Ничего личного?

      Спустя неделю после рождественской вечеринки, Персиваль вынужден признать, что Тина с похвальным успехом избегает оставаться с ним наедине. И ее упертость в данном вопросе ясно указывает на то, что его действия привели к полному непониманию между ними, вместо закономерного сближения.       Разумеется, он догадывался, что некая смущенность после всего случившегося неизбежна, но он и представить себе не мог, что Тина настолько сдаст назад. А ведь он уже было решил, что между ними что-то завязалось. Он даже изменил своему правилу — не заводить интрижек на работе и не путаться с женщинами значительно младше по возрасту.       И Порпентина Голдштейн — его единственное исключение. Он знал ее несколько лет. Помнил совсем девчонкой — перепуганным новичком, стремящимся доказать всем, что она чего-то стоит. И, говоря откровенно, ей это удавалось с переменным успехом. Ее путь был тернист и совсем непрост. Но, несмотря на удары судьбы, насмешки и несправедливость, она все еще стояла на ногах.       Ее пример — двигаться вперед и не сдаваться даже тогда, когда всё против, положительным образом сказался на самом Персивале. После плена и реабилитации ему было совсем непросто вернуться в МАКУСА и приступить к своим обязанностям. Запятнанная репутация напоминала выжженное клеймо, которое никак не скрыть. Это лишало сил, прежней уверенности заметно поубавилось. Он стал понимать, что значит быть другим, в стороне от остальных. И если раньше это была добровольная изоляция, где он контролировал любые контакты и сам устанавливал дистанцию, то теперь он ясно увидел, что действительно остался один. Он познал новые грани одиночества, и впервые оно стало неподъемных грузом, давящим на плечи. Даже Серафина — его добрая подруга и соратница, казалась теперь очень далекой. Словно осталась в той прошлой жизни, где нет места фатальным ошибкам и неудачам. В правильном мире, где все на своем месте.       И он уже готов был смириться с новым положением вещей, когда внезапно осознал, что во всем его окружении остался один человек, рядом с которым он не чувствовал этой колкой отчужденности. Аврор Голдштейн. Уж сколько раз она оказывалась у подножия карьерной лестницы. Сколько раз была недопонята и недооценена. Сколько раз все ее мечты и чаяния разбивались о глухую стену непонимания, но она никогда не опускала руки и не мирилась с судьбой. Персиваль и раньше уважал ее за это, но теперь это многократно усилилось. Она стала ближе. Он не сразу заметил это, просто однажды понял, что рядом с ней ему очень легко. Что это не наигранно, не вымучено и не фальшиво. Неуместная и странноватая, упертая и отчаянная. Она часто вызывала недоумение, а у многих и раздражение. Она нарушала правила, вела себя импульсивно, действовала наперекор всему. Она выделялась. Тина видела больше, могла посмотреть на все под иным углом, нащупать то, что было скрыто. Он ценил это в ней.       Персиваль стал брать ее на задания, проводить с ней больше времени, каждый раз удивляясь насколько ему комфортно в ее обществе. И долгое время он воспринимал Тину исключительно как аврора и бойца. А она никогда не делала ни малейшей попытки напомнить о том, что помимо всего прочего, она еще и женщина. Разумеется, в других сотрудницах МАКУСА он также видел в первую очередь профессионалов. Но женщины, с которыми ему доводилось работать все же обращали на себя внимание — их одежда, прически, в меру кокетливое поведение. Но Тина была из другого теста. Казалось, она вообще не интересуется ничем женским. Не хочет и не стремится очаровывать, хотя имеет для этого все данные. Не то чтобы Персиваль часто думал об этом, просто иногда мельком отмечал некую очаровательность своей подчиненной, и не понимал, почему она хотя бы изредка не использует столь очевидные козыри в личных целях. Но эти мысли были настолько мимолетными, что абсолютно не задерживалась в голове и не давали простор для фантазий.       