Единое Целое (Multiply)

Первый шаг к их сближению сделал Шерлок. Впоследствии Джон немного сожалел, что не он набрался смелости для этого, как будто действительно когда-либо смог бы, но именно Шерлок одним движением пересёк квартиру и заполнил собой личное пространство Джона, руки Джона и ту последнюю составляющую жизни Джона, в которую ещё не успел проникнуть. Расследование не было таким уж захватывающим, но Холмс был неподражаем; ворвавшись в сопровождении Уотсона в помещение, где было совершено убийство, покружив по комнате (полы пальто эффектно развевались), он трижды пробежался цепким взглядом по всем закоулкам и, не обронив ни слова, вылетел прочь. Через полчаса детектив и его блоггер в буквальном смысле прыгали с крыши на крышу, преследуя убийцу. Шерлок едва не сорвался в процессе погони. Джон схватил подозреваемого, прижал к земле и удерживал до прибытия команды Лестрейда, как всегда, не поспевавшей за преступником и единственным в мире консультирующим детективом. Джон забеспокоился под странным пристальным взглядом Шерлока, пока давал свидетельские показания, и дважды попытался выяснить, в чём дело, но не получил не только ответа на вопрос, но вообще хоть какой-то реакции, а детектив вплоть до возвращения домой так и не отвёл изучающего взгляда от доктора, даже когда вываливал на Лестрейда кучу наблюдений и рассуждений, на основании которых построил цепь выводов, пока инспектор не отстал от них и не отпустил восвояси. Джон взбежал по лестнице, мечтая побыстрее заказать еду на дом, а Шерлок неспешно поднимался за ним, настолько погружённый в лихорадочные и сложные размышления над задачей, не имеющей решения, что несколько раз останавливался. - Джон, - сказал он, наконец войдя в квартиру, и от этого голоса у доктора всё заледенело внутри, он уронил телефон, повернулся и впился взглядом в лучшего друга, в человека, заставившего его вновь дышать и ценить жизнь, наполнив её яркими красками, как фейерверк – ночное небо. В этот момент Джон абсолютно точно понимал, что должно произойти в следующее мгновение; это было неизбежно и неотвратимо, но он остолбенел, не в силах сделать шаг навстречу. Так и получилось, что Шерлок приблизился, а Джон позволил этому произойти, и это могло бы стать важным прецедентом для них обоих, если бы уже не случилось намного раньше. Холмс всегда вёл за собой, а Уотсон охотно следовал. Это стало обычным порядком вещей с момента первой их встречи. Они целовались, и Джону этот поцелуй вернул самого себя, позволив вздохнуть полной грудью. Он был знаком с этим ненормальным, совершенно сумасшедшим типом около шести месяцев, и лишь эти безумные полгода бывший военврач чувствовал всю полноту жизни. Губы Шерлока были горячими и жадно прижимались к его губам, и, как это уже бывало на войне в моменты смертельной опасности, эти месяцы пронеслись перед глазами Джона, внезапно дав ясное осознание, что Шерлоку он нужен не меньше, чем Шерлок нужен ему. Они оба оказались опутаны узами, которых не искали, но всё же попали в эти силки (Джон про себя решил, что Майку Стэмфорду стоит устроить сюрприз на Рождество, завалив крыльцо подарками). Привязанность к другу вытеснила все другие зависимости Шерлока: Джон стал для него якорем, надёжно удерживающим лодку Холмса на краю бездны и не позволяющим соскользнуть в смертоносный водопад. И хотя это был только первый поцелуй, но Уотсон легко и решительно принёс присягу на верность до конца своих дней этому человеку. Поцелуй прервался, в глазах Шерлока полыхал синий огонь, когда он тыльной стороной руки вытирал рот, продолжая пристально смотреть в лицо Джона; а тот в ответ усмехнулся и привлёк Шерлока к себе, притянув за воротник умопомрачительной пурпурной рубашки. Он держал Шерлока в своих руках, как бомбу с часовым механизмом, каждую секунду ожидая взрыва; Джон всегда думал, что в скоротечной жизни бомбы есть своя необыкновенная и трагичная красота. Пурпурный шёлк соскользнул на пол, и больше никому не хотелось задавать вопросы, да и о чём тут было спрашивать? Джон опустился на колени, лихорадочно расстёгивая и спуская с Шерлока брюки, и, задыхаясь от желания, прижался открытым ртом к горячей твёрдой плоти. Здесь и сейчас не имело никакого значения то, что Джон раньше никогда не делал ничего подобного; он наслаждался руками, вплетёнными в его волосы, невероятными звуками, вызываемыми его ласками, и вкусом, заполнившим