Ветер

Казематы подавляют. Даже обыватель, ведущий жизнь праведного андрастеанина, вступив под их сумрачные своды ежится, знобко поводя плечами, на которые будто ложится вся тяжесть толстых каменных стен. Ощущение тревоги, безысходного отчаяния и безнадежности охватывает душу, вскипая на коже зябкими мурашками. Ранее центр работорговли древней Империи, ныне Казематы всего лишь место содержания магов. Толстые стены древней крепости надежно отгораживают их от мира, а мир – от них. Фенриса без вопросов пропускают на частную аудиенцию к рыцарю-командору. Слишком богатую добычу он приволок совсем недавно, чтобы задаваться вопросом: «Что ему тут нужно?». Очень уж полезным эльф может оказаться в деле ловли магов. Как-никак, богатый опыт общения с отступниками, поверхностное знакомство с магами подполья… ценный кадр. В этот раз воин пришёл не сдать пойманного, но навестить свою прошлую жертву. Мередит размышляет, сцепив пальцы в замок и оперев о них острый подбородок. Но все же разрешает, хотя это против её правил, а эльф просит о частном свидании, без соглядатаев и свидетелей. Но о побеге мага рыцарь-командор не беспокоится. Эльф ему точно помогать не станет. Она сама провожает Фенриса. Ему бы впору удивиться, почему храмовница ведёт его в подвальную, тюремную часть Каземат, но он вспоминает, о ком идёт речь. Пожалуй, этого мага стоит заточить в клетке. В нескольких клетках, обнеся их всевозможными барьерами. Сколько переходов и дверей они миновали, Фенрис не помнит. За очередной тяжелой металлической дверью с истуканами-храмовниками по обе стороны, он видит комнату с рядами клеток. В глазах рябит от частокола толстых прутьев, расстояние меж которыми – руку дальше локтя не просунуть, не говоря уже о том, чтоб вылезти. И эльфа передёргивает от воспоминаний о темницах с клетками для рабов. Такие же «загоны», открытые для внимательного взгляда со всех сторон, не оставляющие ни малейшей возможности затаиться, остаться одному. «И поделом». И только одна клетушка, самая дальняя, не пустует. — Ко мне вползло моё недоброе утро, — такие знакомые интонации — немного иронии, немного ехидства и треть веселья. Он даже тут веселится, мразь. — Вам стоит быть вежливей, сударь Хоук, — Мередит, высокомерно вздернув подбородок и выпрямив спину, идет к клетушке, из которой доносится только тихий шелест смеха и звон цепей. И обращение «сударь», видимо, стало чем-то вроде тихого издевательства над пленником. — К Вам посетитель. — Правда? — усмехается мужчина. Фенрис видит мятую и грязную мантию, тёмные круги под глазами и запавшие щёки, покрытые густой щетиной, что скоро превратится в нечесаную бороду отшельника. И воину абсолютно не жаль мага. — А я-то подумал, что меня выписывают с этого прекрасного курорта. Мол, засиделся, похудел — пора и на волю. Рыцарь-командор не обращает на слова пленника никакого внимания. Похоже, подобные сцены происходят при каждом их общении. — На выходе, — говорит она эльфу, — сторожит отряд храмовников. Если отступник будет буен или опасен — они придут на помощь. Когда закончишь — они вернутся на пост, — Фенрису нравятся эти властные, уверенные интонации. Тяжелая сталь в её голосе придавливает к полу, заставляя верить, что тут всё под контролем. И маг никогда не сбежит. Храмовница разворачивается и быстро выходит из темницы, оставляя их двоих – пленника и пленителя – наедине. Фенрис осматривает Хоука и условия, в которых его держат. Маг восседает на куче соломы, полуприкрытой грубой грязной холстиной, согнув расставленные в стороны ноги в коленях и уложив на них руки. И, конечно же, он скован по рукам и ногам тяжелыми даже на вид кандалами. — Надеюсь, тебе тут куда хуже, чем ты выглядишь, — зло давит из себя эльф, распаляясь под изучающим взглядом Хоука. — О, ну что ты, — картинное удивление, приподнятые брови и смешливые интонации. — Ты же слышал — я тут как на отдыхе в каком-нибудь городе умеренного климата, — маг приподнял свои руки, потемневшие от грязи. — Даже загорел немного, видишь. Плохо, что загар этот, как и любой островной, через пару купаний смоется. — А ты всё шутки шутишь? — воин видит недалеко от клетки деревянную табуретку. Пододвинув её поближе к решётке, он усаживается, зло смотря на отступника. — Тебя казнят, так или иначе – или убьют, как малефикара, или усмирят, во избежание. — В моей вине отступника, Фенрис, не обнаружено Крови, — улыбается Хоук во весь рот, в