А потом случился тот злосчастный поцелуй на задании, и все в один миг изменилось. Это было странное открытие, но Персиваль внезапно понял, что Голдштейн женщина, да еще какая. И если до этого он испытывал к ней благосклонность и уважение, то теперь к этому прибавился вполне определенный интерес.       В последнее время дела шли откровенно говоря паршиво, ничего не радовало, казалось, что жизнь состоит из сплошных проблем и неурядиц. В прямом смысле черная полоса. И во всей этой давящей безысходности появляется Тина. А с ней в черно-белый холст его жизни будто вливаются новые краски. Яркие и живые. Что было у Персиваля раньше? Работа, дом, работа. Что прибавилось к этому после пленения? Отчужденность и недоверие. Нет, ему надоело подобное существование. Тина вернула его к жизни, внесла нотки авантюризма в серые будни. Стало интереснее жить, предвкушать, ждать. Можно было назвать это родством душ, притяжением, судьбой, но он избегал подобных определений.       И теперь она говорит — «так нельзя, это недопустимо» — и полностью игнорирует его. И как понять этих женщин? Сначала она явно намекает на что-то, затем демонстрирует заинтересованность, кокетничает и целует, а потом, в один миг, когда все кажется очевиднее некуда, решительно пресекает все. Она избегает его, и складывается впечатление, что его общество более всего ей ненавистно. И это откровенно задевает. Он впервые за долгое время проникся доверием к другому человеку. Почувствовал легкость и непринужденность общения, трепет от беглых взглядов и случайных касаний, испытал жажду ожидания встречи.       Стыдно признаться, но он совсем запутался, и с этим надо было что-то делать.       Он ждет неделю, давая Тине время, и попутно пытается осторожно выяснить в чем же все-таки причина столь радикальных изменений. Ведь они оба взрослые люди, и то что было между ними не повод скрываться и отмалчиваться, а совсем наоборот. Конечно, он мог заявиться на ее рабочее место или поймать ее в коридорах Конгресса, но рассудил, что подобное поведение на глазах у других еще больше смутит Тину. Поэтому Персивалю не остается ничего, кроме как вызвать ее к себе в кабинет в принудительном порядке. У него даже нет подходящего рабочего предлога, но продолжать изнывать от предположений и недопонимания он не намерен. А она не может ослушаться — приказ есть приказ.       Когда Тина оказывается в его кабинете, ее настороженность ощущается буквально физически. Она замирает в центре комнаты, и Персиваль встает напротив нее, сохраняя между ними дистанцию. За стенами этого кабинета кипит жизнь, но кажется, что здесь время замедлило ход.       Тина скрещивает на груди руки в каком-то защитном жесте, и смотрит ему в плечо, а не в глаза. — У меня много дел, сэр, — она старается говорить уверенно, но он слышит беспокойство. — Тина, нам надо многое обсудить, — тепло говорит он, стараясь вложить в интонации как можно больше спокойного дружелюбия. — Ты избегаешь меня. Я бы хотел знать причину. — По-моему, причина очевидна, — уголки ее губ нервно вздрагивают. — Мне неловко работать с вами после того, что произошло, — она говорит это таким тоном, словно самое большое ее желание — это заклятие забвения. Сам Персиваль относится к этим воспоминаниям совсем иначе, и реакция Тины уязвляет его. — Простите меня, сэр. Я была пьяна и не отдавала отчета своим действиям. Из-за моего необдуманного поступка мы оба оказались в столь скверной ситуации, которая с каждым днем становится все ужасней.       Скверной? Ужасней? Вот как она все воспринимает. Но Персиваль не считает случившееся между ними скверным и ужасным.       Он хочет заглянуть Тине в глаза, чтобы увидеть там опровержение колких слов, но она по-прежнему отводит их. — Ты явно преувеличиваешь масштаб катастрофы, — отвечает он, но не замечая никакой реакции, добавляет, — что ж, посчитаем, что я тоже был пьян.       Разговор идет совсем не так, как он планировал. — Да, сэр, — она уверенно кивает, а Персиваля охватывает досада.       