рот. Джон утратил свободу в тот миг, когда увидел в голубоватом свете лабораторных ламп обернувшегося к нему прозрачно-светящегося, почти неземного Шерлока. У него не было времени, чтобы покопаться в себе или хотя бы возмущённо запротестовать: «Я же натурал!» Просто жизнь Джона распалась на две части: До Шерлока и С Шерлоком. Ругать себя было бессмысленно, поскольку теперь он стал не тем Джоном Уотсоном, что был прежде; с того самого Первого Дня он превратился в Джона С Шерлоком Уотсона, а Джон До Шерлока Уотсон канул в Лету. Шерлок крепче вцепился ему в волосы и застонал, и имя единственного друга сорвалось с языка, как благословение, когда Джон сглотнул, вбирая в себя всё, что мог дать ему этот великолепный, невыносимый, удивительный человек, который не оставил в его жизни места ни для чего, кроме себя самого. Джон С Шерлоком Уотсон встал, вытер уголки губ и улыбнулся Шерлоку С Джоном Холмсу, который смотрел на него, как на величайшую загадку Вселенной, внезапно им решённую. - Привет, - сказал Джон, и ему самому это показалось немного глупым. Но они оба изменились, и поэтому Шерлок вместо язвительной усмешки вдруг застенчиво улыбнулся подрагивающими губами, провёл костяшками пальцев левой руки по щеке Джона и сказал низким вибрирующим голосом, заставившим почувствовать тяжесть в паху: «Привет». Они снова начали целоваться, на этот раз медленно. Джон тщательно изучал, каков Шерлок на вкус, и тот не был против. Джон запустил ставшие влажными ладони в тёмные кудри, а Шерлок засмеялся, не разрывая поцелуя, и они, спотыкаясь, двинулись к спальне, утратившей статус шерлоковой и превратившейся в ИХ совместную, будто один из них перенёс другого через порог (хотя их соединённые руки, светлая полоска спермы на щеке Джона и небрежно брошенная на пол гостиной любимая рубашка Шерлока были эквивалентны этому символу единения). На тёмно-бордовых простынях освобождённое Джоном от одежды и белья тело Шерлока казалось необыкновенным произведением искусства, созданным из лунного света, и Джона затопило желание обладать сейчас и всегда каждым сантиметром этого великолепия. Сначала их объятия были неловкими (слаженность движений могла прийти только с практикой, и соприкосновения потных тел казались самым низменным из придуманных человечеством удовольствий), но Шерлок уложил Джона на спину и начал покрывать его поцелуями, пока вдруг не задрожал от волнения (у Шерлока расходились нервы – невероятная картина!). Прижавшись лицом к груди партнёра, он смущённым шёпотом признался в неопытности и нерешительности, в ответ на что Джон просто поцеловал его, потому что для них обоих это было внове, и сейчас это было совершенно неважно. Некоторый опыт у Шерлока всё же имелся, пусть и не вполне удачный, а Джон служил в армии, где успел насмотреться и наслушаться достаточно, чтобы понимать основные правила. Общие же положения сексуального взаимодействия знают все: поршень ходит внутри цилиндра для получения удовольствия. Но это не так просто осуществить, ведь невозможно проникнуть в ощущения партнёра методом наложения рук. Были возня и смех, и некоторое неудобство, и – да, неуклюжие движения, неразбериха, смущение, но затем всё стало волшебно, поразительно, и Джон скользнул внутрь Шерлока (казалось, они были специально подогнаны друг под друга) со стоном, заглушившим всхлипывание любимого (одновременно от боли и удовольствия), и Джон мог мечтать только об одном – остановить время и сделать их слияние вечным. Но затем лежавший под ним Шерлок подался ему навстречу, и – о, боже! – Джон окончательно потерял голову. Шерлок поглотил его полностью, а Джон с радостью отдал себя без остатка. Одной рукой Шерлок царапал грудь партнёра, другой вцепился в простреленное плечо, но именно это тяжёлое ранение привело его к самому фантастически прекрасному из всех живущих на Земле, сводящему с ума человеку, в котором он был теперь так глубоко, что потерял границу между их телами; Шерлок вскидывал бёдра, без слов умоляя о большем – быстрее, глубже, возьми меня, Джон, я твой, – так что Джон больше не мог сдерживаться и кончил, закусив упрямую каштановую прядь и сквозь зубы выстанывая имя любимого, а пальцы Шерлока несколько раз до боли впились в благословенный шрам. Джон ласкал дыханием каждый сантиметр гладкого белого тела, растягивая удовольствие до бесконечности (вернее, бесконечность, поселившаяся у Шерлока в