Безбилетный спектакль

Мэрилин порой ненавидит себя за необычайно невинную доверчивость и веру в нагло плюющих ей в душу людей; за ненужную эмоциональность и неистовую самоотдачу, которая иногда (уже слишком часто) приводит к внутреннему истощению и к постельной койке с болезненными капельницами. Кому-то кажется, что она стала сильней или повзрослела, но нет, она просто научилась надевать на себя маску сильной и уверенной, нередко ради победы готовой идти по головам; научилась немного разбираться в людях и стала лучше говорить по-русски. Еще чаще ее не покидает чувство использованности: ей кажется, что она хрупкая гитара, сделанная из небольшой ели, раньше растущей где-то далеко за крепкой защитой стальных гор — горы давно рухнули, а ее окружение — бездушные музыканты, совсем не имеющие слуха, которые дергают за слегка ослабленные струны, не боясь их порвать. Только струны — это ее чувства и нервы, которые уже на исходе. На каждом испытании каждый раз кто-то хочет попробовать дернуть за струну, задать неуместный вопрос про личную жизнь, залезть ей в душу и оставить там небольшую, но заметную вмятину на ее душе, которую утюгом не разгладишь. И это порой (всегда) бывает слишком больно. Мэри уже давно не та маленькая девочка с экрана телевизора, которая открыта всему миру; не та влюбленная дурочка, которая готова показать свое счастье всей стране, не та скромная ведьмочка, которая готова помочь всем и вся; не та, которая не понимает, что это все элементы шоу, которые нужны для повышения ничего не значащих для нее рейтингов. Рейтинги. Это слово она слышит чаще, чем какое-либо другое. И оно рьяно раздражает. Мэрилин теперь понимает, что она не больше, чем пустой коммерческий проект, который приносит грязную прибыль, благодаря ее личной истории, ее личным переживаниям и никому не сдавшимися чувствам. А продюсеры все прекрасно понимают и лишь изредка, как бы (не)специально, подкидывают испытания, которые, как они уверенны, заденут ведьму за живое, а редакторы, пользуясь случаем, невзначай зададут вопрос про отношения с Сашей. И это реально задевает. Она — маленькая пешка в игре за интересный сюжет и обмывание денег. Маленькая и легко приносимая в жертву. Мэри уже реже переживает по этому поводу: на душе уже не осталось места для ран, а сердце просто устало. Она стала меньше курить, почти бросила — только в конце недели, где-нибудь в пятницу, когда нервы уже на исходе и нуждаются в перезагрузке. Стала больше пить зеленый чай с малиновым вареньем — единственная привычка перенятая у Саши. За тоннами масок и неискренних улыбок она по-настоящему скучает и все еще любит. И порой говорит, что это неизлечимо. В темный вечер, когда пелена облаков покрывает небо, оставляя единственным источником света неяркий полумесяц, Мэри любит сидеть на светлом диване с чашкой любимого зеленого чая под теплым пледом, который не позволяет ей замерзнуть и подхватить ангину перед открытой форточкой в зимний вечер, и смотреть фотографии. Их с Сашей фотографии. Это уже некая традиция, которую она не может нарушить. Мэрилин дольше всего заостряет внимание на его синих глазах, которые действуют на нее словно магнит на железо, затем переходит к счастливой улыбке на его губах, которая заставляет улыбнуться, хоть и сквозь слезы. Иногда кажется, что она на пределе и выглядит как-то помято. Только хищные глаза не выдают всю правду и не дают ей выглядеть столь ущербно. Ее жизнь — дешевая бутафория, которая никогда не закончится. Ее мучает безумный сценарий, написанный без ее ведома каким-то идиотским писакой при свете еле тусклой свечи. Иногда тошнит от заученных шаблонных фраз и людей, так фальшиво улыбающихся ей в глаза, но обсуждающих каждый ее шаг за спиной. По счастливым обстоятельствам ежедневных плаксивых мелодрам, постоянно крутящихся по телевизору, завтра финал. И не только «Битвы». Завтра закончится вся эта кукольная постановка, где она играет одну из главных ролей. Она вдолбила себе в голову, словно гвоздь в стену, что «рука» не самое главное. Только вот отговорок в случае проигрыша нет. Да, и нет проигравшего и победителя. Есть только побежденные, и она может оказаться снова среди них. Уже целую неделю она избегает число «два» — считает дурным знаком. А в ее машине играет знакомая всем песня. Она не ждет громкой поддержки и ярых фанатов — все это уже было. Она хочет нового уровня в этой непроходимой игре, пусть и с третьего раза. Главное, чтобы планка не оказалась вновь слишком высокой. Мысли слишком запутаны, а желания неясны. И даже сердце не знает, что хочет: столкнуться с глазами из самого синего льда или победы. Только в голове всплывает строчка из песни. Заснуть не получается — не с кем проснуться. Мэри до сих пор не может просыпаться одна — невыполнимая задача, намного сложнее всяких интегралов и задач на части. Ничего не скажешь — гуманитарий. Руки тянутся набрать зазубренный номер, но гордость не позволяет. Да и мозг понимает, что абонент не ответит. И кажется лампочка в комнате (в ней) перегорает, и приходится зажечь свечи. Она так и не научилась вкручивать лампочки — за это всегда отвечал Саша, так же как и за наличие сахара. Пугает только неизвестность и длина ожидания. У нее внутри запущен обратный отсчет.