Ее категоричность вынуждает его говорить то, о чем он вовсе не думал. — Но вынужден признать, что, возможно, подобного рода неуставные отношения действительно недопустимы, — произносит он, пытаясь убедить в этом скорее самого себя.       Звучит резко и, наверное, ему стоит пожалеть о сказанном, но Тина быстро соглашается. Видно, что ее не задели его слова, складывается ощущение, что она, напротив, только и ждала их. — Совершенно верно, сэр, — четко и ясно, не меняясь в лице.       Он внимательно смотрит на нее, словно прощупывает взглядом. Он хочет увидеть хотя бы крупицы разочарования или сомнения. Она ведь не может так легко отказаться от всего и сделать вид, что ничего не произошло. Или может? — Подобного рода отношения помешают работе, — продолжает он, и все эти избитые фразочки кажутся ему гвоздями, которые он забивает в крышку своего же гроба.       Работа. Нашел, что сказать. Все о работе и о работе. По большому счету он и не думал об этом. Этот разговор должен был успокоить Тину, убедить ее в том, что происходящее между ними вполне вписывается в рамки. А он опять связал все с работой. Банальная отговорка, от которой самому тошно. — Так точно, сэр, — у Тины нет ни капли сомнений. — И то, что произошло было большой ошибкой.       Большая ошибка — это нынешний разговор, а не то, что было. Вот, что он думает. — Я полностью согласна с вами, сэр.       От решительности в ее голосе он теряется еще больше. Тина выглядит непреклонно. Скрещенные на груди руки, общая напряженность в позе, плотно сжатые губы. Отчетливо видно, что единственное ее желание — это убраться отсюда как можно скорее. И Персиваль задается искренним вопросом — неужели ей настолько противны эти воспоминания? Неужели она без сожалений оборвет их связь, которая еще толком не завязалась? Неужели она не чувствует того же, что и он? Ощущение такое, что под ребрами поселился дикий зверь с острыми когтями, и теперь скребется где-то там внутри.       Эмоции берут верх над Персивалем, в голосе уже нет прежнего спокойствия. — Раз ты так категорично настроена, зачем было начинать? –задавая этот вопрос, он чувствует себя не взрослым мужчиной, а глупым мальчишкой. — Начинать? Я ничего не начинала, — ее щеки в миг розовеют, придавая ей совершенно очаровательный вид, от которого у Персиваля теплеет где-то в области сердца. — Ну как же? — он разводит руками. — А тот поцелуй во время задания? — Я думала, мистер Грейвз, очевидно, что тот поцелуй служил исключительно для прикрытия, — она вскидывает голову и наконец-то смотрит ему в глаза.       Ледяной тон, с которым она чеканит эту строчку, пробирает его до костей. Но ее красные щеки совсем не сочетаются с грозным видом, что дает повод уличить ее в лукавстве. — Хорошо, допустим, — соглашается он. — Я и сам так думал. Но ты не остановилась на этом и пошла дальше. Подстроила встречу на вечеринке, чтобы мы остались наедине… — Подстроила? Я? — перебивает она, и на ее лице написано такое удивление, что Персиваль начинает понимать, что где-то просчитался с выводами. Тем не менее он не спешит сдавать позиции. — Как еще могло случиться так, что мы оказались там вдвоем? Предполагаю, что ты подговорила Дакса, чтобы заманить меня. И я считаю похвальной подобную решимость со стороны женщины. Просто удивлен, что провернув это и добившись результатов, ты идешь на попятную. Я думал, что в твои планы входило нечто большее, нежели заигрывания и пара поцелуев. — Вы с ума сошли! — восклицает Тина, позабыв о приличиях и субординации. — Я ничего не проворачивала и никуда вас не заманивала! Что вы там себе надумали?       А надумал он многое. Неужели все его заключения — фатальная ошибка? — Тина, я оценил твои намеки и принял правила игры. А теперь просто хочу понять, отчего произошла столь радикальная перемена в твоем поведении. Я поспешил? Или же это тоже часть плана?       