груди, подарила Джону время длиной в жизнь, чтобы исследовать и делать открытия, заявлять права и владеть этим неисчерпаемым богатством - бледной безупречной кожей, на которой можно было снова и снова выводить имя поцелуями, касаниями и нежным шёпотом). Шерлок зарылся пальцами в волосы Джона, и они заснули, сплетясь руками и ногами на тёмно-бордовом ложе, а утром всё казалось прежним, но в то же время совершенно изменилось, сложилось заново, и Джон почувствовал, что мир пришёл в полную гармонию, когда Шерлок рассеянно начал поглаживать его шею кончиками пальцев. Им не пришлось говорить об этом, обсуждать, кем они стали друг для друга и почему. Просто раньше они были Джоном и Шерлоком, а теперь преобразовались в Джон+Шерлок=Джонлок; оба это понимали, так что затевать разговор было бы пустой тратой времени. И хотя первый шаг сделал Шерлок, Джон позволил этому случиться; нужно было согласие обоих, чтобы сложить две их жизни в одну. Как и во многом другом, здесь они понимали друг друга без слов. Джон не мог дышать без Шерлока, а Шерлок не мог без Джона думать. Такова история о Первом Шаге и Первом Поцелуе, и о том, как вместо Джона и Шерлока появилось ЕДИНОЕ ЦЕЛОЕ – Джонлок; как Поцелуй прекратил существование Джона До Шерлока и дал жизнь Джону С Шерлоком. И Джон С Шерлоком не мог вернуться к прежнему состоянию и стать снова Джоном До Шерлока – теперь он превратился в Джона Без Шерлока. ************************************* Впервые Шерлок Холмс почувствовал себя опустошённым, когда свернул шею одному из самых незначительных приспешников Мориарти, внедрившись в организованную преступную группировку в Куала-Лумпуре. Он понятия не имел, как далеко распространилась информация о нём и его уязвимых точках (три из них бродят по Лондону, и в одной заключена вся его душа), поэтому он не оставил места милосердию. Мориарти был огромным пауком в центре гигантской паутины, простирающейся далеко за границы Лондона и лондонской кольцевой автодороги М-25, в пределах которой Шерлок всегда чувствовал себя в полной безопасности, считая её своей вотчиной. На конце каждой невообразимо длинной нити плясал маленький паучок, движениями которого искусно управлял злодей-консультант из небольшой штаб-квартиры в Брикстоне. Шерлоку не было известно, скольким киллерам отдан приказ убить его (или Джона), едва они его опознают. Он не предполагал, что международная сеть будет приведена в моментальную готовность, как только мозг Мориарти забрызгает крышу больницы Святого Варфоломея. Он представления не имел о реальных масштабах дела. Он недооценил противника и теперь расплачивался за это. Глупец, глупец, глупец. Куала-Лумпур был придавлен невыносимой жарой. Закрыв глаза и замерев в полной неподвижности, Шерлок мог перенестись назад во времени; если исключить непривычную жару, экзотические запахи, чужой язык и угол падения солнечных лучей, он почти мог представить себя на площади Пикадилли в окружении лондонского шума, омывающего его сознание привычными волнами. Почти, почти, почти мог. Шерлок запретил себе думать о Джоне. Меняя личины, уходя в тень и выходя из неё, он вынюхивал, выслеживал и преследовал цель, и в его голове постоянно звучало одно имя, но не мужа. Имя, с которого начался весь этот кошмар, имя, которое все знают, но не осмеливаются произнести вслух, имя погибшего, чью смерть не признавали, и от того это имя набирало всё большую силу, так как стало символом, легендой – могущественной и всесильной. Появился самозванец, который прекрасно справлялся с возложенной на себя ролью и связанной с нею властью. Мориарти пригрозил убить Джона, чтобы Холмс гарантированно разделил участь злого гения. И Шерлоку порой казалось, что Джим в этом преуспел, втянув его в свои безумные игры и сделав своим отражением. Детектив перестал быть тем, кем считал себя раньше. Он стал крадущейся в ночи бесшумной тенью. Он стал жестоким и бессердечным, и если бы Джон увидел, с какой уверенностью пальцы Шерлока (Джон очень любил его пальцы, хотя Шерлок никогда не мог этого понять) сдавливают человеческое горло, так же просто, как будто удерживают тонкую фарфоровую чашку, а затем с хрустом ломают шею или перерезают горло зажатым в них ножом… Джон бы этого не вынес. Его жертвы не были хорошими людьми. Шерлок Холмс без колебаний уничтожал любого, кто был связан с именем, которое все знают, но боятся произнести вслух. Мориарти