Камешек

Натия Броска закрыла глаза и шагнула в колдовское зеркало. Мутное стекло колыхнулось, словно разлитая ртуть, и залепила ей глаза, рот и уши. Она хотела вдохнуть — но не могла, хотела кричать — но крик увяз в жидком стекле. Топот хартийских убийц за спиной казался глухим и далеким, словно Натия оглохла после обвала в шахте, но она даже не могла поднять руки, чтобы ощупать уши; говорят, когда — так — глохнешь, из них начинает сочиться кровь. Зеркало втянуло ее в себя — и исторгло, выплюнув с другой стороны; за спиной Натия послышался гулкий «чпок», как будто бы лопнул лавяной пузырь. Натия кубарем покатилась по ступеням, шлепнулась на четвереньки и сразу же выхватила нож, заслоняясь локтем и пряча лезвие у живота, чтобы если бить — то из-под руки. Драться было не с кем — ни хартийных головорезов, ни пауков, ни глубинных охотников, всей этой погани, что загоняла ее, словно дикого бронто. Камень ведает, откуда в заброшенном тейге взялось это проклятое зеркало, шептавшее на неведомом языке, но, похоже, оно спасло Броске жизнь... и лишило возможности вернуться назад. Натия обошла зеркало кругом — все та пещерка с низким потолком, все те же странные руны на стенах, и похожие, и не похожие на полузабытый язык двеомеров. Только вот дверь в скале исчезла — зато появился вырубленный в камне проход, жадно черневший аркой, как пастью за ее спиной. Натия постояла у стены с исчезнувшей дверью, попинала ее, прижалась ухом и постучала — глухо, сплошной камень. Словно никогда и не было приглашающе распахнутой двери в туннеле, пробитом порождениями тьмы. Неужто проклятое стекло вытолкнуло ее по другую сторону Глубинных троп? Тогда нужно держать ухо востро: кто знает, что за твари водятся там, в темноте. Натия с опаской заглянула в новый туннель, из которого задувал затхлый ветерок. Некоторое время она жалась на границе сумерек и непроглядной черноты — элювиан издавал слабое свечение, освещавшее пещеру. Решившись, она шагнула в проход; в самом деле, не с голоду же помирать. Натия все шла и шла — со временем ее глаза привыкли к темноте. Пол становился более ровным, стены — более гладкими, туннель принял правильную форму подземного коридора и, наконец, резко оборвался. Внизу — в нескольких ярдах под обрывом — раздавалось слабое золотистое свечение. Подойдя к краю, Натия присвистнула. Сокровищница. Туннель вел в сокровищницу — зал, отделанный зелеными пластинами из полупрозрачного камня, немного похожего на хрусталь, был покрыт золотыми горами в прямом смысле этого слова. Горы золотых монет и драгоценных камней, колец и ожерелий, золотых кубков и блюд вздымались алмазными пиками и манили рубиновыми долинами. Забыв и о порождениях тьмы, и об осторожности, Натия разбежалась — и прыгнула на ближайшую золотую вершину, отшибив себе все бока. Она каталась по золоту, словно пьяная шлюшка на кровати и хохотала, загребая его обеими руками. — Тейг, тейг, нетронутый совсем! — бормотала Натия, распихивая по карманам рубины и заталкивая в поясной кошель крупные монеты старинной чеканки. — С таким богатством я и себя, и Рику у Берата выкуплю, и мужей мы себе купим из обедневших, но знатных, за такой-то мешок приданого... Но Броска рано радовалась. Она услышала негромкий звук шагов почти одновременно с тем, как в затылок ей уперлось острие меча и замерла, обеими руками зарывшись в золотые россыпи. — Кто ты такая и что делаешь в сокровищнице Торина, сына Траина, сына Трора, Короля-Под-Горой? — голос прозвучал требовательно и резко. — Знатный господин, я заблудилась, — покорно ответила Натия, незаметно заталкивая в рукав рубин покрупнее. — И знать не знала, что это королевская сокровищница, Камнем клянусь! — Клянешься Камнем? Интересная клятва, — Натия услышала сухой смешок. — Не ври мне. Многие прослышали о том, что Смог Золотой ослабел, и захотели завладеть его сокровищами. Но сокровища принадлежат не дракону, а гномам из рода Дурина, правивших Эребором в течение долгих лет. Теперь, когда дракон мертв, никто не посмеет их обокрасть. — Господин, вы можете меня прямо тут и прирезать, — забормотала Натия, — с клейменой-то какой спрос, а вы в своем праве, но... — Что значит — клейменая? — спросил неведомый страж. — Позвольте, я