Ох уж, эти женщины! Никогда не говорят напрямую, попробуй разгадать их намеки! Вот он и попробовал. И теперь, находясь под прицелом непонимающего взгляда Тины, в котором отчетливо читается предположение о слабоумии начальства, он чувствует себя настоящим идиотом. — Какие еще намеки? Какой план? Я ничего не планировала! — ее голос звенит, скованность и настороженность отступают на второй план, пропуская вперед ничем неприкрытое возмущение. Похоже его предположение буквально выводит ее из себя. Она делает шаг к нему, сжимая руки в кулаки так сильно, что наверняка оставит на ладонях следы от ногтей. — Ну нет, вам не повесить это на меня. Хотите перевернуть все так, словно вы ни при чем? Остаться в стороне? Еще скажите, что вы были благородным джентльменом, а я опоила вас амортенцией и насильно затащила в темную комнату!       Если бы Персиваль умел краснеть, то непременно покраснел бы в этот момент. Но пунцовые из-за неловких ситуаций щеки остались далеко в прошлом, во временах беспокойного юношества. И все же он не мог отрицать тот факт, что испытал давно позабытое чувство смущения. Правда, как-то вычислить это по его внешнему виду не представлялось возможным. — Я этого не говорил, — ему не нравится, что слова звучат как оправдание. — Да, признаю, я поцеловала вас, — с надрывом говорит она, будто признается в смертных грехах. — Два раза. Но первый раз исключительно из-за необходимости, а второй, — она замолкает, нервно закусывает губу, но собравшись с духом все же договаривает. — Из-за вас и поцеловала! Вы ведь, как это там Куинни сказала… Ах, да — прощупывали почву. — Почву? — Да, — быстро кивает она и хмурит лоб, явно составляя в голове цепочку событий. — Хотели выяснить пойду я на вечеринку или нет. Наблюдали с кем я провожу вечер и даже не скрывали этого. Предложили выпить, делали комплименты и смотрели таким взглядом. На своих подчиненных так не смотрят! По крайней мере, порядочные люди. Да вы просто спровоцировали меня, пользуясь моим состоянием! А потом, когда я осознала, что натворила и хотела остановиться пока не поздно, вы мне не позволили. А теперь вы хотите сказать, что это я все подстроила?       Проклятье! Из ее уст это звучит так, словно он, пользуясь своим положением, решил развлечься с подчиненной, не оставив ей права выбора. Но это ведь не так! Да, он пил с ней виски, но был же праздник, пили все. А то, что прижимал ее к стене, не давал уйти… Так он был уверен, что она сама подстроила их встречу и просто решил перехватить инициативу, как и положено мужчине. И вроде бы он вел себя относительно прилично, лишь немного дал волю чувствам, но она явно не была против. Даже более того.       Им обоим следовало глубоко вдохнуть, сесть и спокойно поговорить. Но эти двое оказались теми еще упрямцами, никто не хотел уступать, поэтому противостояние продолжалось. — То есть, дважды целовать мужчину — это ничего не значит, и он не должен расценивать это как намек. Так выходит, Голдштейн? — Я не умею делать намеки! Разве я похожа на коварную соблазнительницу? Вы, должно быть, не в себе, мистер Грейвз, раз так считаете! Вы, правда, думаете, что я все делала специально? — Думаю, да, — ему сложно принять тот факт, что Тина никоим образом не пыталась привлечь его.       Ведь как могло случиться, что все его мысли были заняты ей?       Он тоже делает шаг вперед и подходит к Тине почти вплотную. Между ними такое напряжение, что кажется его можно резать ножом.       Тина в ярости, она раскраснелась и часто дышит, ее грудь вздымается и опадает. На светлой просторной блузке расстегнута одна пуговка и, о, Мерлин, взгляд цепляется за эту проклятую пуговку и мысли вновь уносит совсем не в то направление.       Да что же она творит с ним! Всегда следящий за своим поведением мужчина, способный держать все под контролем, с ужасом понимает, что его хваленная выдержка дает трещину.       Так сложно сохранять спокойствие, когда рядом женщина, от которой сходишь с ума, и которая уже была в твоих руках. Которая целовала тебя, которая совершенно точно хочет продолжения, но боится признаться в этом.       Взаимное притяжение, интерес, влечение - все это вспыхнуло между ними. От этого никуда не деться.       Он хочет ее. И знает, что она тоже хочет его.       