хотел смерти Джона Уотсона, и Шерлок не мог позволить себе успокоиться, пока не расправится с каждым подданным этой страшной кровавой империи, чтобы его муж был в полной безопасности. Джон Уотсон нечасто бывал в полной безопасности, но есть разница быть подстреленным из-за того, что ты носишь военную форму или помогаешь ловить опасных преступников и маньяков, или же стать мишенью только потому, что любишь и любим человеком, превратившимся в идею фикс для гения криминального мира. Шерлок не собирался держать Джона под хрустальным колпаком, в опасные минуты сам был рядом и к тому же знал, что бывшему военному для полноты жизни необходимы риск и приключения. Но мысль о том, что Джон попал под прицелы снайперов только потому, что был частью сердца Шерлока (и всей его душой), а какому-то негодяю хватило ума это вычислить, была невыносима. Шерлок сам не понимал, почему решил выйти на связь именно в Куала-Лумпуре. Его бегство (падение) продолжалось уже шесть месяцев, он был вымотан и нуждался в передышке, а может, повлияло то, что он внезапно стал самим собой в тот миг, когда представил себя стоящим в центре Лондона. Он подыскал гостиницу, неброскую, но достаточно современную, с неплохим выходом в интернет (пароль он смог подобрать без проблем), и позвонил брату, потому что Майкрофт ждал этого звонка с того момента, как разобрался в ситуации. У него это заняло три недели со дня падения – и Шерлок гордился собой. Раньше ему не удавалось водить за нос Большого Брата дольше десяти дней. Майкрофт и теперь не преминул вмешаться, но на этот раз его помощь действительно была нужна, без неё не справиться. - Шерлок, - спокойно и уверенно произнёс Майкрофт, и это не прозвучало вопросом. – В Малайзии? - Героин, - ответил Шерлок. Неужели прошло уже шесть месяцев с тех пор, как он в последний раз слышал голос Большого Брата, в котором звучала привычная нотка раздражения? Казалось, только вчера они стояли друг напротив друга в самолёте, забитом трупами, и обсуждали Мориарти, будто тот был чрезвычайно досадным природным явлением. – Крупная партия товара. - Мориарти? - Мёртв, - будто брат сам не знает этого. – Он застрелился на крыше Бартса. - Ты тоже мёртв, мой дорогой брат, - произнёс Майкрофт ласково-омерзительным тоном, будто говорил с капризным ребёнком. – И всё же мы сидим, беседуем, совсем как в старые добрые времена. Как погода в Малайзии? - Жара. Мориарти всадил себе пулю в череп. Его больше нет. - Да, Шерлок, я это знаю. - Но имя его живо. - Это так, - был вынужден признать Майкрофт. – Это озадачивает, не так ли? Квартира в Брикстоне опустела, но… - Ищи в Белфасте, - перебил его Шерлок. - В Белфасте ничего. - Проверь ещё раз. - Шерлок. Оба замолчали. Патовая ситуация. Майкрофт стремился вернуть его домой, но Шерлок беспокоился за безопасность Джона; и после того, что Холмс-старший вытворил семь месяцев назад, детектив скорее доверил бы собственную жизнь Ирен, а жизнь Джона матушке, чем выдержал бы более пяти минут разговора с братом. К сожалению, этот мерзавец прекрасно осознавал, что в нём нуждаются, а Шерлок понимал, что за пределами милой сердцу и родной лондонской кольцевой автодороги не может диктовать свои условия. - Возвращайся домой, - наконец сказал Майкрофт. Это было уступкой с его стороны – дать брату маленькую победу, первым прервав затянувшееся молчание. - Я не могу. - Так ты ему не поможешь. - Моё возвращение его убьёт. - Он и так почти мёртв, и не из-за Мориарти – из-за тебя. Сердце Шерлока пропустило удар. - Что с ним? Майкрофт вздохнул, и Шерлок почти увидел перед собой брата, крепко сжавшего пальцами переносицу. - Майкрофт. Что с Джоном? Расскажи мне. Шерлок не думал о Джоне на протяжении многомесячной изматывающей охоты, потому что ему не нужно было для этого специально обращаться к памяти – он каждую минуту держал мужа в уме. Иногда перед сном проскальзывала мысль, что если бы ему вскрыли грудную клетку, то увидели бы клеймо Джон Хэмиш Уотсон, вдавленное в каждый лёгочный пузырёк. Детектив не думал о своём докторе, потому что тот стал его безусловным дыхательным рефлексом, но если бы он изъял Джона из своего дыхания, чтобы специально подумать о нём, то умер бы от удушья. Он знал, что разлука будет очень тяжёлой, но представить не мог такой ситуации, чтобы супруг покинул его по своей воле, и тем более – чтобы Джон ушёл из жизни. - Приезжай и сам