Предрождественский подарок

— В Пусане ураган, накрывший своим холодным одеялом город, уносит жизни сотен людей. Власти, как заявляет мэрия, делают всё, что в их силах, однако техника… — вещает по SBS диктор в зеленом пиджаке и мужчина щелкает пультом, касаясь тонким указательным пальцем красной кнопки, устало трет глаза и смотрит на своего сына, что, словно не замечая старшего, водит пальцем по панорамному окну квартиры на сорок втором этаже. — Он скоро вернётся, Чанёлли, — больше себя, чем сына, убеждает омега и тихо интересуется, не желает ли его восьмилетний альфа отведать вкусного какао. Чанёль хочет. А еще хочет, чтобы старший отец наконец-то позвонил в дверь, потому что так не честно — они здесь, а папа в эпицентре боли и человеческих смертей. — Все будет хорошо, все будет хорошо. И все правда стало хорошо, стоило лишь услышать запах хвои, что заполнил этаж, пробиваясь тонким шлейфом под входную дверь. И всё было хорошо, когда маленький альфа кинулся на шею родителя, целуя того в колючую щеку. И всё должно было продолжаться хорошо, пока из-за длинного чёрного пальто не выглянул маленький взлохмаченный комочек, потирая кулачками глазки и осторожно оглядывая людей и открывшуюся взору квартиру. — Это Бэкхён, — говорит альфа, словно это ответ на все вопросы, но маленькому сыну не достаточно и он складывает на груди руки, и смотрит так пристально, что запуганный комочек вздрагивает и жмется к ногам взрослого, обхватывая те ладошками. — Чанёль, он омега и ему очень нужен дом, поэтому будь хорошим мальчиком и перестань пугать ребенка. На улице было двадцатое декабря. Вот так тебе и предрождественский подарочек. Оказалось, что маленький Бён уступал не только в росте, половой принадлежности, но и в возрасте. Омега был младше на полтора года, однако, иногда казалось, что детей разделяет вечность. Бекхён стал счастьем для старших Паков. Он стал триггером высшей точки кретинизма и непонимания себя для Пак Чанёля. — Хён, — маленький мальчик стоит на пороге комнаты и мнет в кулачках край футболки. — Можно мне поспать с тобой? — так тихо, что слышен даже взмах ресниц. — Хён… — Проваливай, Бён, у тебя есть своя кровать, — фыркает старший и забирается с головой под одеяло, потому что тяжелые капли лупят по окнам так, словно сейчас начнется вселенский потоп и вообще конец света. Бесит. Снова цветение вишни прервет погодный катаклизм и Паку это совсем не нравится, как и то, что родителей нет дома. Альфа снова зарывается лицом в подушку, а потом в душе что-то рвётся, когда страх растекается липкой вязкой массой по рёбрам и стягивает сердце. На улице гремит гром и яркая стрела расчерчивает небо на две части, полосуя душу Пака и застревая где-то в горле. Второй удар и он уже, спотыкаясь о собственные ноги, бежит в сторону комнаты младшего, потому что тот вопит так, словно иголки под ногти и ад на земле. Пак падает на колени перед ребенком, что сидит, забившись в угол, и ногтями, до крови, продирает кожу на предплечьях. А еще он дрожит, как будто электрошокер приставили к вздувшейся на шее венке и залепили кнопку скотчем. — Эй, Бэк, ты чего? — Чанёль до заикания боялся что-то не то сделать, сказать, посмотреть. — Бэкхён-а, ну же, посмотри на меня, я тут, — пальцы коснулись влаги на пухлых щеках, прошлись по смоляным ресницам, а потом легкий щелчок по носу и объятия, такие горячие и нужные мальчику, что в такую же погоду потерял семью и огромную часть самого себя. — Пойдем, — тянет мальчика на себя альфа, — хён не даст больше тебя в обиду. Родители тогда вернулись поздно и лишь тихо выдохнули, укрывая двоих детей теплым пледом, потому что Бён всё еще дрожал, а маленький Пак даже и не думал отпускать ребенка