– Хорошенькое местечко. Прямиком из красного гида Мишлен. Вкусы у тебя изменились, – прокомментировал Людвиг, когда Гилберт сел напротив него.
– Так и думал, что тебе понравится.
Людвиг поднял бровь.
– Ты выбрал его для меня?
Гилберт пожал плечами.
– Почему бы и нет? Захотел угостить тебя. За ланч плачу я, кстати.
Людвиг хотел пожаловаться, что у него при себе своя чековая книжка, но прикусил язык, когда вспомнил о недавних переменах; и, судя по белоснежным скатертям, сверкающим канделябрам и абстрактным картинам на стенах, которые кричали о богатстве владельцев ресторана, обеденное меню было обречено на дороговизну.
– Что ж. Благодарю.
– Да без проблем. Так что… даже не прокомментируешь мое опоздание?
– Что?
– Ой, да ладно, ты всегда это комментируешь. Только не говори, что ты не заметил, как я опоздал на пятнадцать минут.
– Вообще-то, на восемнадцать.
– …ох. Это меня ничуть не успокаивает, – пробормотал Гилберт.
– Я не собирался ничего говорить.
– Как необычайно милостиво с твоей стороны.
– Я сегодня щедр.
С тех самых пор, как он бросил работу за два дня до этого, всё казалось таким плавным, неторопливым, неважным - за исключением встречи с Гилбертом, разумеется. Но совсем неважно, что он опоздал; важно только то, что теперь он был здесь. Это успокаивало Людвига, заполняло пустую боль, которую он носил в своей груди.
– Неужели? – насторожился Гилберт.
– Кое-что изменилось.
– Ага. Ну, что скажешь, если мы сделаем заказ, прежде чем начнем делиться впечатлениями? – Гилберт заказал для них обоих бутылку вина и ланч prix fixe - глядя на цену в 60 евро Людвиг обрадовался, что за всё платил брат.
– И так, – дипломатично начал Гилберт, осторожно пригубив вина, – могу я узнать, что за новый проект привел тебя в такое… – он махнул рукой в неопределенном жесте, – внезапное состояние laissez-faire?
Людвиг медленно покрутил бокал за ножку, наблюдая, как мерцающая жидкость глубокого красного оттенка переливается из края в край.
– Я бросил работу.
Он неуверенно посмотрел на брата. Брови Гилберта взлетели вверх и исчезли под челкой.
– Серьезно?
– Серьезно.
– Вау. Поверить не могу, что ты правда сделал это.
– Я тоже.
– Надеюсь, ты сказал своему боссу, куда пойти.
– Немного другими словами - но, вообще-то, да.
Гилберт ухмыльнулся.
– Ха, давно пора. И долго это место сидело у тебя в печенках?
– Слишком долго.
– Что ж— – Гилберт пожал плечами. – Очень рад это слышать. Ты наконец-то сможешь начать всё заново.
– Именно об этом я и думал. Но что насчёт тебя?
– А что насчёт меня?
– Ты не хотел бы начать всё заново?
Гилберт замер и так и не донес бокал к губам. Он снова поставил его на стол и уставился на огни канделябров, отражавшиеся на гладкой поверхности.
– Вообще-то, именно об этом я хотел поговорить с тобой.
Сердце Людвига забилось быстрее.
– Правда?
– Да. Я… начинаю заново, если честно. На новом месте.
Людвиг моргнул в искреннем удивлении.
– Что? Где?
– …в Мюнхене.
Теперь Людвиг нахмурил брови в чистом недоумении.
– Ты о чем вообще? Ты же ненавидишь Мюнхен.
Гилберт пожал плечами, так и не взглянув брату в глаза.
– Не знаю. В общем-то, я никогда не давал ему шанса. Наверное, дело в том, что я болею за Дортмунд.
– Я не понимаю, – бросил Людвиг.
Наконец, Гилберт взглянул ему в глаза.
– Я переезжаю в Мюнхен с Эльзи, Людвиг. Компания расширяется. Какое-то время ей нужно будет следить за новой штаб-квартирой в Мюнхене.
– И что, ты просто позволишь ей таскать себя повсюду?
– Она никуда меня не тащит. Я хочу поехать.
Людвиг молчал в ошеломлении.
Гилберт глубоко вздохнул.
– Я… хотел сказать тебе до того, как мы разошлем оповещения. Мы устраиваем вечеринку по случаю отъезда—
– Я бросил работу ради тебя.
Гилберт бросил на него раздраженный взгляд.
– А это что ещё значит?
– Начать всё заново. Мы должны были сделать это вместе.
Гилберт сердито выдохнул.
– Людвиг, мы не
обязаны ничего делать вместе. Слушай, я рад, что ты бросил ненавистную работу, но, в смысле, чего ты ожидал? Что я сразу побегу разводиться с женой и сбегу с тобой в Мексику или куда-то ещё?
– Я думал о Мексике.
Гилберт уставился на него.
– Ты… ты и правда свихнулся.
Людвиг крепче сжал бокал.
– Ты не понимаешь. Если ты только— Гилберт, ничто не мешает нам делать то, что мы хотим, кроме нас самих. Неужели ты не видишь? Всё вело нас к этому. Всё, что было в нашей жизни до этого момента - сплошные тупики и одни и те же старые привычки. Это наш шанс освободиться. Было бы желание. Моя работа стала одним из последних препятствий к этому. Теперь тебе только осталось отпустить этот маленький мир твоей жены, где тебе нет и никогда не было места—
– Притормози; не тебе решать, где мое место, а где - нет. Ты что о себе думаешь? Что ты трахнул меня пару раз и вуаля, ты действительно знаешь меня, знаешь, что для меня лучше? Знаешь лучше всех, лучше, чем я сам? И это при том, что до этого мы столько лет едва ли говорили друг с другом - вот, как ты это видишь?
На них уже начали смотреть с соседних столиков.
– Я узнаю несчастье, когда вижу его, Гилберт.
– И считаешь, что у тебя есть решение?
– Да, есть, вообще-то, и я пытаюсь помочь тебе увидеть, что оно прямо у тебя перед носом, что именно так распорядилась судьба—
– Распорядилась судьба—?
Именно в этот момент к их столику подошел облаченный в чёрное официант с первыми блюдами. Гилберт прикусил язык, пытаясь не выдать своего раздражения. Потребовались двадцать мучительных секунд тишины, чтобы официант разложил весь ассортимент блюд: севиче, чипсы из поленты и какую-то желтую желатиновую субстанцию в компании загадочных зелёных пузырей.