котором теперь не досчитаться нескольких зубов. — Так что меня, скорей всего, усмирят. А может быть сошлют в Круг под истерически-заботливый контроль храмовников, — подумав немного, маг сменил улыбку на трагическую мину: — Представляю, КАК ты расстроишься. — Поверь, у меня хватит информации, чтобы стереть тебя в порошок. — Я этой участи достоин вполне… — серьёзно кивает отступник к великому удивлению эльфа. Но, не успел Фенрис удивиться как следует, а маг снова выдаёт с улыбкой и убийственной иронией. — Ведь таково, конечно, твоё мнение? Я же носитель всех пороков зараз — маг, мужчина, малефикар… с твоих слов. — Мы все прекрасно знаем, что ты — малефикар. Стоит отловить эту чокнутую эльфийскую ведьму или одержимого — и у Ордена будут доказательства. — А по мне, так ни одного, — склонив голову набок, молвит маг, не теряя улыбки. — Ни порезанных рук, ни творимых заклинаний, ни пытки разума в поисках ответа… ничего из того, что может выдать во мне малефикара. Ты, правда, думаешь, что храмовники не пытались? — Я это знаю. Мередит знает. Все знают, не нужны твои признания, — чуть ли не рычит эльф. — Тогда к чему твои, так называемые, доказательства? — фыркает Хоук, запрокидывая голову. — Если всё можно организовать и без них. Взору Фенриса открывается бледная шея. Настолько сильное желания вцепиться в горло и разорвать его в куски эльф испытывает в первый раз со времени убийства Данариуса. Клетка мешает. В голосе отступника Фенрису слышатся сухие, скрежещущие звуки. Наряду с одичалым внешним видом, они, как никогда, делают его похожим на собаку. Только раньше Хоук был для него просто сукиным — мабарьим — сыном, а сейчас он и говорит, и посмеивается глухо и отрывисто, будто лает. И дышит часто-часто, как пёс на жаре. — Что, Хоук, хреново? — Душно, — кивает маг, снова глядя на воина. Эльфа одновременно и удивляет, и веселит эта откровенность. — От духоты в душе сдыхает медуза, — и снова смех после серьёзности. Тихий смех и тяжелый грудной кашель. — Бредишь, — не спрашивает — удовлетворённо замечает лириумный воин. — Может быть, ты и сам тут сдохнешь. Ты же у нас белоручка, что спит на шелковых простынях… Каково это, Хоук, спать на полу, морозить зад на камнях? — Я, Фенрис, может быть и белоручка, - маг тяжело поднимается с места и идёт к эльфу. Карие глаза сверлят заинтересованным взглядом. Хоук, насколько это позволяют цепи, подходит к решётке и прижимается лицом к толстым прутьям. — Зато я помню про честь, - серьёзный взгляд и непроницаемое лицо. – И, в отличие от Вас, я выполняю приказы, - опять хренов мудак ржёт. Во всю силу горла и лёгких, во весь хриплый слабый голос. «Демонов мабари на сене». — Так приятно знать, что Защитник любит, чтоб ему приказывали. Знал бы раньше — все сложилось бы чуточку иначе. — И что бы ты приказал мне? — веселится маг, обвивая пальцами прутья. По белым следам на запястьях вокруг кандалов, по лицу видно — цепи тянут его назад, причиняя боль, но он упорно стоит на месте. — Что ТЫ, всю жизнь исполнявший чужие приказы, можешь самостоятельно приказать, Фенрис? Ты же, даже став «свободным», ждал приказов. От меня на поле боя, от Варрика, ища себе работу, от Изабеллы, трахаясь с ней, только когда она тебя захочет. Ты ни единого шага не сделал без чужой указки или дружеского пинка — даже на письмо сестре тебя пришлось четверым расталкивать. — И она устроила мне ловушку! — бесится эльф. — Сдала меня своему Хозяину и… — И дала тебе шанс убить его. И мы убили его, — пожимает плечами Хоук. — Хотя, конечно же, не мы, — тут же примирительно поднимает руки и поправляется: – ТЫ его убил. И что? Начал строить свою жизнь? Стал самостоятельным? – приподняв бровь, спрашивает маг. — Нет. Даже убить меня своими руками не решился — пошёл к храмовникам, накапал Мередит. И получив от нее приказ, радостно бросился выполнять его. А теперь бесишься, что храмовники никак не решат меня убить, хотя ты именно на это надеялся, — Хоук разводит руками, насколько позволяют тянущие назад цепи. — Скажи мне, когда это «смерть всем магам» превратилось в «смерть Хоуку и только Хоуку»? Чем это я тебе так сильно не угодил? Выпил бутылку твоего любимого вина? Сломал в твоём особняке каменную кладку? — Ты был средством, Хоук, — жестко говорит эльф. — Всего лишь инструментом для достижения цели. Ты мне больше не нужен, как и твоё, так называемое, покровительство. А, значит, пора вернуть тебя на место… — А место