Исповедь

Необязательно любить кого-то, чтобы привязаться к нему. Робин Хобб. Ученик убийцы

Сквозь не до конца задернутые шторы чернела мгла улицы. Фонари только-только зажигали: вот один вспыхнул в темноте, за ним второй, третий, освещая днем такую шумную, но сейчас пустынную мостовую. Мужчина подошел к окну и задернул бардовую ткань плотнее. Теперь единственными источниками света в комнате были два мерцающих светильника в изголовье большой кровати да свеча в его руке. В доме было удивительно тихо — даже часы тикали неуверенно, иногда будто приостанавливаясь. Точно как сердце лежавшей на кровати женщины. Суини прислушался к сбивчивому дыханию и укоризненно покачал головой. Теперь он вынужден слушать неровные удары ее сердца и оставалось лишь гадать, когда оно остановится. Цирюльник подошел к кровати, поставил свечу в стоявший на прикроватном столике подсвечник и сел на табуретку, обитую сверху несколькими слоями мягкой ткани. Оглядев женщину, он взял ее за запястье, шепотом сосчитал количество ударов и вывел пером что-то в небольшую записную книжку в кожаном переплете. От прикосновения Нелли пошевелилась и открыла слезящиеся глаза. Алые локоны разметались по подушке, а кожа была болезненно бледной, от чего ресницы казались чернее, чем всегда — даже в этот момент она была необычайно красива. — Что ты сделал? — сипло прошептала Элеонора, сию же минуту сморщившись от резкой боли в левом боку. Ловетт с усилием приподнялась и сбросила с части живота одеяло, открывая взгляду запачканную кровью повязку. Она застонала и бессильно откинулась на подушки. — Тише, постарайся не шевелиться. Я остановил кровотечение, так не способствуй его возобновлению. — Тихо ответил Тодд и набросил на нее одеяло. — Что ты сделал? — со злобой повторила пекарша, стараясь придать металла своему слабому голосу. Суини вздохнул, убрав записную книжку во внутренний карман жилетки. — Я предотвратил, возможно, самую большую ошибку в твоей жизни. Нелли закатила глаза и возмущенно выдохнула. Рану будто прижигало раскаленным железом, но женщина старалась не показывать виду. Эти попытки и плохо скрываемое пыхтение даже позабавили Суини, однако прислушавшись к сбивающемуся стуку, он вновь помрачнел. — Ты потеряла много крови, но, думаю, будешь жить. — Изрек он, отвернулся к столику, и достав записную книжку, вновь начал в ней что-то выводить. — Когда-то я умел хорошо зашивать раны, но увы, за такое долгое бездействие мои руки огрубели. Я убийца. — Суини печально усмехнулся. — Так что будь добра, не ерзай, ибо я не смогу зашить тебя еще раз. За окном послышались незнакомые мужские голоса и грохот пронесшегося мимо экипажа. Спустя минуту топот копыт отдалился, и снова наступила тишина. Это наверняка был один из ночных рейсов, зарабатывавших на хлеб подвозом случайных прохожих. Они проезжали мимо с промежутком где-то в полчаса, но ни Суини, ни Ловетт не приходилось ранее пользоваться ими. Мужчина поймал себя на мысли, что отдал бы все, что угодно, лишь бы не было этой пустой тишины и противного тикающего звука. — Я должна была умереть. — Раздалось из-за спины. — Самоубийство, к твоему сведению, один из смертных грехов. — Не поворачиваясь, отрезал Тодд. Нелли, лежавшая это время беспрерывно уставившись в потолок, нервно рассмеялась и скосила на него глаза: — А ты думаешь, мы можем рассчитывать на рай? Ты перерезал шеи джентльменов, словно глотки скота, а я собственноручно разделала с две дюжины человек на мясо и скормила доброй половине Лондона! — Она прочистила захрипевшее горло. — Уж мне ли бояться смерти? Тодд молчал. Капли чернил стекали по остановившемуся на половине слова перу, оставляя на бумаге грязные кляксы. Часы над кроватью показывали половину двенадцатого. Ловит закашлялась; ее била дрожь. — Все чего-то боятся. — Цирюльник раздраженно вырвал страницу, скомкал ее и бросил на пол. — Не верю, что у тебя нет страхов. — Да, ты прав. Я боюсь. Боюсь толпы. — Наигранная злость в ее голосе постепенно сменялась истерикой. — И ты решила прикончить себя, чтобы избежать позора? — Позавчера ты убил судью… — кажется, она заплакала, но Тодд так и не смог заставить себя обернуться. — Они найдут нас, мистер Ти... Они найдут нас, и люди... — она всхлипнула, — Люди порвут нас живьем... лучше умереть, чем это. Цирюльник глубоко вздохнул, сделал над собой усилие и, повернувшись к больной, осторожно взял ее за руку. Пальцы по-привычке нащупали пульс; ослабшее сердце старалось изо всех сил, но вот-вот готово было остановиться. — В моей жизни было всего три раза, когда судьба была благосклонна ко мне… — Вдруг заговорил он, накрыв ее ладонь своей. — Когда мне было девять, моя мать умерла