Людвиг взглянул на большой сиреневый цветок, украшавший его миску сырой макрели. Его не покидало тревожное ощущение, что цветок смотрел на него. Он спрашивал себя, предполагалось ли употреблять это в пищу или нет.
Как только официант ушел, Гилберт перегнулся через стол, даже не взглянув на свою еду.
– Может, хватит этого дерьма про "распоряжения" судьбы? – прошипел он. – Это был роман на стороне, Людвиг, а теперь он закончился. Мне пора возвращаться к своей жене и жизни.
Людвиг продолжал смотреть на цветок.
– Ты сказал, что не бросишь меня, – сказал он очень тихо, едва двигая губами. – Ты сказал, что не поступил бы так со мной.
Гилберт со вздохом откинулся назад.
– Людвиг, я не бросаю тебя. Просто— нам пора двигаться дальше.
Наконец, Людвиг посмотрел на брата со странным выражением лица.
Гилберт снова наклонился к нему.
– Людвиг, я не лгал тебе. Не думай, что ты - больше не часть моей жизни. Ты всё ещё мой брат. Всё необязательно должно быть так, как прежде, когда мы едва говорили друг с другом; я буду звонить, можешь приезжать, когда захочешь - мы не будем вести себя, как незнакомцы, ладно? Я всё ещё волнуюсь о тебе.
– Этого недостаточно.
– Что?
– Волнения недостаточно.
Какое-то мгновение Гилберт молча смотрел на него, а потом покачал головой и уткнулся в свою тарелку.
– Давай есть, – устало сказал он.
Но Людвиг не стал есть. Он не мог. Его внутренности переворачивались, позвоночник натянулся струной. Этого не может быть. Не по-настоящему. Ему нужно, чтобы Гилберт прекратил это, прекратил притворяться. Он не мог уехать, не взаправду.
– Ты не едешь в Мюнхен.
Гилберт не оторвал взгляда от своих чипсов из поленты.
– Людвиг, это не обсуждается. Прости, что сообщил так поздно; для нас это тоже стало неожиданностью.
Нас. Он имеет в виду себя и свою жену. Они - это "нас", а не мы.
Гилберт жестом указал на тарелку Людвига.
– А теперь попытайся съесть хоть что-нибудь. Ты всегда был гурманом побольше моего; наверняка оценишь это севиче.
То, как он непринужденно проглатывал чипс за чипсом, будто ничего не произошло, как в самый обычный день, любой другой день, когда они встречались за ланчем, как два брата, которые едва разговаривали друг с другом, будто Людвиг не бросил ради Гилберта всё, из чего он построил собственную жизнь, как будто его мир не трещал по швам в его барабанных перепонках - вот, что стало для него последней каплей.
Чистый импульс. Мгновенная реакция на то, что только что ударило его прямо в живот. Его рука резко вытянулась через стол, смахнув на пол желтое жиле и разбив бокалы с вином. Его кулак схватил запястье брата, чтобы тот не смог съесть ещё чипс.
Со всех сторон посыпались охания, люди повернулись на внезапный звук бьющихся стекла и керамики. Рот Гилберта раскрылся, он был настолько ошеломлен, чтобы и не подумал выдернуть руку из хватки Людвига.
– Кто дал тебе право? Кто дал тебе право так со мной обращаться? – Людвиг уже и не пытался говорить тихо. Со всех столов вокруг поползло шептание.
– Людвиг, – процедил Гилберт сквозь сжатые зубы. – Опусти меня и хватит устраивать сцену.
Что-то вспыхнуло в груди Людвига. Он вскочил прежде, чем осознал это.
– Не хочешь сцен? Этого ты боишься? Вот, в чем всё дело? Уважение? Репутация? Боишься, что твой младший брат расскажет всему миру, что ты тр—
Гилберт не дал ему закончить. В ту же секунду он перегнулся через стол и вцепился прямо в брата. Остатки их ланча сползли на пол вместе со скатертью; они сцепились конечностями под крики нескольких заведующих рестораном.
В зале раздался разгневанный голос метрдотеля.
– Хватит! Остановитесь сейчас же! Как смеете Вы драться в моем зале? Это культурное заведение! Перестаньте, пока я не вызвал полицию!
Гилберт оттолкнул брата и встал на ноги.
– Ты сумасшедший, – рявкнул он, отряхнулся и поспешил к выходу.
Людвиг хотел пойти за ним, но метрдотель остановил его и посмотрел на него, как на особенно вшивую крысу, которую он нашел на своей бесценной кухне.
– Так-так, никуда не уйдете, пока не оплатите счёт.
Людвиг еле слышно выругался.
– Скажите спасибо, что я ещё не заставляю Вас платить за посуду, – добавил мужчина, угрожающе приподняв бровь.
Людвиг практически запихнул ему в руки свою банковскую карточку и ждал, пылая от злости, пока не деньги не сняли с его счёта, при этом совершенно не замечая шокированные взгляды всех посетителей ресторана.
Если что, он сможет заставить Гилберта вернуть ему деньги за ланч.
***
Дни летели незаметно.
Людвиг пил. Он по привычке забивал холодильник пивом, чтобы открыть баночку после работы, но теперь он проглатывал недельные запасы за день. Давно он не пил, лишь бы опьянеть.
Сначала он оставался дома, лежал на кровати и вставал только, чтобы сходить в туалет, взять ещё пива или найти чего-нибудь пожевать в хлебнице.
Повторив этот цикл несколько раз - он не уверен, сколько дней всё это длилось - он устал пялиться в потолок; к тому же, в кухне не осталось ничего, кроме специй, приправ и куска масла. Он вытащил себя на улицу.
Он бродил. Сначала пошел в сторону Кройцберга; часами он сидел в парке, где когда-то использовал презервативы и иглы, где его затаскивали в кусты. И тот факт, что его можно было принять за одного из прохлаждающихся здесь наркоманов, беспокоил его не так сильно, как стоило бы. Он уже давно не принимал душ и не брился, да и особо не следил за опрятностью внешнего вида.
В другой день он катался на Ringbahn с полудня и до полуночи, пока поезд не остановился. Всё это время он разглядывал в окне мчащийся мимо него город, не обращая внимания на подозрительные взгляды, которые периодически бросали на него другие пассажиры.