из своих объятий. Шли годы, мальчики росли в соседних комнатах, которые стали для них разными мирами, что соединялись лишь в моменты, когда небом завладевала стихия воды, а Бэкхёном — всепоглощающий страх, застилающий белой пеленой глаза. В пятнадцать бэкхёновских лет ничего не поменялось, вот только умещаться на одной кровати сложнее, потому что альфа уже под сто восемьдесят и пахнет так, что сдохнуть можно от вскрытых вен на тонких запястьях. Чанёль пахнет дождевой водой, и Бён не боится, что эта волна накроет его с головой. Чанёлю двадцать, а у Бэкхёна дыра внутри, потому что завтра старший уйдет в новую взрослую жизнь, а он пойдет в выпускной класс, сжимая в руке учебники своего хёна. — Сделаешь и мне? — просит порцию горячего шоколада Пак и присаживается за стол, умещая подбородок на мраморную столешницу. — С кокосом и … — Маршмэлоу, хён, — Бэк смеется и достает банку с порошком какао, и оставшуюся плитку шоколада. — Бэк, ты же понимаешь, что мы не братья? — серьезно спрашивает Пак, не поднимая головы. — А кто мы? — По юридическим нормам, родители тебя не усыновили, а взяли под опеку, поэтому мы не родственники, как ни крути — Но это не отменяет того, что ты моя семья, Чанёлли, — тихо шепчет младший, стоя спиной к альфе. — Ты же знаешь, что ты самый близкий мне человек? — Но мы почти не общаемся и у тебя есть этот лупоглазый друг, вот он то точно близок к тебе, как никто другой, — Пак хмыкает. — А я? Я так, чтобы ты от сердечного приступа во время грозы не откинулся. Папы меня не простят, — и смеется своим низким тягучим басом. — Кёнсу не знает о моем детстве, — еще тише и со слезами на глазах. — Никто не знает кроме тебя, никто. И это правда, Бэкхёну было тринадцать, когда его класс записали на занятия в бассейн и слава богам, что паковская группа покидала раздевалку именно в тот момент, когда Бён доказывал, что аллергия на хлорку может его прикончить, а учитель смеялся и что-то повторял о том, что глупее отмазки он еще не слышал. Из дальнейшего развития событий рыжий альфа помнил только пронзительный крик своего пугливого омеги и глаза учителя, что выплёвывал проклятья в сторону мальца, что успел познакомить свой кулак со скулой преподавателя. По итогу: обоих парней перевели в другую школу, а еще Пак узнал о том, что маленький Бён помнит то, как уносило волной его отца и то, как папа, ценой собственной жизни, из последних сил, подтянул малыша на крышу, где стоял вертолет. Вода забрала у Бёна жизнь, вода стала его кошмаром. Чанёлевский запах становился сильней. — Ладно, не хнычь, на старости лет, если не найдем себе пару, будем жить вместе, мелкий, — Пак снова басит и хрипит. — Ты же уже привык спать со мной, поэтому проблем не будет, — вот так все просто, а Бэк краснеет и еще быстрее мешает напиток. — А когда наступит эта старость для тебя, Ёлли? Бэкхён готов сию же секунду покрыться морщинами. — Бэкхён-а, — орет Пак с первого этажа, — ты там вскрылся, что ли? — с насмешкой. — У тебя выпускной, а не первая брачная ночь, поэтому шевели булками и спускайся, пока я добрый и готов тебя отвезти. И Бён спускается, а Пак стукает челюсть об пол и молится Сатане, чтобы тот разбудил его, потому что перед ним не маленький Бэкки, а человек, которого хочется… хочется, чёрт возьми. На парне узкие до одури брюки, с полосками бархата по бокам, рубашка цвета слоновой кости держит на своем фоне россыпь цветов, что тонкими нитями играются со светом, рукава подкатаны настолько ровно, что можно линейкой мерить, но это не важно — на хрупком запястье подарок Пака на выпуск: часы, а на шее тонкий крестик на цепочке, что тоже когда-то дарил старший. Чанёль замирает на светлой макушке, потому что дома он