Скинуть со своего стола ненужное барахло и повалить Тину на него, впиваясь в ее губы жадным поцелуем. Зарыться пальцами в ее волосы, вдыхать запах нежной кожи, целовать ее щеки, шею, плечи. Заставить ее стонать от удовольствия, довести до исступления, до наивысшей точки наслаждения.       Он мог бы провернуть это прямо сейчас, но у Тины такой воинственный вид, что приходится неимоверным усилием подавить так не вовремя возникшее желание. Если он сорвется, то просто напугает ее, и все в итоге будет неправильно. Она, конечно, смягчится, подастся ему, растает в его руках, и все будет так, как он видел в своих фантазиях. Но это нечестно и больше похоже на принуждение. А может быть так и есть? Он — зрелый, опытный мужчина, облеченный властью, пристает к своей молодой, неопытной подчиненной. Так это выглядит со стороны? Приехали. Теперь он сам думает об этом. О, Мерлин, не этого он хотел. Эти рассуждения приводят его в чувства, заставляя устыдиться своих порывов. — Вы ошибаетесь! — в ее голосе столько возмущения, что до Персиваля окончательно доходит — все случившееся лишь стечение обстоятельств, а не женская уловка. Тина бесхитростна в этих вопросах, а он полный кретин. — Я не делала ничего такого. Я не… Я не пыталась соблазнить вас. По крайней мере специально. Да и как бы у меня вышло? Это же невозможно. Вас ведь не может интересовать что-то подобное. Вас бы это только рассмешило.       А вот это уже интересно. Не колкость переполненных негодованием оборонительных фраз, которыми она пыталась защититься, а ее настоящие мысли, в которых отчетливо проступают неуверенность, сомнения и естественное опасение. — Откуда столько уверенности? — он не может сдержать улыбки. — По-твоему, я не могу увлечься красивой и умной девушкой?       Кажется, Тина только сейчас замечает насколько близко они стоят. Она нервно ведет плечами, немного опускает голову и разжимает сжатые кулаки. — Я не верю, что вы могли увлечься мной, — правда пролилась из нее, как из рога изобилия. — Вы ведь мой начальник. Между нами все официально, не может быть ничего личного, сэр.       Персиваль качает головой, с нежностью глядя в смущенное лицо. Все-таки он идиот. На самом деле все проще некуда, и поведение Тины полностью уместно в данных реалиях. Ведь раньше она видела перед собой начальника, раздающего приказы, и лишь с недавних пор их отношения вошли в другое русло. А ему стоило вести себя немного иначе. Персиваль совсем не взял в расчет то, что Тина считает, будто между ними огромная пропасть, решив для себя раз и навсегда, что ее не преодолеть. И ему нужно доказать ей, что даже если пропасть и была, то через нее давно перекинут мост. Остается лишь укрепить его, и тогда Тина без опаски пройдет во нему, преодолевая все предрассудки.       Весь этот фарс затянулся, а Персиваль не из тех людей, кто будет топтаться на месте. — Ужин. Сегодня вечером. Ты и я, — отчетливо произносит он.       Тина вскидывает голову и несколько раз моргает, прежде чем ответить: — Простите? — Я предлагаю тебе сходить на свидание, Голдштейн. Что ты об этом думаешь?       Тина смотрит на него так, словно ищет подвох. В ее глазах плещется неверие. Но он открыт перед ней. Никакого подвоха, лишь предложение. — Мне надо подумать, — рассеянно произносит она.       Ее голос совсем тихий на контрасте с недавним всплеском эмоций. — Разумеется, — понимающе кивает Персиваль. Он хочет провести ладонью по ее нежной щеке, или же убрать пушистую прядь волос за маленькое ухо. Хочет прижаться почти невинным поцелуем к ее губам. Но вместо этого отходит, направляясь к своему столу. Он уже достаточно распускал руки. Теперь он будет вести себя, как и положено джентльмену. — Сообщи о своем решении ближе к вечеру.       Она лишь молча кивает. — Буду ждать, Тина.       Она опять кивает и нетвердой походкой выходит из кабинета. Персиваль почти уверен, что она скажет да, но все же нервничает. Подобного не случалось с ним очень давно и это весьма приятные перемены в жизни.