Ещё одним вечером - он не знал точно, каким, один день растворялся в другом - он вышел на Варшауэр штрассе и стал наблюдать за потоками поющих и радостно кричащих людей, уходящих с O2 World после спортивного мероприятия. Близилась ночь, а он всё смотрел, как бесконечно густеющая толпа пополнялась юными любителями вечеринок и стекалась к барам и клубам Фридрихсхайна. Он наблюдал, как под мостом приходят и уходят поезда, и надолго задумался о возможности спрыгнуть вниз, на рельсы.
Наверное, это был бы быстрый способ уйти, но грязный. Он задался вопросом, кто потом будет всё это убирать. И в основном из-за мысли об этом неизвестном человеке он всё-таки не прыгнул, а пошел домой.
Когда он наконец нашел в себе силы открыть почту, внутри его ждал конверт, подписанный аккуратным почерком.
Это было приглашение на прощальную вечеринку.
***
Цветов было даже больше, чем обычно. Столы и палатки, обвешанные гирляндами, раскинулись на газоне и простирались вдоль пирса до самых ив. Всё это убранство обладало стойким запахом цветочного магазина и лично Людвигу больше напоминало экстравагантную свадьбу, нежели прощальную вечеринку.
Он помылся, побрился и погладил свой лучший костюм. Ничто из этого не помогло ему избавиться от чувства, что среди друзей-толстосумов Елизаветы он выглядел белой вороной. Он сомневался, что кто-то из этих людей приходился Гилберту другом.
Самого Гилберта нигде не было видно.
Людвиг сделал несколько кругов вокруг двора, так ни с кем и не заговорив. Он намеренно обошел Родериха, болтающего с кем-то у пирса и наслаждающегося бесплатным шампанским. И тут к нему пришла мысль, что, возможно, брат даже не приглашал его. Может, это Эльзи послала приглашение, неверно предположив, что Гилберт захочет его видеть. А может, он даже не знал, что Людвиг здесь.
Был только один способ проверить. Он направился к толпе людей, собравшихся под одной палаткой, где они ждали своей очереди, чтобы высказать свои наилучшие пожелания хозяйке.
Спустя несколько минут выслушивания неизобретательных вариаций фразы "мы будем так по тебе скучать; без тебя всё не то; наслаждайся Мюнхеном, какой прекрасный город", Людвигу удалось пробиться в первые ряды и обратить на себя внимание Елизаветы.
– О, Людвиг! Ты всё-таки пришел - я так рада.
– Ты меня не ждала?
– Ну, Гилберт сказал, что у тебя может и не получится прийти из-за рабочего графика, или чего-то с этим связанного?
– Ах, это, точно. Нет, к счастью, всё утряслось.
– Что ж, отлично, – с улыбкой сказала Эльзи. – Уверена, Гилберт будет рад тебя видеть.
– Да... на самом деле, я хотел спросить: ты не знаешь, где он?
– О, он что, всё ещё прячется где-то здесь? – Она цокнула языком и посмотрела в сторону дома. – Не нравятся ему все эти шумные толпы. Хотя я могу сказать ему, что ты здесь.
– О, нет— нет, это необязательно, спасибо; уверен, Гилберт выйдет, когда будет готов.
Елизавета вздохнула.
– Наверное. Но я всё равно должна сказать ему, что он груб с нашими гостями. – Она нахмурила брови и нерешительно прикусила губу. – Хотя, признаться, я хотела поговорить с тобой, если можно. О Гилберте.
Сердце Людвига застряло у него в горле.
– О?
Эльзи оглянулась по сторонам.
– Присядем?
Она направила его к свободному столику, стоявшему чуть поодаль от всех остальных. Они сели рядом друг с другом.
Людвиг ждал, пока Эльзи закончит смотреть на свои колени и теребить ткань платья.
– Гилберт говорит, что— – начала она, но одумалась. Она прокашлялась. – Помнишь, пару недель назад он навестил тебя после того, как вернулся из Киля?
Людвиг кивнул, пытаясь сохранять невозмутимое лицо.
Елизавета снова сделала паузу, осторожно выбирая слова. Наконец, она выбрала их:
– Сколько времени он на самом деле провел с тобой?
Сердце Людвига билось так быстро, что он боялся, как бы его не услышала Елизавета.
Я - последний, кого она станет подозревать, напомнил он себе.
– Только один день. Зашел на ланч, потом какое-то время побыл у друга, потом снова вернулся ко мне.
– И он провел с тобой ночь? – глаза Эльзи сщурились так, словно она производила в уме арифметический расчёт.
Людвиг пытался угадать, что она имела в виду под "с тобой".
– Да, он провел ночь в моей квартире.
– Хмм. – Эльзи нахмурилась и уставилась вдаль, за плечо Людвига.
Она кого-то подозревала, но не его. Людвиг самую малость расслабился.
Она снова прокашлялась и стала нервно теребить локоны между пальцами.
– И ты ничего... не заметил... – она вздохнула и снова положила руки на колени. – Ох, ладно, буду с тобой откровенна. – Она набралась смелости и взглянула Людвигу прямо в лицо. – Гилберт мне изменяет?
Воротничок Людвига стал чертовски тугим. И ужасно жестким. Чертовы деловые костюмы.
Он попытался изобразить удивление.
– Мне об этом ничего неизвестно. А ты— думаешь, он тебе изменяет?
Елизавету это не впечатлило. Она подняла бровь.
– О, Людвиг, лжец из тебя никудышный, ты знаешь об этом?
Она несчастно вздохнула и подперла рукой подбородок.
Людвиг оцепенел. И что ему делать теперь, когда она разоблачила его?
Он прокашлялся.
– Я... понятия не имею, о чем ты говоришь—
– Вот и не имей, – безразлично сказала она. – Но всё в порядке. Не могу же я просить, чтобы ты настучал на собственного брата. Я пойму, если ты захочешь сохранить его тайну.
Не зная, куда себя деть, Людвиг закрыл рот. Но ему правда было интересно, и пересилив себя, он решился спросить:
– Почему ты думаешь, что Гилберт тебе изменяет?
Плечи Елизаветы опустились.
– Жена просто знает, вот и всё.
Она выглядела несчастной. Какая-то часть Людвига понимала, что он был в ответе за это, но он не чувствовал своей вины. Он не мог ощутить её боли. Она казалась ему такой далекой; она, её грусть и утонченность, запечатанные в стеклянную витрину, на которую можно было только смотреть.
Он думал, что она разозлится. Почему она не злилась? И почему это его почти разочаровывало?
– Но... если вы едете в Мюнхен... какая разница, был ли у Гилберта роман в Берлине? Всё это в любом случае прекратится. – Ему стоило немалых усилий сдержать ноту горечи в своем голосе.