мне там, где нахожусь я сейчас? — уточняет маг. — Нет, в могиле, — сказал, как отрезал. — Ну, хоть в чём-то ты уверен, — вздохнув, кивает Хоук. — И это прекрасно… Только, Фенрис, может стоило сделать хоть что-то своими руками? А не марать бумаги и не разводить процессию храмовников перед моими глазами? — А я могу сделать это и сам, — воин встаёт со стула и потирает руки в когтистых перчатках. Он ждёт, что Хоук испуганно отпрянет от решётки, округлит глаза и скажет, что пошутил. Так же глупо, как и всегда. Однако, маг спокойно стоит на месте, наблюдая за эльфом. Это и утихомиривает пыл эльфа. — Но не вижу смысла… — Ну, конечно. — …мешать восстановлению справедливости. Может быть, храмовники найдут для тебя какой-нибудь наиболее болезненный способ усмирения. Чтобы ты мучился и во время ритуала, и после. — Мешать восстановлению Справедливости, — маг, кажется, дальше и не слушал. Хоука чуть ли не скрутило от смеха уже на этих словах. Успокоившись, он, под ненавидящим взором эльфа, вытер набежавшую в глазах влагу. — Кто бы мог подумать, что ты не только не будешь мешать Андерсу, но и поможешь его духу. — Твоего одержимого тоже поймают. После твоего ареста он собрал вещички и смотался из Клоаки. Но такие, как он, долго прятаться не могут. Особенно если ты в опасности. — Знаешь, что я думаю, Фенрис? — после недолгого молчания, серьёзно спрашивает Хоук. И эльф уже знал, что за этим последует глупый смех мага. — Знать не желаю. — Вас, — продолжает маг, не слушая воина, — сударь, в рабстве, видно, мало пороли. И это было последней каплей в переполненную бочку. Смотря на смеющегося Хоука, Фенрис отводит руку для удара. Он и сам не знает, чего хочет — сердце выдрать, разбить нос или чего похлеще… Отступник отталкивается от решётки и отступает назад, хоть и немного поздно, и у Фенриса получается лишь скрежетнуть когтистой перчаткой по прутьям да оцарапать длинный нос мага. Тот морщится, хватаясь за переносицу, но не от боли, а от звука соприкосновения металла с металлом - перчатки с прутьями. И все смеётся, даже падая задом на подстилку. — Надеюсь, ты сдохнешь. Долгой и мучительной смертью, — сплевывает эльф на пол, будто избавляясь от всей той желчи, что растекалась по телу. — Я, как правило, выживаю и над смертью смеюсь, — маг убирает руку с переносицы, случайно размазав кровь по лицу. – Как смеюсь сейчас над тобой, Фенрис. Ведь ты — моя смерть. Наверное, только один ты и можешь меня убить. — О, ТУТ тебя в этом переубедят, уверяю. — Не трать силы, — вздыхает Хоук, прислоняясь спиной к темной стене. — Они тебе ещё понадобятся для других битв. И, если я прав, у тебя ещё будет шанс меня убить, — за убийственной серьёзностью не следует смеха. Эльф ждёт пару минут, но мужчина в клетке так и сидит с закрытыми глазами, видимо, наслаждаясь прохладой каменной стены. — Опять бредишь? — Да нет… — отвечает отступник, не открывая глаз. — Так… Ветер напел. Он замолкает. Фенрис хочет уточнить, узнать побольше об этих словах. Неужели кто-то готовит побег? Неужели готовится что-то страшное, что перевернёт мир и Хоук снова будет в строю, выпущенный храмовниками для решения проблем. Они же любят обращаться к Защитнику в случае локальных концов света. Но Хоук молчит, не вступая больше в разговор. Лишь иногда, когда мужчина приоткрывает глаза, Фенрис видит в них бессмысленный, затуманенный взгляд, устремлённый в никуда. И лёгкую дымку отрешённости. «Он просто бредит. Успокаивает себя, чтоб держаться». А подтверждением этому звучит тихое ритмичное мычание, очень похожее на напев какой-то замысловатой мелодии. Фенрис разворачивается и идёт на выход. Только у самой двери он слышит слова, прорвавшиеся сквозь сомкнутые губы: — Ветер, держи меня… Ветер, кружи меня… Ветер, не дай мне уснуть… И эльф не понимает, что это за ветер, о котором Хоук упоминал в их разговоре и сейчас поёт надломленным голосом. — О, снова затянул, — слышит воин причитание какого-то храмовника, выйдя за дверь. — Снова? — Да. Затрахал в край. На третий день сидения в камере завел свою шарманку про ветер и не затыкается. Моряк что ли? — Нет, — мотает головой Фенрис и уходит. «Хоук умрёт. Он умрёт. Хоук должен умереть и умрёт». Но эта мабарья скотина сказал то, из-за чего Фенрис действительно начал жалеть, что не убил мага сам. И эта дурацкая песня про ветер теперь вертелась в голове эльфа. «Ветер, неси меня. Ветер, спаси меня. Ветер, не дай мне уснуть».