***

      Игнорируя удивленные взгляды сотрудников Отдела для получение прав на использование волшебных палочек, Тина вихрем проносится мимо столов. Добравшись до нужного, она хватает Куинни за руку и тащит за собой. — Мне срочно нужно с тобой поговорить. — Милая, что случилось?       Видимо, сумбур в голове Тины настолько впечатляющий, что Куинни не сумела хоть как-то уловить его суть. — Он пригласил меня на ужин! — громким шепотом делится Тина, когда они оказываются вдвоем возле двери, ведущей в служебное помещение для хранения разного вышедшего из строя волшебного хлама. Вероятность встретить здесь кого-то крайне ничтожна, кроме редких домовиков, которым дали задание от чего-нибудь избавиться. — Сегодня вечером. — Это ведь чудесно, — лицо Куинни озаряется светом. Она сразу понимает о ком именно говорит сестра. — Это просто чудесно! — Нет, это ужасно. Я скажу нет. Я не могу, это ведь…нет!       Тина яростно перебирает пальцами цепочку на шее и напоминает загнанного в клетку зверя. — Так, — Куинни опускает на плечи сестры ладони и строго говорит. — Что значит «скажу нет»? Ты скажешь да, да и еще раз да. — Спятила? Это ведь настоящая катастрофа! — Хм, — Куинни слегка щурит глаза и неодобрительно качает головой. — Моя старшая сестренка оказывается трусиха. Никогда бы не подумала. — Я не трусиха! Это другое. — Да? — изгибает бровь Куинни, на ее губах насмешка. — Нисколечко не боишься, и именно поэтому отказываешь мужчине, от которого без ума? — Я не без ума от него. — Да-да, именно поэтому в твоей голове сейчас такая каша. Ты же просто в агонии. Где твоя привычная хладнокровность, когда речь заходит о мужчинах? — Ну может-быть немножко боюсь, — неохотно признается Тина и сильно закусывает губу. — Ладно, давай по-другому. Отвечай честно — мистер Грейвз тебе нравится? Я уже знаю ответ, просто хочу услышать это от тебя. — Да, — сокрушенно признается Тина, выскальзывая из рук Куинни и прижимаясь спиной к двери с надписью «Избавься от лишнего». Лгать ни к чему, все более чем очевидно. — Конечно, нравится. Разве он может кому-то не нравится?       Тина говорит так, словно ни одна женщина не устоит при виде ее начальника, но Куинни лишь пожимает плечами. Становится понятно, что Куинни, несмотря на хорошее отношение к Персивалю Грейвзу, не испытывает к нему излишней, выходящей за рамки симпатии. — Да, мистер Грейвз бесспорно хорош, кто же отрицает. Но он бывает таким чопорным и серьезным. Надзиратель, одним словом. Карьерист, состоящий из одних амбиций. Это скучно. Понятно, что тебя влечет к нему. Ты ведь отчасти тоже такая или хотела бы быть…       Тяжелый взгляд Тины заставляет ее умолкнуть. — Ой, я совсем не это хотела сказать! Разве я говорю, что это плохо? Это замечательные качества, и вы так подходите друг другу! И вообще, мы отошли от темы! Тина, ты должна согласиться. — Он же мой начальник, — Тина продолжает искать пути к отступлению. — Это совсем неправильно. — И что? Это такие мелочи. Сосредоточься на плюсах и отбрось все лишнее. — Я — реалист, и не витаю в облаках. — А иногда стоило бы.       