которую мужчина протянул ему в давнем сне. Наконец, он поднимает взгляд, и верно: глаза мужчины, эти парадоксально теплые сейчас льдинки голубых глаз, впились в него так крепко, словно во всем мире ничто больше не имеет ценности, ничто не стоит того, чтобы задерживать свой взгляд; только он. Когда Виктор зовет его по имени, когда смотрит на него, Юри чувствует себя так невыносимо любимым, и не знает, что с собой делать.       - Если бы ты только знал, Юри… - тихий выдох, мягкий и аккуратный, словно Виктор боится спугнуть момент; берет все еще вырисовывающую узоры на животе ладонь за запястье и прижимает к своей груди – туда, где Юри чувствует сильное сердцебиение и тепло, которое расцветает еще сильнее в месте прикосновения кожи к коже. – Это все из-за тебя. Это тепло, ты подарил мне его. Ты даришь мне его каждый день.       Виктор улыбается ему, и Юри знает, что эту улыбку может видеть только он, может целовать только лишь он один. Что-то особенное струится в груди, что-то, что кажется новым, но в то же время и таким привычным… словно любовь к Виктору – самое естественное для него состояние, которое может быть. Чувствует, что улыбается в ответ, легко касаясь свободной рукой щеки мужчины.       - Ну, что ж. Если не хочешь до смерти замерзнуть, теперь ты всегда обязан быть близко-близко ко мне.       Юри наблюдает за тем, как улыбка Виктора становится шире, он буквально светится радостью, и ничего другого не остается, кроме как прикрыть глаза, накрыть поцелуем эту улыбку, и утонуть в тепле, которое они делят на двоих.