Елизавета застенчиво заерзала.
– Ах, это... - она оглянулась по сторонам и потерла шею. – Могу я тебе кое-что сказать?
Людвига заинтриговала внезапная перемена её тона.
– Ну конечно.
Отстраненно касаясь ногтей, она прикусила губу.
– Мы никуда не едем.
Людвиг моргнул.
– Не едете?
– Мы не переезжаем в Мюнхен.
Она поморщилась.
На дне желудка Людвига поднялась волна недоумения и назойливой радости.
– Но вечеринка—
– Я знаю, знаю. Всё переменилось на вчерашней встрече, – раздраженно буркнула она. – Планы изменились в последнюю минуту— если вкратце, то будет лучше, если я всё-таки останусь в Берлине. Но не могла же я просто отменить вечеринку! Всё уже приготовили, организовали кейтеринг, заплатили за него - я даже платье специально купила для такого случая. Поэтому я подумала, что лучше провести вечеринку, а через несколько дней разослать оповещения - "сюрприз, мы остаемся! Но всё равно спасибо, что пришли!"
Людвиг почти не слышал её слов. Его мозг застрял на словах "останусь в Берлине" и больше ничего не хотел воспринимать. Его желудок переполняли сумасшедшие колыхания бабочек.
– Остаешься в Берлине, – медленно сказал он больше самому себе, чем Эльзи.
– Ага.
Бабочки всё не успокаивалась, и теперь у него закружилась голова.
– Если позволишь, я покину тебя. Я хотел бы поговорить со своим братом, - пробормотал он и быстро поднялся со стула.
– О— ну конечно. Не забудь передать ему, чтобы он вышел и повеселился! - крикнула Эльзи ему вслед.
Людвиг обыскал каждую комнату на первом этаже виллы. Обыскал дважды, потому что в таком огромном пространстве он мог с легкостью случайно пройти мимо Гилберта - а потом решил, что его брат, должно быть, на верхнем этаже. Что-то подсказало ему повернуть к гостевым комнатам, а не к спальне хозяев; он знал, в какую дверь лучше постучаться.
Разумеется, он нашел Гилберта стоящим у окна в спальне с белыми простынями. Гилберт не слышал, как открылась дверь, и какое-то мгновение Людвиг стоял и внимательно наблюдал за ним.
Медовый свет летнего вечера обрамлял его силуэт, брат казался ему видением, и Людвиг почти боялся, что Гилберт исчезнет у него на глазах - пустынный мираж, да и только. На фоне пустого, но всё ещё яркого неба он походил на воплощение последнего человека на земле.
– Так не совсем честно, правда? – спокойно заговорил Людвиг.
Гилберт развернулся к нему, и иллюзия рассеялась. На его обеспокоенном лице быстро появилось недоверчивое выражение.
– Устраивать прощальную вечеринку, когда с тобой даже не надо прощаться, – разъяснил Людвиг.
Губы Гилберта дрогнули.
– Чем-то напоминает посещение собственных похорон, – продолжил Людвиг. – Пожалуй, выслушиванием всего того дерьма, которое выдумывают о тебе люди. Про то, каким ты был замечательным, даже если при жизни им было насрать на тебя с высокой колокольни.
– Что ты здесь делаешь? – безразлично ответил Гилберт.
– Получил приглашение по почте. На вид очень дорогое - тяжелая бумага, тисненые буквы и всё такое. Я правильно помню?
– Откуда мне знать. Приглашениями занималась Эльзи.
– Ну разумеется, что Эльзи. Поэтому, как я понял, ты не знал, что пригласили и меня.
– Я знал. Хотя не думал, что у тебя хватит мужества прийти.
– Хм. Вот так знаешь человека, а потом… кто бы мог подумать.
Они не сдвинулись со своих мест в противоположных концах комнаты.
Людвиг прислонился к дверному косяку, Гилберт в напряжении стоял у окна.
– Ты же знаешь, что это ничего не меняет, – тихо произнес он.
– Не меняет?
– Нет. Не меняет, – в голосе Гилберта звенела сталь.
Острый укол раздражения ударил Людвигу в виски.
– Ты на полном серьезе говоришь мне, что готов со всем покончить? Вот так просто всё оборвать? Всё то, что было между нами— всё то, что между нами есть; Гилберт, такую страсть находят только раз в жизни. Черт подери, большинство людей не находят её
вообще—
– Да, Людвиг, мне чертовски это нравилось, ладно? Ты это хочешь услышать? Это было захватывающе. Просто фантастика, а не секс. Но это не решит наши проблемы, как, кажется, думаешь ты. То, что ты предлагаешь - безумие. В смысле, даже если на секунду забыть о переворачивании наших жизней вверх дном: вот честно, ты вообще можешь себе представить, как мы будем жить вместе? Мы же сведём друг друга с ума; а за неделю, наверное, мы вообще поубиваем друг друга.
– А как же тот день у озера? Всё было не так уж убийственно. На самом деле, я бы даже сказал, что идеально. Не пытайся отрицать это, Гилберт; я знаю, что ты чувствовал то же самое. – Он шагнул вперед. – Как это было
правильно—
– Я чувствую, что по большей части наша жизнь будет напоминать день в Ванзе, – пробормотал Гилберт. – Когда ты вел себя, как дрянной мальчишка, а я заталкивал тебя под воду за это—
– Вместе мы
нашли нечто, Гилберт— ты просто не хочешь этого признавать! – Людвиг надвигался на брата. – Ты так боишься перемен, что даже думать о них не хочешь - ведь в глубине души ты знаешь, что эти перемены к лучшему! Шанс быть вместе с человеком, для которого ты создан—
– Я не создан для тебя! – возразил Гилберт, отстраняясь. – Ты такой— господи, это так на тебя похоже. Знаешь, какой ты? Одержимый. Обсессивная личность. Для тебя это просто компульсия— тебе надо чем-то обладать, тебе надо что-то контролировать. Какое-то время это была работа, профессиональный перфекционизм. Теперь место работы занял я. Вот оно, вот и всё; ты просто переключился с одного на другое. И сейчас объект твоей одержимости - это я.
Красная горячка обожгла грудь и живот Людвига.