///

Проснувшись только после третьего звонка будильника, Мэрилин по привычке лениво поворачивается направо, чтобы поцеловать синеглазого брюнета, но вспоминает, что его там нет и, возможно, уже не будет. В течении последних двух месяцев она закрывает форточку на ночь, потому что рядом никто не согреет и не прижмет ближе к себе; встает на пятнадцать минут раньше, потому что никто не сварит ей кофе — все приходится делать самой, и поначалу даже забывала ставить будильник, ведь Саша всегда разбудит сладким поцелуем с привкусом горького кофе. Заваривает зеленый чай, открывает пустующую два месяца сахарницу и понимает, что опять забыла купить пакет с белыми крупинками — за это всегда отвечал Саша. В ванной старается тщательно замазать сине-фиолетовые круги под глазами от вечного недосыпа — всем не обязательно видеть ее такой, немного уставшей и несколько задолбанной, они и так слишком много про нее знают, чтобы давить на больное. Мэри звонит маме, чтобы спросить приедут ли они ее поддержать и надо ли встретить в аэропорту. Только мама распознает истинные ноты в ее голосе, смывая фальшь и срывая усердно наигранные маски дочери — от нее ничего не скроешь. А эстонка рада, что меньше чем через сутки не придется строить из себя сильную и независимую, не придется играть на камеру и лживо улыбаться участникам (соперникам) и ведущему, который давно потерял грань между игрой и реальностью. Еще сутки, и она сможет улететь домой в Эстонию, прогуляться по полупустым улицам и забыть, что такое толпа, грязь и лицемерие. Она улетит туда, где она вновь станет собой, сможет спокойно поплакать в подушку и свободно вздохнуть. А пальцы так и тянутся к бело-золотому аппарату, чтобы написать ему незаурядный текст, чтобы не показать как сильно она зависима от него. Хотя это и правда. Но он все-таки на другом конце города получит ее смс, немного усмехнется, и в душе что-то екнет, а в голове возникнет мысль, что она по-прежнему его ведьма, что она все так же нуждается в нем, как и в кислороде. Он прекрасно знает, что сегодня финал, не менее значимый для него. И финал не только «Битвы», но, возможно, и точка в их «мы». Местоимение может попросту развалиться пополам на «ты» и «я», где зависимость и химия не предусмотрены. И Саша это прекрасно понимает и настроен решительно. Жизнь без нее — дешевая и лживая бутафория. Все как-то в общей куче с зимней слякотью и наигранным пафосом вперемешку с избранным матом и чувством вины. Они как-то синхронно выходят из квартир, сначала забывая взять ключи, нервно захлопывают дверь и нажимают на кнопку лифта. Садятся в машины и включают первую попавшуюся волну на радио. Только уехать далеко не получается: пробка встает поперек дороги и горла. Ей кажется, что день начинается как-то не по придуманному в ее голове сценарию, а он дергано ударяет руками о руль, не понимая, почему не поехал другим путем. И жизнь идет не по той дороге. Приехав на место, она понимает, что слишком рано, откидывается на кожаную спинку кресла и закрывает глаза, медленно погружаясь в несуществующую реальность своих желаний. Мэри все равно, что припарковалась она немного не по правилам, и сзади уже давно издает жалкий гул чужая машина, которая не может проехать. Ей на все наплевать, она в своей нирване. Очнется, когда у водителя сдадут нервы и он не выйдет из своей машины с громим: «Эй, тебя что парковаться не научили, курица?». Правда потом, возможно, пожалеет за свои слова. Особенно, когда затонированное окно плавно поползет вниз, и покажутся знакомые рыжие локоны, а затем и глаза. Разговор не завязывается, только волосы, которые она нервно накручивает на палец. Тишина уже немного раздражает, а обстановка накаляется, что снег вокруг начинает плакать. Дикость ситуации доходит, словно заряд телефона, до негласной отметки 100%, а зарядка еще не отключена. Она хочет задать стандартный вопрос, что-то вроде «Как у тебя дела?», но в легких не хватает воздуха, Мэри лишь рвано вздыхает, позволяя