посмотри. - Невозможно. - Шерлок, - голос Майкрофта посуровел. Его тон говорил: это твоя вина и дело твоих рук. Сердце Шерлока упало, он знал, что упрёки разъевшегося самоуверенного мерзавца были справедливы. Он лишь на секунду представил, что Джона больше нет, и испытал невыносимую боль. - Пожалуйста, Майкрофт. - Он жив, но уже не был бы, если бы я не предпринял кое-какие шаги. - Спасибо, - горло сжалось, говорить было почти невозможно. Он вложил в это слово всю благодарность, на какую был способен, а старшему брату он вообще впервые сказал нечто подобное. - Возвращайся домой, - повторил Холмс-старший. – Или, по меньшей мере, сообщи ему, что ты жив. Почему ты прячешься от него? - Он худший лжец в мире, Майкрофт. Правда обо мне моментально всплывёт. Своим молчанием Большой Брат выразил согласие с этими словами. Хаотичный уличный шум и запахи Куала-Лумпура бились диссонансом в гостиничные окна. Шерлок любил Лондон за то, что в городской суете прослеживался порядок, идеально отвечающий системе в его захламлённых и вместе с тем строго структурированных Чертогах Разума. Но местные звуки, запахи и вкус оскорбляли его чувства, с ними невозможно было примириться. Два брата молчали в эфире несколько минут, не прерывая связь, и старший вслушивался и расшифровывал каждый вздох, пока младший боролся с нахлынувшими на него эмоциями и осмысливал полученную информацию. - Ты мне поможешь? – раздался долгожданный вопрос. Гордость превратила эти слова в изощрённую пытку, но Шерлок принял её ради Джона. Для Джона он пошёл бы и не на такое. Майкрофт едва не заскулил, совсем как однажды в семнадцатилетнем возрасте, когда передвигал книжный шкаф и прищемил им пальцы на ногах. - О, Шерлок, естественно! Холмс-младший откашлялся. Майкрофт зашуршал, поправляя воротничок рубашки. Под кашлем подразумевалось «спасибо», а под шорохом «ты мой младший брат, и я сделаю для тебя что угодно». - Я хочу… Могу ли я… Мне необходимо… увидеть его. Хотя бы один раз. - Я велю Бетани переслать тебе коды доступа к камерам наблюдения, - предложил Майкрофт. – С тобой очень скоро свяжутся, чтобы помочь разработать план окончательного решения проблемы. - Нет, - выдохнул Шерлок. Ему нужна помощь Большого Брата, но незачем ещё кому-то знать об этом, он сам себе едва смог признаться. – Надо сузить поле поиска. Белфаст. Прошу тебя, Майкрофт. Этим именем пользуются. - Это всего лишь имя, Шерлок. - Это намного больше, чем имя. Это память, легенда. Неужели ты не понимаешь? Холмс-старший, как всегда, отказывается понимать. В некоторых случаях Майкрофт разбирается в человеческой психологии хуже социопатичного брата, хотя весьма искушён в вопросах манипулирования. Но Шерлок и не требует в данном случае полного понимания; кто-то пользуется именем короля преступного мира как прикрытием, и действует от этого имени почти с тем же успехом. И этого самозванца необходимо вычислить. Майкрофт требует возвращения младшего брата в Англию, но это пока невозможно. Сначала надо покончить с сетью Мориарти и её новоявленным лидером, обеспечить полную безопасность Джона. Шерлок уже терял тех, кого любил и должен был защищать, но больше он этого не допустит, он не позволит, чтобы с его супругом случилось что-то непоправимое. - Не присылай за мной своих людей, Майкрофт. И… и позаботься о нём, хорошо? - Конечно, позабочусь. Он теперь член семьи, верно? - Да, - Шерлок невольно улыбнулся. Джон Хэмиш Уотсон-Холмс. Как-то раз в шутку он поименовал так мужа, и тот швырнул в него книгой, сказав: «Отвали, сумасшедший придурок, не бывать мне Холмсом никогда». - Будь осторожен, Шерлок. - Я всегда осторожен. - Не всегда. - Теперь – всегда. Прощай, Майкрофт. Помни – начать следует в Белфасте. Связь прервалась. Через две минуты мобильник Шерлока завибрировал – пришли строки компьютерных кодов: служебный доступ в протокол камер наблюдения, установленных по приказу Майкрофта (он назвал эту операцию «Бульдог»), чтобы все передвижения Джона, обычно весьма предсказуемые, отслеживались, записывались и проверялись с интервалом в один час. Обычно всю эту систему Холмс-старший использовал, чтобы шпионить за братом, когда тот находился в границах её действия. Шерлок немедленно вспомнил об этой детали своего пребывания внутри надёжного кольца М-25. Возможно, Джона действительно теперь приравняли по статусу к брату из семейства Холмсов. В Куала-Лумпуре Шерлок вынырнул из небытия только