от чахотки. Она была хорошей женщиной, не то чтобы прямо образцом, но чрезвычайно добра и ласкова. И так в моей семье остались я, двое моих братьев и мой отец, который сразу же после похорон беспробудно запил. Ловетт затаила дыхание. Суини никогда не разговаривал на эту тему; всегда молчаливый и одинокий, словно пес, не нашедший себе места в этом мире, он бывало сидел целыми днями в цирюльне и выходил лишь помочь ей в подвале или выпить. Все, что она знала о нем — так это что в прошлом ее сожитель носил имя Бенджамина Баркера и сейчас жаждал смерти Тоупина за обесчестье своей покойной жены. Но после смерти судьи все изменилось. Казалось, Тодд отпустил прошлое и наконец-то смог совладать со своей ненасытной душой. Но полученный покой стоил обоим слишком дорого. — Нам приходилось выживать самим. Конечно, воровали. Я был младшим, а потому самым неопытным и медлительным. — Он опустил глаза, поглаживая ее руку. — Попался, был отправлен в Нюрнбергскую тюрьму на посылки. Не пугайся, здесь судьба впервые смилостивилась надо мной и дала мне покровителя. Один заключенный был бывшим цирюльником, мастером своего дела. Здесь я выучился у этого мужчины стричь, целить и брить людей. Вовлеченная в рассказ своего лекаря, Ловетт дышала уже спокойнее. Даже боль будто бы ушла в сторону; все ее сознание занимал образ цирюльника, склонившегося над её постелью и его чуть хрипловатый голос. — Я вышел из тюрьмы и решил во что бы то не стало начать новую жизнь. Спустя пару лет упорного труда я смог приобрести дом и открыть собственную цирюльню. Тогда же мне повезло во второй раз — я встретил Люси. Я был уверен, что она была чем-то посланным мне с небес. Так эта девушка со светлыми волосами и молочной кожей стала моей женой, и вскоре родила мне такую же прекрасную дочь. — Суини опустил голову и замолчал, переводя дыхание. Он чувствовал облегчение большее, чем после смерти судьи и его прихвостня. Цель была достигнута — речь послужила отличным обезболивающим для женщины, отвлекая ее от ноющей раны. С улицы, откуда-то далеко-далеко раздались приглушенные удары отбивающего полночь Биг-Бена. Время будто замерло и растворилось в полусумраке комнаты.  — Ты говорил, три раза... третьим была смерть Тоупина? — Тихо спросила Ловетт. Пора бы уже остановиться на этом. Но эмоции взяли верх, что являлось ошибкой. Цирюльник качнул опущенной головой и, подняв на нее взгляд, так же негромко ответил: — Третий раз фортуна повернулась ко мне, когда я встретил тебя, Нелли. Тонкая жилка под его ладонью живо запульсировала. Ловетт побледнела, как мел. Сердце забилось быстрее; но Тодд не знал истинной причины ее волнения. — Суини, я должна тебе кое-что сказать… — робко начала она, обливаясь потом. — Нет, не нужно ничего, моя дорогая, — он оставил ее ладонь и поднялся на ноги. — Ты уже неоднократно повторяла мне, что нет смысла цепляться за прошлое! И что же теперь? — Тодд подошел к окну, держа руки в замке за спиной, и резко обернулся. — Лишь сейчас, когда ты умираешь, я понял, как глупо было с моей стороны принимать твою благодетель как должное. Нелли страдальчески скривилась. Никакое стихийное бедствие не могло бы сравниться с мощью бури, что творилась у нее внутри в тот момент. Совесть сгрызала ее нутро, как червь въедается в мягкую плоть плода. — Пожалуйста, послушай меня! — просипела она из последних сил, пытаясь подняться на локтях. — Твоя жена... Люси, она не... Нелли не успела договорить: рана раскрылась, и по одеялу поползло алое горячее пятно. Застонав от боли, женщина схватилась за повязку и без чувств рухнула обратно на подушки. — Идиот! — рявкнул Тодд, подбежал к ней, и откинув одеяло, осторожно проверил рану. Убедившись, что она действительно открылась, он крепко выругался. Ловетт была права: их действительно на днях вычислят, нельзя было показываться, это подставило бы их обоих. Но теперь у него не было выбора. Схватив с дивана свою куртку, цирюльник спешно набросил ее на плечи и принялся перерывать ящики тумбы с зеркалом в поисках кошелька. Наконец, сунув его себе за пазуху, он подошел к кровати, и аккуратно завернув обессиленное тело в одеяло, бережно поднял женщину на руки. Она дышала, но времени практически не оставалось. Носком сапога толкнув дверь, Суини боком покинул комнату и через пирожковую вышел на улицу. — Ну давай же, давай, — тихо зашептал он, вглядываясь в ночную мглу, тускло освещенную закоптившимися фонарями. Наконец, послышался топот копыт и из мрака проступило очертание кареты. — Ты спасла и приютила меня, миссис Ловетт. Я буду последним гадом, если брошу тебя сейчас, — изрек цирюльник в ночную тьму и покрепче прижал завернутое в одеяло тело к себе.