– О, так это я во всём виноват, да? Я и моя якобы дисфункциональная личность? Я так не думаю, Гилберт. Напомни-ка, кто из нас первым начал всё это? Это был ты— ты и твоя рабская нужда во внимании. Ты
хочешь, чтобы кто-то был тобой одержим. Но твоя жена не очень-то удовлетворяет эту нужду, верно? Точнее, она превосходит тебя во всем. Всё внимание достается ей, а ты остаешься в тени, не существуя даже для неё. И стоило тебе осознать это, как понадобился кто-то, кто бы снова заставил тебя почувствовать себя особенным. Неважно, кто. Я просто оказался ближайшим теплым телом, и тебе этого хватило!
– Мечтай больше! Это тебе хотелось, чтобы я нуждался в твоем внимании! – теперь Гилберт приблизился к его лицу.
– А что, не нуждался? Тогда зачем ты
сделал это, Гилберт? – прокричал Людвиг. – Что натолкнуло тебя на мысль, что начать перепихиваться со своим братом - отличная идея?
Гилберт снова повернулся к окну и схватился за подоконник.
– Ты просто не можешь отвязаться, ведь так же, – прорычал он.
Людвиг схватил его за плечо и развернул к себе.
– Я не отвяжусь, пока не получу удовлетворительный ответ. Ты знаешь, что я заслужил хотя бы это. Скажи мне, почему?
Гилберт уставился на него, а потом закатил глаза.
– Ну, должен же был кто-то унять зуд в твоей заднице—
Людвиг толкнул его к стене и его губы тут же впились в губы Гилберта.
Поцелуй был грубым и неуклюжим. Гилберт открыл рот, но не поцеловал Людвига в ответ.
Людвиг отстранился только на один миллиметр, чтобы прошептать брату в губы:
– Нет, ты сделал это, потому что нуждался в этом, всё ещё нуждаешься в этом, так же сильно, как и я. – Он снова соединил их рты.
Секунда жидкого тепла и столкновения зубов – а потом громкий
шлепок руки по лицу Людвига.
Людвиг отпрянул в сторону, держась за горящую щеку и в ошеломлении уставившись на брата.
Гилберт вытер рот тыльной стороной ладони, его глаза яростно сжались.
– Я не говорил, что тебе можно это делать.
Людвиг неверяще усмехнулся.
– И я должен поверить в то, что тебе этого не хочется?
Гилберт решительно поджал губы. Людвиг снова засмеялся, всё ещё держась за щеку.
– Ты несерьезен, – пробормотал он самому себе. А потом сказал громче, хриплым голосом:
– Нет, я не верю тебе. Ты врешь, ты врешь самому себе - я знаю, что ты нуждаешься в этом. Я чувствовал это каждый раз, когда мы были вместе—
– О, бога ради! Я больше не желаю это слушать. – Гилберт прошел мимо него, задев плечом, но Людвиг в отчаянии схватил его за руку.
– Гилберт— подумай об этом хоть на секунду. Подумай, что ты делаешь!
Гилберт вырвался из хватки Людвига.
– Я
подумал, Людвиг! – он выбежал из комнаты.
– Да как ты можешь такое говорить? – закричал Людвиг ему вслед. – Как ты вообще—
Дверь закрылась прямо у него перед лицом. Людвиг с силой распахнул её и ринулся в коридор, следуя за братом по ступенькам и перепрыгивая по две за раз.
– Ты не можешь вот так просто уйти! От меня! Это самое захватывающее, что ты делал за всю свою жалкую жизнь— почему ты хочешь вернуть всё назад? Признай, я - лучшее, что когда-либо случалось с тобой!
Гилберт развернулся к нему у подножья ступенек.
– О, и это ещё я здесь отчаянно ищу внимания? – процедил он. – Как думаешь, кто из нас сильнее нуждается в ублажении своего эго, а?
Людвиг проскочил последние несколько ступенек за один прыжок, но его брат уже пересек коридор и направился к задней части дома.
– Хотя бы скажи мне, почему! – прокричал он, не обращая внимание на встревоженных кейтереров в конце коридора. – Почему ты меняешь меня на рутину?
Они оказались в гостиной с вздымающимися белыми занавесками на застекленных дверях. Кейтереры сновали со своими подносами туда-сюда, из кухни и обратно, отводя взгляд.
Гилберт застыл. Людвиг остановился чуть поодаль от него, его грудь тяжело вздымалась. Их накрыло море голосов, доносимых ветром со стороны патио и газона. Прямо по ту сторону занавесок. На расстоянии целого мира.
Гилберт развернулся к нему с ожесточенным взглядом.
– А тебе никогда не приходило в голову, что мне нравится моя жизнь? По крайней мере, достаточно, чтобы не дать ей развалиться. А это - труд куда больший, чем можно выразить твоими словами. Боже, ты такой ебанутый, что уже не можешь различить, где небо, а где земля. Но это с тобой сделал не я. Не моя вина, что ты так вцепился в меня, потому что больше у тебя никого нет— и теперь я наконец-то понимаю, почему. Так что не пытайся выместить на мне свои проблемы, Людвиг.
Гилберт развернулся на каблуках и ушел прочь.
Людвиг чувствовал себя пустым. Будто дерево, сраженное молнией, чье нутро выгорело дотла. Осталась только дымящаяся, обугленная оболочка.
Он был не уверен, долго ли он стоял там. Наконец, его ноги зашевелились и привели его к патио без его воли.
Он вглядывался в толпу лиц: клякса яркой помады, белый улыбающийся рот и блестящие декорированные бокалы. Он проталкивался сквозь них - едва замечая осуждающие взгляды, которые бросали в его сторону за то, что он задевал чужие плечи - пока ему не открылся вид на газон.
Волны за волнами свежевыглаженных костюмов из легкой ткани, сшитых специально для летней погоды. Поля шляп и платья в тон. Не отличишь друг от друга. Людвиг невольно задался вопросом, откуда Елизавета знала столько людей. И где она?
Взгляд Людвига мечется и ищет наибольшее скопление гостей.
...там. В розовом саду. До сих пор окруженная стаей доброжелателей.
Гилберт направлялся к ней.
Людвиг наблюдал за ними издалека. Всё ещё опустошенное, почерневшее дерево.
Возникнув перед женой, Гилберт слегка замялся и сунул руки в карманы. Она оживленно беседовала с парой гостей. Не обращает на него внимания, как обычно. Кажется, он чувствовал себя неловко.
Наконец, он шагнул вперед и ввязался в разговор. Притворная непринужденность.
Эльзи в удивлении повернулась к мужу и попросила у гостей прощения за то, что удаляется. Она отвела Гилберта в сторону, судя по всему, чтобы сделать ему замечание.
Нить воздавшегося по заслугам правосудия пронзила живот Людвига.
