Энтропия

Вы когда-нибудь проигрывали? В полушаге от заветной цели с обещанием победы, с ее триумфальным вкусом на губах? В тот последний момент, когда за финишной чертой уже открыли объятия заветные мечты и надежды, готовые в нетерпении исполниться — протяни только руку. Вы когда-нибудь так проигрывали, я спрашиваю, мать вашу?! И если вам не повезло так же как мне, то что вы чувствовали, стоя на осколках своей уничтоженной судьбы? Недоумение, разочарование, покорность, злость? Пусть другие проигравшие в привычном лицемерии попытаются подсунуть вам ворох своих поддельных эмоций, я скажу откровенно — единственно правильное желание только одно — разрушить до основания, сжечь дотла, разбить и уничтожить жизнь тех, кто подменил вкус обещанной победы на прогорклую изжогу поражения. * * * В кладовке тесно и душно. Откровенно надеюсь,ей все-таки хуже, чем мне. Хотя это сомнительный самообман. Скрип двери и шорох мантии — а вот и хозяин кабинета. Забавно, но меня это не останавливает. Совру, если скажу, что случайно толкнула ее в тот момент на пыльные полки. Она ловит ртом стоны, и пытается устоять на ногах, а я только сильнее сдавливаю мягкую и скользкую плоть между пальцами. Она выдыхает через сжатые зубы и, наверняка, пытается закусить потрескавшуюся нижнюю губу. Только я хочу, чтобы она кричала. Меня не пугает, что нас могут обнаружить. Меня это даже заводит. Не в том смысле, о котором вы подумали, между ног у меня по-прежнему сухо, чего не скажешь о ней. В каждом человеке есть скрытая тяга к саморазрушению, я свой потенциал, со слов матери, реализовала на сто процентов. Приобрела замечательную способность находить это стремление в других. В ней оно тоже есть. И вы не представляете, как мне хочется вытащить этот хаос наружу, чтобы он вывернул её наизнанку, обуглил до истинного несовершенства, чтобы она сама стала собственным кошмаром. Уж поверьте, я знаю, о чем говорю. Она задыхается, я слышу, и пытается мокрой от пота рукой помешать мне, вторую боится отпустить, знает — я снова толкну ее на предательски звонкие полки, и тогда нас точно обнаружат. Я очень хочу, чтобы нас «застукали». Как вы думаете, она уже догадалась? Ее волосы противно лезут мне в лицо, взмокшей спиной она пытается меня оттолкнуть, но моя рука между ее ног — неоспоримое преимущество в этой борьбе. Не скрою, упиваюсь победой. Её нелепое и напускное внешнее сопротивление, совсем не ощущается, когда мой палец проскальзывает между ее скользких складок. — Панси, не надо, это слишком! — она шепчет еле слышно, сдавленно, расходуя воздух, которого у нас и так мало. Будет много шума, если она все-таки не устоит на своих трясущихся ногах. — Позови профессора на помощь, — доверительно советую я, зарываясь лицом в ее мерзкие волосы. — Скажи, что я заставила тебя, — ничто не мешает мне медленно просовывать в нее палец. Она сжимается, пытается свести ноги, но ее бедра от смазки слишком мокрые, и я остаюсь внутри. — Панси, пожалуйста… От ее лица идет такой жар, и я боюсь задохнуться и не закончить задуманное. — Тебе поверят, ты же знаешь. Только позови на помощь, — уговариваю я. Она течет так, что с моей руки уже капает. Представляете, как это выглядит со стороны? Вот и я не прочь продемонстрировать это другим. Ей только нужно закричать. Или заскулить. Даже не знаю, что порадует меня больше. Я чувствую, как сжимаются упругие и горячие стенки влагалища вокруг моего пальца, когда я начинаю двигаться в ней. Нас просто обязаны обнаружить. Я слышу приближающиеся к кладовке шаги — это идеальная картина. Мне уже сводит руку, а она ловит немым ртом воздух, успевая глотать свои крики. Одного пальца слишком мало, чтобы оттрахать ее до остервенелого визга. Но, поверьте, я стараюсь изо всех сил. — Профессор! — дверь в соседней комнате открывается с глухим стуком. — Нам нужна ваша помощь. Моя победа, минута моего триумфа ускользают от меня вслед за шорохом мантии, за звуком удаляющихся шагов. Мое поражение звенит тишиной опустевшей комнаты. Представление осталось без зрителя. Поэтому она тоже останется без разрядки. Я убираю руку, и ноги ее, к счастью, подводят. Она хватается