на одни сутки. Он принял ванну, побрился, купил кое-какую одежду, соответствующую знойной погоде и подходящую по размеру. Матушка прислала ему очередную подсказку, которую сумела раскопать (и он не собирался у неё спрашивать, какими методами и какими связями ей пришлось для этого воспользоваться; он был уверен, что лучше бы никому об этом не знать), и служащий гостиницы, постучав в дверь, передал Шерлоку конверт, в котором находился лишь билет на самолёт до Таиланда. Выйдя из аэропорта в Бангкоке, он немедленно утонул в жаре, шуме и бескрайнем море лиц. Он прекратил быть Шерлоком Холмсом и снова стал тенью, убил трёх человек и отбыл в Индонезию на следующий день. Он не думает о Джоне, потому что тому очень плохо, но он жив, и на данный момент Шерлоку этого достаточно, чтобы самому оставаться на плаву. ********************************** Майкрофт выглядел очень огорчённым. Много лет спустя Уотсон узнал, что в тот момент Холмс-старший только закончил разговор с восставшим из мёртвых братом, находящимся в Куала-Лумпуре, пытался заставить его вернуться домой и не преуспел в этом, хотя особо и не надеялся. Но Джон не стал вникать в настроение и проблемы деверя, хотя заинтересовался, что же могло так исказить невозмутимые черты лица «британского правительства». Теперь они часто встречались, а раз в неделю вместе пили кофе. Майкрофт ни на чём не настаивал, только спросил, может ли он увидеться с зятем в четверг в три часа пополудни. Джон решил, что обоим будет удобнее встретиться в кафе около Гайд-парка, и эти встречи по четвергам вошли в привычку. Он ни на секунду не допускал мысли, что в прежние дни они с Холмсом-старшим были друзьями (само предположение, что у Майкрофта могут быть друзья, звучало как измена Родине или богохульство), но как-то незаметно и постепенно враждебность Джона по отношению к деверю нарастала. Казалось бы, Майкрофт искренне заботился о его благополучии, но это участие одновременно вызывало чувство благодарности и злость. В последнее время многие интересовались душевным состоянием Джона. Грег смотрел на него с сочувствием; Молли заливалась слезами каждый раз, когда они сталкивались; даже Салли будто бы хотела спросить его, как он справляется, но инспектор Лестрейд предупредил подчинённых, чтобы они не смели беспокоить Уотсона – и к нему никто не приставал. Теперь, имея цель, Джон действительно ожил. Боль утраты не притупилась – полгода были слишком коротким сроком, но Джон солдат, он отлично умеет держать спину прямо и голову высоко и справляться с проблемами, встречаясь с ними лицом к лицу. У него было менее полугода, чтобы заново наладить свою жизнь, и ему стало казаться, что тот особый день, которого он всё ещё немного пугался и о котором часто думал ночами, удивляясь, как вообще позволил себя в это вовлечь, станет самым приятным из всего, что ждёт его в обозримом будущем. Это событие неотвратимо приближалось, оно было результатом принятого (пусть и под давлением, но Джон никогда не вспоминал об этом) решения, так что через пять месяцев он возьмёт на себя ответственность за благополучие крохотного беспомощного человеческого существа. Через три недели после «похищения» Майкрофт позвонил ему и рассказал, что первая часть их проекта успешно завершена. В переводе на человеческий язык это значило, что где-то в самой современной лаборатории Англии руками самого лучшего специалиста яйцеклетка его сестры была оплодотворена семенем его погибшего мужа, и полученный эмбрион успешно имплантирован в матку суррогатной матери. Джон как врач знал, что эмбрион (вернее, бластоциста – небольшая группа клеток, несущая в себе искру будущей жизни) будет делиться, развиваться и расти в утробе женщины ещё минимум 36 недель. Отнюдь не этот телефонный звонок перевернул его жизнь – всё изменилось в Иствел Менор за завтраком, когда Уотсон опустил плечи, поддался уговорам и дал своё согласие. Но точкой отсчёта Джону показался именно этот звонок. Плотная пелена мрака, окутавшая его с того момента, как он увидел падающего с крыши Бартса Шерлока, слегка рассеялась, и Джон почувствовал, как к нему понемногу возвращается жизнь. Успех зачатия вовсе не был гарантирован, оплодотворение в пробирке удалось лишь после десятка неудачных попыток. И эта внезапная реальность ребёнка, ЕГО ребёнка, возвратила Джону смысл существования. У него было шесть месяцев на то, чтобы снова стать собой