Но мгновение спустя она оборвалась; рука Елизаветы коснулась щеки Гилберта. Людвиг не мог разглядеть её лица, но, должно быть, она беспокоилась. Может, грустила. Она подозревала мужа в неверности. И, тем не менее, не злилась. Гилберт легонько коснулся её талии, прильнул к её руке.
Останки обуглившегося дерева вспыхнули в пустом животе Людвига. Сам того не осознавая, он оказался на газоне и поспешил к брату.
В своем воображении он видел глаза Гилберта, смотрящие прямо на него и затуманенные экстазом. Слышал, как тот судорожно выдыхает его имя. Чувствовал, как его обволакивает тепло его тела, как языки пламени лижут его внутренности, ползут от живота к кончикам пальцев.
Гилберт увидел, что Людвиг направился в его сторону. Увидел намерение в его лице. Он напрягся и резко отстранился от жены. Он бросился в толпу, подальше от Людвига.
Раздались удивленные возгласы, на рубашки стало опрокидываться шампанское - хозяин вечеринки в спешке расталкивал людей. Людвиг тоже старался не отставать, но его задерживали длинные, встревающие на пути столы и упрямые узлы ничего не подозревающих гостей.
Гилберт направлялся от газона к ивам. Их цветы практически опали и теперь лежали вдоль грязных берегов пирса, будто белые осколки.
Несколько людей с любопытством оглядывались, стоило Гилберту пробежать мимо них, но большинство из них возвращались к своим напиткам и беседам мгновение спустя.
Некоторые гости собрались на мосту, чтобы насладиться видом озера. Гилберт увидел, что они перекрывают ему дорогу и повернул в сторону берега. Людвиг задался вопросом, куда собирался деться его брат. Он был уверен, что загнал Гилберта в угол. Этот разговор случится, как только Гилберт остановится, со зрителями или без.
Он получил ответ на свой вопрос, когда Гилберт достиг лодочной гавани у пирса. Он запрыгнул в маленькую лодку, отшвартовал её и толкнул, что было мочи.
Людвиг кинулся к доку, но лодка уже оказалась по ту сторону высоких камышовых зарослей. Гилберт плыл в сторону озера.
Людвиг громко выругался. Это привлекло внимание гостей вблизи него, которые ещё не наблюдали за происходящим с интересом и ошеломлением.
Тогда он просто протолкнулся вперед, не обращая внимания на гневные восклицания окружающих.
Гилберт приближался к месту, откуда открывался выход в открытые воды озера. Людвиг бежал так быстро, как несли его ноги: прочь от дороги, кругом обвивавшей озеро, через лес, к каменистому берегу.
Гилберт поднял голову как раз вовремя, чтобы увидеть, как его брат стремительно входит в воду по пояс.
– Какого хрена ты делаешь?!
Людвиг не слушал его. Он кинулся к краю лодки и схватился за него одной рукой.
– Отцепись! – Гилберт нацелился на него веслом, но Людвиг поймал его другой рукой и потянул на себя, отчего Гилберт упал на руки и колени, приземлившись на дно лодки.
Он бросил весло в воду и залез в лодку. Та страшно закачалась и была готова вот-вот перевернуться.
– Какого хрена, Людвиг? – снова закричал Гилберт, когда его брат залез внутрь и сел на скамейку. – Это было единственное весло! Блять!
– Тогда, думаю, это значит, что ты застрял со мной, да?
Их медленно несло в сторону озера, пока весло, прибитое к берегу, колыхалось в набегающих волнах.
В какой-то момент ему показалось, что Гилберт готов был прыгнуть за веслом, но потом взглянул на мутную воду и передумал. Он сел на противоположную от Людвига скамейку и схватился за голову.
– Господи… – простонал он.
– План так себе, да? Неужели ты думал, что просто сможешь нежно выкатить свою лодочку к озеру и больше никогда меня не видеть? Водоём ты выбрал не самый просторный, Гилберт.
– Ага, что ж, мне это показалось куда лучшим вариантом, чем если бы ты наорал на меня в присутствии моей жены!
Слово
"жена" неприятно укололо Людвига. Руки на щеке и талии; нежно и мягко.
– Ты должен передо мной извиниться, – прошипел он сквозь зубы.
–
Я должен перед
тобой извиниться? – Гилберт повысил голос. – Это не я постоянно сметаю, порчу и раздуваю всё и всея каждый. Сраный. Раз!
– Да чем, черт подери, это было для тебя? – теперь Людвиг тоже кричал. – Что я вообще для тебя?
– Ты мой брат!
– Только ты что-то не постеснялся отнестись ко мне иначе, когда тебе того захотелось! Сраный эгоистичный ублюдок!
– Это кто ещё тут эгоист, Людвиг! Я думал, мы поняли друг друга – я никогда не просил тебя разрушить собственную жизнь, лишь бы дать выход какой-то безумной секс-фантазии!
– Поняли? Не было никакого понимания! Ты видел только то, что хотел, чтобы не пришлось разбираться с последствиями того, что ты сам начал! Ты просто сраный лжец и трус!
– О, ага, как же удобно бросаться словами! Это ты самодовольный, задирающий нос маленький засранец! Ведешь себя так, будто я – твоя собственность, но ты вообще ничего не знаешь обо мне, Людвиг!
– Я знаю, что ты жалкий собственник-манипулятор! Ты использовал меня! И это ещё я задираю нос? А что дает тебе право использовать меня, как личную игрушку, блять? Я тоже не твоя собственность!
– Матерь божья, Людвиг, не всем сексуальным отношениям нужно заканчиваться пожизненными обязательствами! Было хорошо, было весело, а потом ты всё испортил!
–
Весело?! Так я для тебя - только веселье?
Ты мой брат и ты, блять, использовал меня для веселья?!
– Может, и так! Может, я использовал тебя! Может, я просто хотел повеселиться; я не заслужил, чтобы из-за этого рушилась моя жизнь!
– А я, значит, заслужил?! Заслужил жизнь, разрушенную братом, который после многих
лет почти гробового молчания возникает из неоткуда и начинает вести себя так, будто он правда любит меня?!
–
Я. Не. Рушил. Твою жизнь! – Гилберт выделял каждое слово, его напряженные голосовые связи готовы были треснуть. – Ты сам сделал это с собой! Ты и твое— больное увлечение! Я всего-навсего один парень, Людвиг. Забудь и иди дальше!
Слова прошлись по коже Людвига, будто удар кнута. Он накинулся на брата, по инерции протянув руки к шее Гилберта.