за ненадежные полки, и запоздалый грохот сопровождает ее падение. — Панси… Ее голос дрожит, и я спешу открыть дверь — мне жизненно необходимо видеть ее лицо. Мое разочарование уходит, испаряется, как тяжелый дурманящий воздух из тесной кладовой. — Грейнджер? — я даже не скрываю улыбки. Знаете, для этого представления не нужно много зрителей — достаточно меня одной. Тусклые свечи освещают ее бледное лицо — у меня самые лучшие места в партере. Главный герой выглядит жалко и потеряно, и в этой секунде я хочу остаться навечно. — Панси, зачем?.. — лепечут ее вечно обветренные губы. Унижение, стыд, похоть — она запуталась. Но не переживайте, я ей сейчас все объясню. — Ты же сама хотела, Грейнджер. Все твои подбадривания, разговоры по душам, утешительные объятия и участливые поглаживания по спине, — я слышу, как мерзко звучит мой голос, насколько мерзким делаю его я, обесценивая тем самым все эти словечки. Она даже не пытается подняться, так и сидит на грязном каменном полу с задранной юбкой с мокрыми трусами; в глазах ребяческое недоумение и обида. — Я же только хотела помочь... Ты говорила, что я единственная, кто тебя понимает, единственная, кто стал твоим другом, после всего, что произошло. Вы можете себе это представить, она оправдывается! — Так и есть, Грейнджер. Ты отличный друг. Тебе понадобилось всего полгода, чтобы вытащить меня, дай-ка вспомнить, как ты это называешь… Точно! Тяжелая депрессия. Как рукой сняло, стоило мне порыдать на твоих сиськах несколько ночей подряд. Равных тебе в утешении нет, особенно в тех, что включают в себя поцелуи. — Это случайность! — она краснеет. Невыносимая дура. Всего секунду назад сочилась смазкой на моем пальце, а сейчас, только посмотрите, ее смущают мои слова. — Да у нас с тобой просто череда этих случайностей, Грейнджер, — вы не ошиблись, я издеваюсь, препарирую хрупкие чувства со вкусом. Я разбираюсь в этом лучше остальных. — И в этот раз тоже случайность? — Ты сказала, профессор назначил отработку, дал сложное задание и тебе не справиться без меня… — Ну как, тебе понравилось помогать своей одинокой слизеринской подруге, Грейнджер? — Ты обманула меня? — голос дрожит, глаза стеклянные от подступивших слез. — Ты дура? Может, хватит прикидываться? — меня отчего-то все это начинает злить. Пора заканчивать представление. — Ты разве не этого хотела? Я же подслушала твой разговор с Лавгуд пару месяцев назад: фригидная, Уизли тебя не возбуждает, секс тебе противен, несла какую-то чушь про пережитые события и необходимость сходить к какому-то маггловскому специалисту, чтобы он тебя подлечил. Знаешь, Драко сначала предложил рассказать об этом всей школе, но вряд ли бы нам кто-то поверил. Она хватается руками за злосчастные полки и медленно встает. Зря. Выглядит она так, будто разучилась дышать. — Ты рассказала Малфою? — голос хриплый и жалко надломленный. Я приближаюсь к финишной черте. — Видишь ли, мы с ним по твоей логике тоже друзья. — Ты говорила, что он женится на Гринграсс, что вы больше не общаетесь. Ты сказала, что он разбил тебе сердце. — Мы решили сохранить нашу дружбу, — честное слово, смешок вырывается помимо моей воли. Я на секунду будто теряю фокусировку. Резко и неожиданно ударяюсь плечом о косяк, теряю равновесие и падаю на спину. Локти саднят, а из разбитой губы, кажется, идет кровь. Она налетает сверху и не дает опомниться. — Лживая мерзкая дрянь! Я только успеваю закрыть лицо руками. Удары вперемешку с оскорблениями сыплются со всех сторон. Кажется, трещат мои волосы, но боль — это крохотный минус, который не сможет омрачить мой триумф. У моего блюда идеальный вкус, и я намерена им насладиться. Она останавливается. Не думаю, что истерика прекратилась, просто ее сбивает с толку моя реакция. Ничего не поделаешь, я так счастлива, что не могу сдержать смех. Она в замешательстве — я возвращаю удар. Пощечина всего одна, но даже у меня стоит звон в ушах. Грейнджер мотает в сторону, и она слетает с меня. Ладонь сначала немеет, а потом начинает гореть, будто она в кипятке. Никогда не практиковала такие варварские методы воздействия, но, знаете, кажется, мне