Последнюю фразу Куинни произносит на удивление серьезно, и она почему-то кажется Тине ключевой. Она действительно привыкла все усложнять, может иногда стоит, наоборот, упростить? — Хорошо, — сдается Тина. — Допустим, я наступаю себе на горло и соглашаюсь на этот ужин. А что дальше? К чему это приведет? Все наверняка пройдет ужасно. Он поймет, что совершил ошибку и в итоге все закончится кошмарно. — Тина, послушай свою не по годам мудрую младшую сестру, — назидательно говорит Куинни, заставляя Тину почувствовать себя несмышленым ребенком и внимать каждому слову. — Ты - не единственная, кто переживает. Не забывай, что ты тоже будешь его оценивать, и он не меньше твоего волнуется. Ах, первые свидания всегда так волнуют! — Сомневаюсь. Не нахожу себе места только я. Он явно совершенно спокоен. — Нет, — опровергает Куинни. — Да откуда тебе знать, что он думает? Ты создала в своей голове некий образ и не хочешь замечать ничего другого. Но мистер Грейвз, помимо того, что он твой начальник и бесстрашный аврор, все же человек. Человек, Тина, а не каменное изваяние! Такой же, как и ты. И он испытывает эмоции, пусть и не так бурно. Да, возможно, его не трясет от ужаса, но он тоже переживает. А вообще, вы друг друга стоите, поэтому, думаю, волноваться совсем не о чем. — Легко тебе говорить. — Легко, — улыбается Куинни. — А теперь скажи мне вот что — мистер Грейвз надежный? — Да, — отвечает Тина, думая, что нет никого надежнее. — Человек слова? — Да. — Она и представить не может, чтобы он что-то сказал и не сделал или пренебрег долгом. — Скользкий, наглый тип, решивший развлечься с молодой дурочкой? — Что? Нет, конечно, нет! — Тина возмущена одним лишь предположением подобного. Настолько эти слова не ассоциируются с мистером Грейвзом. — И? — Куинни вопросительно смотрит на сестру. — Если ты настолько уверена в его надежности, то почему пытаешь себя и меня сомнениями? — Ну… Может быть, ты в чем-то права, но я все равно в панике, — сокрушенно выдает Тина, опуская голову. — Милая моя, — Куинни берет ее руки в свои теплые ладони. — Тебе ведь известно, что я весьма проницательна, да? И сейчас я чувствую, — она осекается на слове «чувствую», зная, как неоправданно недоверчиво Тина относится к интуиции, и заменяет его на более рациональное слово, чтобы придать словам вес в глазах Тины. — Нет, не чувствую — знаю. Я знаю, что он очень хочет услышать от тебя положительный ответ. А ты, несмотря на страхи и сомнения, хочешь его дать. Неужели моя храбрая сестра спасует? Я отказываюсь в это верить.       Какое-то время Тина молчит, обдумывая слова сестры, а потом твердо кивает. — Я скажу да. И будь, что будет. — Вот! Именно этого я и ждала! — оживляется Куинни. — Только не иди прямо сейчас. Скажешь «да» за час до конца рабочего дня. И скажешь это небрежно, словно идешь с ним не потому, что мечтала об этом всю жизнь, а просто от того, что нечем заняться. — Это еще зачем? — Делай, как я говорю. Но не переусердствуй. Не будь сильно уж равнодушной, покажи заинтересованность, но не щенячий восторг…       Куинни еще много говорит, наставляя сестру в столь ответственном деле, но Тина слушает ее вполуха. Она все еще оглушена тем фактом, что сегодня вечером у нее будет настоящее свидание с настоящим Персивалем Грейвзом.