–
Не смей говорить мне, чтобы я шел дальше! Не смей говорить мне этого!
Гилберт гневно царапал тыльную сторону его ладоней и брыкался, чтобы оттолкнуть его.
Людвиг не ослаблял хватку, даже когда лодка начала качаться из стороны в сторону. Ругательства вырывались из его горла без остановки.
– Тебе это с рук не сойдет! Ты использовал меня! Сраный ублюдок, как ты мог? Извин–
Он так и не закончил. Лодка раскачалась; он зашатался и потерял равновесие. Долю секунду он парил; никакой опоры под ногами или руками. Потом раздался громкий
всплеск, и его тело врезалось в холодную воду.
Она обволакивала его, выталкивала воздух из легких. Холод. Ужасающая неподвижность. В действительности ему понадобилось лишь несколько мгновений, чтобы сориентироваться и вынырнуть, но эти мгновения длились вечность. Никакого верха и низа, никакого притяжения, никакого воздуха и солнечного света. Только бесконечная серо-зелёная бездна, притуплявшая все чувства.
И тогда он всплыл на поверхность. Он хватал ртом воздух. Всё, что обрушилось на него, вдруг стало таким спешным, таким настоящим. Яркость неба, мириады звуков, проносящихся над водой, прохладное дуновение легкого бриза на мокрой коже.
Он посмотрел направо и увидел в нескольких метрах от себя перевернувшуюся лодку. Он попытался подплыть к ней, но ему мешали ботинки. Он спихнул их, и они пошли на дно.
– Гилберт? – выкрикнул он, добравшись до лодки. Он огляделся вокруг, но ответом ему была только мерцающая, непрестанно изменяющаяся зеркальная поверхность озера.
Людвиг кинулся к другой стороне лодки.
– Гилберт!
Всё ещё ничего.
Он взглянул вниз, в непроглядные глубины вод. Глубоко вдохнув, он нырнул.
Неземные, колеблющиеся лучи солнечного света пронзали водоросли, освещая со всех сторон лишь оттенки зелени. Ни одной рыбешки.
Он спустился ниже. Темнеющие воды напрягали его глаза. Становилось холоднее. Вряд ли он сможет опуститься сильно ниже.
Но тут он увидел её. Бледную руку, торчащую среди чёрно-зеленых глубин.
Легкие Людвига начинали гореть, но не оставалось времени вынырнуть и глотнуть воздуха. Он силой направил себя к руке.
Теперь показалось предплечье, размытая тень человеческого силуэта. Он напрягся, пузырьки слетали с его губ.
Наконец, его пальцы схватили белое запястье. Вялое. Глаза Гилберта были закрыты, а рот приоткрыт, будто он спал.
Людвиг тянул, что было мочи. Он обернул одну руку вокруг брата и толкал вперед. Сердце молотком стучало у него в груди, билось в ушах; ноги и легкие молили о воздухе.
Предстоял долгий путь к поверхности, а Гилберт оказался тяжелой ношей. Людвиг мог увидеть сверкающую белизну солнечного света, если бы поднял голову. Поверхность казалась такой же далекой и недостижимой, как сам источник света.
Всё его тело горело, извивалось, изнывало по воздуху. Его рука в отчаянии сжалась вокруг груди Гилберта, будто железный обруч. Он бы вот-вот упал и взорвался.
Когда он подумал, что сейчас и правда сдастся, что его легкие больше не выдержат, он почувствовал, как вода расступилась над его макушкой, и, со звоном в ушах, он вдруг снова ощутил воздух.
Возможность дышать ещё никогда не казалась такой прекрасной. В секунду, когда воздух мгновенно устремился обратно, к нему в легкие, Людвиг понял, что больше никогда не сможет воспринимать его, как нечто само собой разумеющееся. Единственное, чего всегда было в достатке; и вдруг он ощутил острую нехватку этого.
Но блаженное облегчение как рукой сняло, когда его внутренности скрутила совершенно иная тревога.
– Гилберт, – прокашлял он, тряся брата.
Голова Гилберта качнулась на плече Людвига.
Он затащил его в лодку и прислонил к её стенке так, как только смог.
– Гилберт, поговори со мной, – пробормотал он, нащупывая пульс.
Людвиг нашел его. Но пульс был слишком медленным.
Нет признаков дыхания.
Опираясь об лодку, Людвиг зажал брату нос и приподнял его подбородок. Положение было неудобным, но он не мог позволить себе медлить. Он накрыл рот Гилберта своим и выдохнул.
Раз, два.
Никакой реакции.
Он попробовал снова. Раз, два.
Ничего.
Надо бы уложить Гилберта куда-то ещё, чтобы сделать всё как следует - но Людвиг не смог бы сам перевернуть такую большую лодку, а плыть к берегу, таща за собой брата, пришлось бы слишком долго.
Снова. Раз, два. Должно было сработать, должно. Он больше ничего не мог поделать. Гилберт не отвечал.
– Гилберт! – руки Людвига вцепились в промокшую одежду брата. Он зарыдал. – Не делай этого, не делай…
Он вдохнул в него ещё два раза.
Всё ещё ничего.
– Давай же, Гилберт, нет, нет-нет-нет…
Снова, два вдоха.
Черты Гилберта всё ещё сковывал сонный покой.
– Нет! – прокричал Людвиг со всем разочарованием и страхом, разрывавшими его грудь.
Его кулак врезался в грудину Гилберта, и в этот момент в нем что-то сломалось.
И тогда Гилберт содрогнулся.
Сердце Людвига остановилось.
Вода со сдавленным бульканьем потекла изо рта Гилберта. Спазм настиг его снова, и он закашлялся, стал хватать ртом воздух и замахал руками, ища поддержки.
– Гилберт! Гилберт, ты со мной, ты со мной, – успокаивал его Людвиг, заключая брата в объятия.
Гилберт схватился за него, вдыхая сквозь хрипы и остатки воды.
Людвиг слишком оцепенел, чтобы вздохнуть спокойно. Напряжение ещё не покинуло его мышц, и не до конца наступило осознание, что он только что вырвал Гилберта из рук смерти. Он просто сжимал его дрожащий стан, упиваясь живостью тела в своих руках, но почти не смел поверить, что брат действительно вернулся к нему.
– Ты со мной. Ты есть у меня, – повторял он, будто заклинание, держа их обоих наплаву.
Но он знал, что им придется выйти из воды. Гилберта пробирала дрожь. На лодку уже не приходилось полагаться; надо было плыть.