понравилось. Осталось спросить Грейнджер, понравилось ли ей. Руки трясутся, во рту металлический вкус крови, а сердце выбивает победный ритм, кажется, на радостях оно пробьет мои ребра и выскочит, чтобы станцевать у Грейнджер на груди. Я вжимаю ее руки в пол, давлю изо всех сил, чтобы остались синяки. Вам тоже кажется, что мне слишком понравилось причинять боль таким образом? Сознаюсь, попробовав, мне будет сложно остановиться. — Ты очень неблагодарная, Грейнджер, после всего того, что я для тебя сделала, — она бьется подо мной, пытаясь скинуть, но это лишь больше разжигает меня, придает сил, чтобы удержать ее. Пелена застилает глаза, но я держу их широко открытыми, не хочу испортить веселье. Мой праздник в самом разгаре. — Фригидная? Радуйся, твоя несчастная всеми покинутая слизеринская подружка вылечила тебя лучше любого маггла. Теперь можешь бежать к своему рыжему выродку и трахаться сколько душе угодно. Только я советую поторопиться, пока трусы еще мокрые, вдруг выяснится, что член Уизли возбуждает тебя не так сильно, как мой палец. Это похоже на удар молнии. Я подлетаю вверх, чтобы через мгновение влететь спиной в стену. Вряд ли хрустнула стена. Триумфальная пелена отступает, на ее место приходят темные круги, и эта боль уже не кажется незначительной. Победа ускользает от меня, просачивается болью через треснувшие ребра. Я не хочу ее отпускать — к поражению невозможно привыкнуть. Она возвышается надо мной, направив палочку. Ее рука дрожит, хотя возможно, мне только кажется, и сейчас у меня перед глазами дрожит абсолютно все. Маленькое упущение — я так увлеклась этой игрой в физическое насилие, что совершенно забыла про магию. Гермиона Грейнджер про нее не забыла. Главный герой опять победил заигравшегося злодея — проза моей жизни. Только знаете, у этой героини сейчас такое лицо, что мне не жалко даже умереть. * * * Не обманывайте меня, вы тоже знаете каково это — проигрывать. Вы знаете, поэтому всегда и везде будете чувствовать и находить тех, кто испытал тоже самое. Вы спросите меня: с чего все началось? Моя мать говорит, что саморазрушение начинается с банальной глупости — переизбытка времени, которое ты не знаешь, чем занять. Переизбыток нерастраченного времени. Должно быть, у Грейнджер его стало слишком много после того, как пострадала библиотека. Не подумайте, ее восстанавливают, но студентам в нее доступ ограничен. Я знаю, какими глупостями занимаются от безделья. Заводят бессмысленные и болезненные отношения с плохими мальчишками, которые потом бросают тебя ради более выгодной партии. Как вы думаете, хорошие девочки тоже предпочитают плохих? Риторический вопрос. Хорошими девочками очень легко манипулировать, и с этого обычно все и начинается. * * * Сложно не обратить внимание на маленькие частички разрушений, которые оставляет за собой ступивший на этот путь человек — тлеющий шлейф зарождающегося хаоса. Она избегает других. Она знает — это инфекция. И ей страшно заразить других. Я знаю пароль от ванной старост, когда-то и я проводила там слишком много вечеров — избыток незанятого времени. Саморазрушение необязательно должно быть гнетущим и одиноким. Я слишком много об этом знаю. И собираюсь рассказать ей об этом, если вы не против? — Грейнджер. Она пугается, пытается дотянуться до небрежно откинутой мантии, где спрятана палочка. Но это нам сегодня ни к чему. — Твой рыжий друг уже две недели ходит довольный, я подозреваю, моя терапия сработала. Только отчего моя гриффиндорская подружка выглядит несчастной? Я могу тебя утешить, Грейнджер. Ты же мне говорила — для этого нужны друзья. Вы правы, она меня ненавидит. Она кричит, опять ругается и обещает меня проклясть. Только...знаете, вряд ли это изменит исход сегодняшнего вечера. Я это знаю с такой же достоверностью, как и то, что она никогда не позволит Уизли трахать себя в задницу. Этим буду заниматься только я. Стыдно сознаться, но меня невероятно злит, что она раздвинула ноги для своего рыжего ублюдка. Ей не понравилось, я знаю. А еще я очень хорошо знаю, как сделать так, чтобы ей понравилось — я, наконец, заставлю ее кричать. Но вам это вряд ли будет интересно.