покажу, — держа руки на виду, Натия тихонечко повернулась — так, что острие клинка уперлось чуть не в самый ее вздернутый нос. — Вот, смотрите, — она постучала себя по щеке. — Лишенная касты, клейменая. Понимаете? — Касты? — страж выглядел озадаченным и... Очень царственным. Натия чуть последний золотой, наскоро сунутый за щеку, не выплюнула. Ей казалось, что, якшаясь с Бератом, она знала всех стоящих знатных гномов из Алмазных залов наперечет, но этого видела впервые. — Ты заговариваешь мне зубы, воровка. — Да не воровка я! — воскликнула Натия, как раз собираясь сделать то, в чем страж сокровищницы ее и обвинил — заговорить ему зубы. — Я Броска, Натия Броска из... Из Орзаммара. И ничья я не дочь, и ничья не внучка. Упоминания о моем роду были раз и навсегда вычеркнуты из летописей; нет у меня ни дома, ни касты. Клейменая, пылеглотка, пыльная тряпка — неужто не знаете? — Не знаю, — качнул головой страж сокровищницы, вдевая меч в ножны. Схватив Натию за шкирку, он поставил ее на ноги. — Ваша милость, — заскулила она. — Что за касты, о которых ты все бормочешь? — спросил он, видимо, решив, что Натия не представляет для него угрозы. Натия довольно хмыкнула про себя: многие их тех, что посчитали, что она не особенно-то и опасна, закончили свою жизнь кишками наружу в сточной канаве. Но гном, нашедший ее, на вид был из благородных, а и это значило, что Натия могла попытаться подсунуть его Рике. Нужно только узнать, куда ее занесло и как далеко его тейг находится от Орзаммара. — Ну касты, — начала объяснять она. — В Орзаммаре так, и в Кэл Шароке... — Это города? — перебил ее знатный гном. — Угу, — кивнула Натия. — Я о таких не слышал ни в Синих горах, ни на Железных Холмах. Даже будь они ровесниками Казад-Дума... — Какого Казад-Дума? — настала пора Натии удивляться. — Это тейг из заброшенных? Таких много по Глубинным тропам осталось, только они все скверной тронутые. — Скверной гоблинов, — понимающе кивнул знатный гном и провел пальцами по густой черной бороде, в которой серебрились редкие нити седых волос. — Да, мой род пострадал от их скверны. Я сражался при Азанулбизаре, и это была страшная битва. Мы многих отдали огню... — Конечно, господин. Только вот генлоков, а не гоблинов, — поправила его Натия. — Порождений тьмы, вы это хотели сказать? — Порождений тьмы с Востока, — согласился знатный гном, не вслушиваясь. Они словно говорили на разных языках, но Натия не особенно забивала себе голову странными именами и названиями. Она только таращилась на своего собеседника и думала, что тот хорош собой — черноволосый, чернобородый, с тяжелым крючковатым носом и пристальным взглядом, от которого аж нервной чесоткой пробирает. Только вот действительно ли он знатный?... — Послушай, — внаглую начала Натия, пользуясь тем, что в заброшенном тейге о кастах и лишенных касты слыхом не слыхивали — как и об Орзаммаре и Кэл Шароке, — а ты кто, говоришь, такой? — Торин, сын Траина, сына Трора, Король-Под-Горой, — представился знатный гном, разглядывая Натию насмешливо блестящими темными глазами. — А ты, стало быть, воровка, любительница запустить руки в чужое добро по локоть? — А я, стало быть, принцесса Середа Эдукан, единственная дочь короля Эндрина Эдукана, — Натия Броска расправила плечи и посмотрела на Короля-Под-Горой сверху вниз, как и полагалось смотреть знатной гномке. — А про все остальное я наврала. Мы с батюшкой охотились на порождений тьмы, и я отбилась от отряда. Когда ты меня подстерег, я не знала, можно ли тебе доверять, но раз ты гном благородный, то почему бы и не открыться. — Принцесса Середа, выходит, — похоже Торин, сын Траина, не поверил ни единому ее слову. — Ну, что, принцесса Середа — что если я скажу, что ты шпионка из Эсгарота? — Торин схватил Натию за гривну из дешевого железа, болтавшуюся у нее шее. В его темных глазах плескалось безумие высшей пробы: такое безумие, которое порой загорается в глазах у бойцов Легиона Мертвых. — Люди все ждут, когда с горы в долину потекут золотые реки?! Так вернись и передай им, что не будет никаких рек, — зарычал он, оттолкнув от себя Броску. — Это мое золото, мое и моего отца, больше ничье! — Я даже не знаю, где этот Эсгарот находится-то, — пробормотала Натия, растирая