Людвиг направился к берегу, увлекая за собой брата. Каждый из них обвил одну руку вокруг другого.
Они проплыли не так много, когда Людвиг кое-что заметил.
Он заметил людей, линией простиравшихся по берегу. Он ещё не видел их лиц, но был уверен, что все они смотрели на них с пристальным вниманием.
Он поплыл прямо к ним. Больше идти было некуда.
По подсчётам Людвига, тут, вероятно, собралось не менее половины присутствующих на вечеринке.
Учитывая, с какой ясностью звуки проносились над водой, он предположил, что они слышали всё. Или, по крайней мере, достаточно.
Они с Гилбертом, казалось, плыли целую вечность, замедляемые ещё и весом всех этих взглядов. Когда они приблизились к берегу, то услышали, как шепотки рябью проносятся через толпу.
Наконец, они доплыли до отмели, с трудом приняли вертикальное положение и упали на сухую землю. Их накрыло молчание.
Никто не вымолвил ни слова. Никто не кинулся на помощь. Глаза, одна пара за другой, просто уставились на них. Людвигу показалось, что он актер киноленты, просматриваемой безликими массами.
Он шагнул вперед, рука Гилберта всё ещё покоилась на его плечах. Толпа расступилась перед ними, будто Красное море.
Они шагали медленно, без спешки, минуя оцепеневшее лицо за лицом, назад к дороге, к мостику под ивами. Пока они шли, тишина простиралась под ними, будто волна, неумолимо толкающая наружу, желая утопить оставшуюся беспечность и пустые голоса, раздающиеся в душистом воздухе.
Пока они тащились через длинный газон к ступенькам патио, в их сторону стали поворачиваться головы. Там, на верху ступенек, ждала Елизавета.
Братья поднялись наверх, и их ноги ни на секунду не дрогнули, пока они, промокшие до нитки, не предстали перед ней.
Она казалась спокойной; но по её глазам они поняли, что она знает.
Какое-то мгновение она молча оглядывала их.
Она только сказала:
– Я пойду за полотенцами, – и исчезла внутри дома.
Родерих Эдельштейн, стоявший чуть поодаль, пялился на них с раскрытым ртом. Как только один из братьев заметил его, его рот тут же закрылся и Родерих быстро сделал вид, будто он увлечен питьем шампанского.
Гилберт и Людвиг, слишком уставшие, чтобы говорить или двигаться, приземлились на два плетеных стула и стали ждать возвращения Эльзи. На мгновение их взгляды встретились, и в них не было ни стыда, ни обвинения, ни ожидания, ни опасения. Ни один посторонний не смог бы понять по их лицам, какого понимания они достигли, если, в самом деле, это было вообще понимание. Они просто смотрели друг на друга, а затем взглянули в сторону озера, сквозь толпу настороженных людей.
Солнце только начало садиться, верхушки деревьев на дальнем берегу царапали его живот. Его оранжевое сияние подожгло озеро. Горя, оно очищалось.
Душный аромат послеполуденного воздуха рассеялся, и его сменил аромат свежей зелени. Братья вздохнули свободно. Вечер вокруг них застыл, но они чувствовали, как поднимается вверх длинный и плотный занавес гипноза - мир будто просыпался ото сна и впервые видел ясно.
***
Перевод примечаний:
п/п: Красный гид Мишлен (или "Красный путеводитель") - один из наиболее известных и влиятельных ресторанных рейтингов на данный момент.
Ланч prix fixe - ланч с фиксированной ценой.
Laissez-faire - фр. "позвольте-делать", "пусть всё идет, как идет". В данном случае имеется в виду состояние пассивности, нежелание вмешиваться в ход событий.
Обсессии - навязчивые мысли, компульсии - навязчивое поведение. И то, и другое возникает произвольно с определенным интервалом и характеризует обсессивно-компульсивное расстройство.
Кейтеринг - организация питания на выезд (банкеты, фуршеты и.т.д).
а/п: "Наверное, дело в том, что я болею за Дортмунд": Гилберт упоминает футбольный клуб Боруссия Дортмунд, известный своим соперничеством с клубом Бавария, командой из Мюнхена.
Ringbahn - это линия S-Bahn, которая тянется, как можно догадаться, по большому кругу мимо центральных округов Берлина. Теоретически, в редких случаях, когда на линии не ведется никаких работ, на Bahn можно кататься, пока он не остановиться (обычно, по ночам общественный транспорт работает до полуночи, в пятницу и субботу он работает всю ночь).
Варшауэр штрассе - это улица и станция S/U-Bahn неподалеку от Фридрихсхайна. Известна как отличное место для ночных развлечений и всегда полна людей по выходным.
***
п/п:
Размышлялка от себя. И для тех, кого, как и меня, не впечатлила /сначала/ концовка. Поэтому что при прочтении концовки мне хотелось кусать локти, но потом до меня дошло.
Гилберт хотел утонуть в рутине, а Людвиг пытался его вытащить, спасти. Но это непреодолимое желание быть "как все", отвечать всем меркам нормальности была неспособна победить даже любовь. Судьба и случайность здесь персонажи такие же реальные, как Гилберт и Людвиг. И только в конце, когда по воле судьбы разрушается ещё один, последний фрагмент его старой жизни, Гилберт понимает: если ему так хочется тонуть, то это можно делать с Людвигом - большего им всё равно не уготовано. Людвиг для Гилберта - самая темная и потаенная глубина, "дно" всех его желаний и мечт, подавляемых так долго, о которых он никому не смеет сказать. Людвиг - его основа, его нутро, самая его суть. Всё остальное будет сметено случайностью. Всё, что до этого покоилось на поверхности и висело в жизни Гилберта красивой мишурой, развешенной им самим в попытке скрыть в себе эти желания, ужасающие для нормальности, к которой он так отчаянно стремился. И вот тогда обнажиться дно. Но Гилберт, который так боялся этого дна, который так хотел утонуть в водах более теплых и безопасных, обнаруживает, что он не боится затонуть на дне. Потому что оно всегда было с ним, внутри него. Оно не пугает: оно знакомо и прекрасно - всё то, чего он так боялся, всё то, чей образ он демонизировал, закрывшись своей мишурой от самого себя.
Любовь победила не "сверху", снизойдя на героев, как божья благодать. Она попыталась, но ничего не вышло. И тогда она победила "снизу": подтолкнула их к самому дну, лишив всего, кроме друг друга, и заставила осознать, что это единственный возможный сценарий.
(Платочки за мой счёт).