и ввести свою жизнь в такое русло, которое бы позволило принять в неё младенца. Этот вновь обретённый смысл жизни спас Джона от неминуемой гибели. Майкрофт встречался с ним каждый четверг в три часа пополудни, чтобы удостовериться, что зять в порядке и, как подозревал Джон, лично оценить состояние его духа, не полагаясь на размытые изображения, получаемые с камер слежения. Он больше не пытался силой увезти Уотсона в поместье, так что Джон решил, что вполне оправдал ожидания родственников. На этой встрече Майкрофт казался очень взволнованным. Джон полагал, что деверь не станет объясняться, потому и спрашивать не стал. Они выпили кофе, не проронив ни слова. Их беседы вообще никогда нельзя было назвать многословными, но Джон и не настаивал. Он не отказывался ни от чего, что имело отношение к Шерлоку, даже от его невыносимого чопорного старшего брата. Холмс-старший был лишь на три года старше Уотсона, но разница между ними чувствовалась на все пятнадцать. Джону не доставляло удовольствия общаться с людьми, которые снисходительно удостаивают его своим вниманием, а в манерах Майкрофта это проскальзывало. Но, несмотря на их абсолютную несхожесть, между ними установилось что-то вроде дружеского согласия. Наконец, когда Уотсон отодвинул чашку с остатками кофе, Холмс приступил к тому, что не давало ему сидеть спокойно с начала встречи. - Полагаю, вам следует вернуться на Бейкер-стрит 221Б, - произнёс он холодным тоном. Джон немного поёрзал на своём месте: - Майкрофт… - Миссис Хадсон не может оставаться без жильцов вечно, вы же понимаете. - Я не могу.. Я не… - Джон вздохнул и хмуро уставился на пустую чашку. Сейчас он бы не отказался от глотка чая. - Эту квартиру вы рассматриваете как вашу с Шерлоком совместную, не правда ли? Так есть ли место лучше, чтобы растить ребёнка, чем то, которое он любил больше всего? На дне чашки осталась кофейная гуща. Джон крутил чашку, перекатывая по её дну остывшую горькую массу, которая складывалась в непонятные изображения. Если бы это был чай, то по чаинкам Уотсон бы смог попытаться угадать свою судьбу. Бумеранг, звезда, пистолет. Вещие свойства кофейной гущи весьма сомнительны, и доктор мог только искренне надеяться во имя ещё не рождённого их с Шерлоком ребёнка, что пистолет он увидел совершенно случайно. - Джон? Уотсон поднял голову и встретился с Холмсом взглядом. Опять лоб деверя был изборождён морщинами, и казалось, никакие силы уже не смогут их разгладить. Джон представил шипение горячего утюга на этой коже. Может, тогда бы Майкрофт понял, что предлагает, и что означает пристальное внимание зятя к его лбу. - Мне тяжело находиться в той квартире, - сказал Джон наконец, он едва смог произнести эти несколько слов. - Я вас понимаю, - проговорил Майкрофт, слегка кивнув. - Но мне показалось, что, возможно, вам было бы ещё тяжелее, если бы ваше место заняли какие-то посторонние люди. Джон никогда об этом не думал. Он представил чужаков, лежащих на их диване, разглядывающих их стены (без нарисованного краской смайлика и без пулевых отверстий), стряпающих на их кухне, занимающихся любовью в их спальне… Джон мотнул головой. Нет, он не может туда вернуться, он не справится с болью потери. Он будет повсюду видеть тени прошлого. Разве удастся ему сохранить рассудок и растить ребёнка в том же пространстве, которое когда-то было заполнено Шерлоком? Но, с другой стороны, найдётся ли для ребёнка Шерлока место лучше? - И, конечно, надо подумать также о миссис Хадсон, - продолжил Холмс, притворившись, что не замечает внутренней борьбы, идущей в душе Уотсона. Этот мерзавец всегда всё замечает. Это ужасно бесит. За последние шесть месяцев неусыпного надзора Джон неоднократно задумывался, пугаясь собственных мыслей, как Шерлок сумел удержаться и не пристрелить брата при первом же удобном случае. - Она никак не может прийти в себя и вернуться к нормальной жизни. Я уверен, она вас с радостью примет обратно в качестве жильца. Подумайте только, что с ней может случиться, если кто-то менее… желанный… займёт вашу квартиру. Холмс манипулировал им, и Уотсон это прекрасно понимал. Он поёрзал на стуле. Кофейная гуща теперь была похожа на месяц, стрелу и лепесток розы. Доктор знал, что деверь не одобряет его теперешнее жилище. Сразу после Падения, когда Джон не мог остановиться и прокручивал его снова и снова в памяти, он переехал к Гарри. Его сестра обрадовалась возможности