шею, в которую пребольно врезалась гривна. — Так что не обессудь, не передам. Все, что ты говоришь, для меня звучит, как тарабарщина какая. Я не знаю ни Дума с Казадом, ни Синих гор. Я знаю Орзаммар и Кэл Шарок, Алмазные залы и Пыльный город. Ты меня за кого-то не за того принимаешь, сальрока. — Мой род слишком долго страдал. Я не пойду на уступки ради тех, кто и пальцем не шевельнул для того, чтобы отстоять наше королевство, — угрюмо проговорил Торин. — Так что убирайся отсюда, пока я не передумал. — Твой род страдал? — Натия фыркнула. — Да что ты знаешь о страдании! Драться за кусок протухшей нажатины, спать с открытыми глазами, чтобы не прирезали во сне за пару медяков, смириться с тем, что любая прачка может обругать тебя последними словами только за то, что тебя угораздило родиться без касты, слышать, как день ото дня в спину несется «клейменая мразь» — вот это страдание. А все остальное — моровый бред, — Натия сдула со лба прядь волос и сумрачно уставилась на Торина, словно тот был причиной всех ее невзгод. Знатный гном молчал, обдумывая услышанное. — Твои слова полны горечи, — наконец, проговорил он. — Откуда ты? — Из Орзаммара, — ответила Натия и гордо вздернула голову. — Но — нечего меня жалеть! Я себя не жалею, и никто меня не жалел — а выжила ведь, не сдохла. И ты не смей, Король-Под-Горой. Однажды мою сестру обрюхатит кто-нибудь из знатных, мы примем его касту и выберемся из пыли раз и навсегда! Торин брезгливо отдернул руку, только о полу накидки ее не вытер: — Вот значит, как... Не знаю, где находится твой Орзаммар, но — воистину вы позорите Семерых Праотцов. Не думал, что гномы могут пасть так низко. — Низко! — Натия хрипло хохотнула. — Еще бы; ты, небось, родился на шелковых простынях, привезенных с поверхности, и растили тебя принцем, и мамок-нянек с телохранителями вокруг тебя толклось меряно-немеряно. А нам, чтобы выбраться из той дыры, в которой родились, приходится крутиться по-всякому. Хотя — кому я рассказываю, ты же ни разу в жизни белых ручек не замарал, не намозолил... — презрительно фыркнула гномка, задним умом понимая, что, как только договорит, Король-Под-Горой достанет меч — и зарубит ее на месте. Но Торин, сын Траина, молча снял наручи, снял перчатки и размотал тканевые полосы, которыми были обмотаны его ладони и запястья. Он показал Натии свои руки, протянув их ладонями кверху. Броска даже пальцами их потрогала, чтобы убедиться в том, что глаза ее не обманули. — Так руки мечом не намозолишь, — удивленно проговорила Натия, — только если... — Прежде, чем вернуться сюда, я долгие годы был королем в изгнании. И не чурался никакой работы. Копал уголь, махал киркой в шахте, нанимался в кузни, дровосеком — везде, где брали, — сказал Торин. — И марал, и мозолил руки. Той жизни, о которой ты говоришь, я хлебнул через край. — Сколько красивых слов-то сразу, — огрызнулась Натия, скрывая смущение. Взгляд Торина был тяжелее железной руды, но в нем, как в тигле, медленно разгорался знакомый Натии огонек. Полюбилась, или только показалось? Подумав — была не была, терять нечего — Натия тихо спросила, заглянув Торину в глаза: — Я никогда прежде не целовала королевского сына. А ты, господин, когда-нибудь целовал клейменую? — Нет, — качнул головой Торин и, ухватив Натию тяжеленной ладонью за затылок, крепко поцеловал. — Совсем безбородая, даже щетины нет, — сказал он удивленно, едва оторвавшись от ее губ. — И, все-таки, ты король наземников, — хмыкнула Натия. — Только наземники верят в сказки, которые мы рассказываем болванам с поверхности. Не знаю, как в вашем Дум-Казаде, но у орзаммарских гномок нет никаких бород и не было никогда. — Конопатая, — Торин улыбнулся, хотя глаза его смотрели сурово. Видать, такой уж он был гном, вздохнула про себя Натия, редко улыбался губами — и еще реже глазами. — И рыжая. Не такой камешек я искал. — Но ведь нашел же? — спросила Натия, чувствуя, как сердце начинает биться до одурения сильно; сразу же захотелось самой себе отвесить крепкого тумака. Что может быть хуже для безродной, чем полюбить знатного? Лучше уж сразу попроситься на Тропы без оружия или в Легион Мертвых податься; все легче, чем жить с такой дурью в голове. — Нашел, — согласился Торин.