начать ему начать первым. — Ты так и не научилась парковаться, — куда-то в пустоту говорит он, поднимая глаза, и ему становится как-то совсем неловко: аморальная ситуация получается. Она сначала не знает, что ответить, а в голове рождается некая ухмылка с долей сожаления и комом обиды. «Некому больше учить, Саш. Больше некому» — крутится ответ в ее голове. — Мэрилин, так и будем молчать? — от полного имени сжимается сердце, как кусок бумаги в руке. — А что ты хочешь от меня услышать? Что? — первая маска спадает к его ногам, обнажая ее настоящие эмоции, доказывая, что она еще живая. Остается 90%. Ему хочется куда-то сбежать. Далеко и навсегда, забрав ее страдания с собой. — Спасибо, что пригласила, — тихо шепчет он, сжимая деревянные от холода пальцы в кулак — Мэри всегда напоминала взять ему черные перчатки зимой, чтобы и так холодные руки не превратились в ледышку. — Я не знаю, зачем это сделала, — как-то слишком честно и откровенно, словно луч света в глаза после многолетнего мрака. Это как нож в сердце: резко и без предупреждения. — Я скучала. И так и не купила сахар, — так просто и легко говорить правду, а не играть на камеру. — А я опять забыл перчатки, — слегка улыбнувшись уголками губ, Саша подходит ближе к ней, заставляя сердце биться чаще. Остается 75%. — А еще два месяца питался полуфабрикатами и сжег три сковородки, но так и не научился готовить, — и снова в цель. 10 из 10. — И забывал поливать цветы, так как привык, что это всегда делаю я. — Ты точно ведьма, — он сокращает расстояние между ними, смотрит прямо в глаза, принуждая ее дыхание сбиться, а мыслям и принципам запутаться еще больше, образуя некую кашу, похожую по консистенции на ту, что она готовила ему по утрам. — Моя рыжая ведьма, — она навсегда стала его. Документы на собственность давно подписаны и расторжению не подлежат. Осталась ровно половина заряда. — Твоя? — с хищным взглядом спрашивает, не понимая, что она слишком заигралась, хоть камер рядом нет. — Мне кажется наш спектакль зашел слишком далеко. Грязная бутафория нам не к лицу, — даже не зная значения слова, лампочка внутри нее перегорает окончательно. 30% — показывает заряд обстановки. Все постепенно встает на места. — Да, — соглашается она, прижимаясь к его груди. — Ты опять не надел шапку, а я стала закрывать окно на ночь: слишком холодно без тебя. А еще мама сегодня приезжает, а у меня так и не куплен сахар. Ты же помнишь, что она не любит чай без сахара? — начинает нести полную чушь, не в силах остановиться. 20% — первое предупреждение. — И ты так и не научилась вкручивать лампочки, — продолжает весь бред, понятный только им. — Я знаю, Мэри. А я так и не научился жить без тебя. — У нас слишком сильная зависимость, Саш. — Возможно, — соглашается он, понимая, что никогда ее не отпустит, какую бы стерву она не строила, что бы ей не взбрело ей в голову. — Мне придется научиться жить с твоими тараканами, — подытоживает он. — У меня нет тараканов в квартире, — круглыми глазами ошарашено смотрит на него, не понимая окончания фразы. — Это такое выражение, дуреха, — так мило и с любовью. Приближается разрядка. — Тогда я научусь не орать на тебя, когда ты забываешь выкинуть пакетик от чая, и буду меньше злиться, если ты возьмешь мою кружку. — Ну, ты свои возможности не преувеличивай, — шутит он и получает легкий подзатыльник. — И все будет как раньше? — задает очередной глупый вопрос, на который уже не требуется ответа. 5% — непонимание и взаимные претензии сходят на нет, оставляя за собой пыльные следы, сдуваемые холодным ветром. — До эстонцев всегда так медленно доходит, — не то вопрос, не то утверждение. 1%. — Зато раз и навсегда, — уверенно говорит Мэри, прижимаясь к мужчине еще сильней. 0% — разлука и глупые обиды растворяются в воздухе, снимаются все маски и размываются образы, так тщательно разработанные рейтингами и фальшью. Остаются только обнаженные чувства, такие простые и искренние. Шоу окончено, и аплодисментов не надо.