пожить вместе, и Джон провёл самые ужасные месяцы своей жизни, ночуя на её диване. Она попросила его съехать после того случая, когда Джон напился и упал в канаву, откуда его извлёк и увёз в поместье Майкрофт. Гарри не хотела рисковать и подвергать себя соблазну разделить с ним выпивку. Она наконец сумела отказаться от алкоголя и не была готова проверять себя на прочность, имея перед глазами начавшего выпивать младшего брата. После того случая с канавой Джон прекратил топить горе в бутылке. Теперь его мысли были поглощены тем проектом, на который он дал своё согласие. Он сообщил троим людям, на что они с Майкрофтом решились пойти: естественно, Гарри, поскольку она дала необходимый материал, раз уж Джон не мог это сделать, Грегу и Саре. Лестрейд смотрел на него, вытаращив глаза, и хотя нашёл в себе силы принести поздравления, но в его взгляде отчётливо читалось, что он считает Уотсона ненормальным. Он согласился быть крёстным отцом, и Джона это весьма порадовало. Сара также не приняла этот план с распростёртыми объятиями, но согласилась нагружать его работой в течение девяти месяцев ожидания, пока доктор ещё может работать по специальности. Трастовый фонд Шерлока перешёл в распоряжение Джона, и теперь он не испытывал постоянного беспокойства о средствах к существованию. Когда Холмс-старший передал ему соответствующие документы, Уотсон едва не лишился чувств, увидев обозначенные там суммы. Но работа была необходима, поскольку помогала Джону отвлечься от горя и сохранить рассудок. Итак, доктор работал на полную ставку в хирургии и жил в маленькой безликой квартирке. Майкрофт считал это недопустимым: сама мысль, что кто-то из клана Холмсов может мириться с такими условиями, была для него оскорбительна. Не секрет, что Майкрофт, противореча сам себе, считал бардак на Бейкер-стрит 221Б художественным беспорядком. Только поэтому Шерлоку удалось отстоять своё желание жить в этой квартире. Джон любил их старую квартиру. Он подозревал, что у Холмса-старшего имеются свои основания для переселения зятя по старому адресу. Наверняка в квартире полно жучков, так хорошо спрятанных, что даже Шерлок не все смог отыскать. Джон не чувствовал себя готовым вернуться туда лишь по одной причине: он боялся, что его постоянно будет преследовать тень погибшего супруга. Он ещё раз качнул чашку. Кофейная гуща сложилась в медведя, снежинку и сердце. Он посмотрел на деверя и кивнул. - Я завтра поставлю в известность своего домохозяина, - тихо сказал он. Холмс-старший удовлетворённо отодвинул свою чашку. Слишком много сливок и сахара в его кофе. Джон вполне мог позволить себе язвительное замечание, но в голове зазвучал голос Шерлока: «Поправился, ты опять поправился, Майкрофт. Что не так с твоей диетой, Майкрофт?» Однако в таком тоне разговаривать с воплощением британского правительства он бы никогда не смог – это всё равно что говорить колкости в лицо самой королеве. Богохульство. Государственная измена. Джон сидел в Букингемском дворце рядом со своим супругом, вместо одежды завёрнутым в простыню и стащившим королевскую пепельницу, но сам он был истинным верноподданным британцем и принесшим присягу военнослужащим, так что помыслить не мог о том, чтобы проявить неуважение к королеве. Он никогда не подшучивал над Майкрофтом, потому что ставил между этими двумя особами знак тождества. - Превосходно. Миссис Хадсон будет вас ждать. Я полагаю, вам следует предупредить её о грядущих переменах в вашей жизни. Держу пари, она с удовольствием поможет вам в обустройстве. Холмс улыбнулся, как кот, добравшийся до сливок, затем быстро встал, поправил костюм, переложил зонтик из одной руки в другую и исчез так же незаметно, как появился, оставив Уотсона гадать дальше на кофейной гуще. Он увидел сердце, звезду и месяц. Хотелось бы знать, что предвещают эти знаки, если они действительно способны предсказывать будущее. Джон с раздражением оттолкнул чашку, встал и покинул кафе. Инспектор Лестрейд пригласил его взглянуть на место преступления, как будто это могло помочь справиться с незаживающей раной в сердце, но всё равно ему больше нечем было заняться. Он знал, что осталось немногим более пяти месяцев серой рутины, когда все дни похожи один на другой. Вдруг Джон понял, что, повторяя про себя «Вернись, вернись, вернись», он не менее сильно желает появления нового существа. Пять месяцев – не такой уж большой срок.