не был три дня и, о боже, Бэку так шло. Глаза, что были красиво подкрашены, насмешливо сверкнули, а губы окрасила улыбка. — Как я тебе? — У тебя есть альфа, Бэк? — серьезно спрашивает старший и расстегивает пару пуговиц на своей рубашке. Младший машет головой в отрицательном жесте и ждет продолжения. — Не делай сегодня глупостей, школа закончится и начнется новая жизнь, поэтому если не дурак, вернись домой без метки, а лучше и вообще без намека на связь с тупоголовым альфой. — Эй, ты тоже альфа! — Я твоя семья и я… — Беспокоишься обо мне? — Да, блять, беспокоюсь. Бен утыкается лбом в стекло автомобиля и улыбается. — Чанёлли, я поступил, — орёт Бён и машет входящим письмом из Сеульского национального, а Пак понимает, что пиздец продлится еще четыре года, только если… — Взрослые, семейный совет, — горланит рыжий и запрыгивает на любимое кресло, показывая Бёну язык. Но младший с возрастом теряет не только тормоза, но и рассудок. — Не сломаешься, — хихикает он и устраивается на угловатых коленях альфы, закидывая стройные ножки на подлокотник. — Чего? Жертва тут я, как бы, — и тонкие пальцы тянут за щеку и так хочется прикрыть глаза… и он делает, только теперь уже в попытке скрыть слёзы, когда Ёль говорит о том, что ему пора отделяться и вообще он хочет жить ближе к университету и об омеге можно подумать, потому что какой-то там китаец пахнет скошенной травой, что слишком подходит к запаху дождя, как ты ни крути. Бэкхён пахнет пионами. Им тоже нужна вода. Бэкхёну необходим Пак. Бэкхен ходит в университет уже три недели, но с Паком так и не пересекается… пересекался, чёрт. Старший съехал довольно быстро, его выбор пал на светлую студию где-то между Сеульским Гранд парком и парком Наксондэ, что были на зеленых и синих ветках метро, в довесок ко всему прилагался отличный вид и универ на расстоянии одной станции подземки. Пака устраивало всё. Ну почти… Бэк замер и спрятался за деревом, наблюдая, как красивый омега с забавным акцентом орет что-то о том, что все липнут к альфе, да и он не без греха, смотрит, видите ли, по сторонам, рога себе отращивает. А Чанёль стоит, понурив низко голову и тихо кивает. В нос бьёт запах травы, а в сердце басистое «Хань, остынь». Второй раз они видятся в столовой, а еще рядом с Ёлли свободный стул, поэтому Бэк шмыгает между рядами и без чувства самосохранения присаживается рядом со своим хёном, лучезарно улыбаясь. Они ведь семья, его Хань не должен ревновать, поэтому Пак сейчас обязан обрадоваться встрече, спросить о том, как у омеги дела, передать привет родителям и сиамскому коту Тао, что вечно драл диван в гостиной. — Чанёлли, привет, — лыбится Бён и слышит улюлюканье. — А ты нарасхват, Пак, — вскидывает брови блондин. — Ты откуда такая, конфетка? — Первак? — спрашивает немного шепеляво другой парень. — И без альфы, — его беспрецедентно обнюхивают. — Что-то хотел? — Пак даже не смотрит в его сторону. — Я скучал, Ёлли. — Ёлли? Как мило, — парень с глазами лиса растягивается в улыбке и получает поцелуй в щеку от своего парня, о чем говорит не только метка, но и парные кольца. — Чен, ну скажи, что ему идет, — ноет светловолосый и получает щелчок по носу. — Тао тоже скучает, — добавляет Бэк и снова свист закладывает уши. — У тебя гарем, что ли? — Придурки, это наш кот, — прикрикивает Чан и все замолкают. — Ваш? — непонимающе тянет Чондэ. — В смысле общий? — Да, блять, общий, — рычит альфа. — Приволок ему, чтобы отъебался от меня и перестал смотреть таким влюбленным взглядом, — вещает он, а у омеги сердце на куски и нож под ребра, потому что пиздец, как кроет и хочется выть. — Папа болеет, Ёлли, — тихо-тихо произносит младший, — не пропадай надолго, — омега скрипит ножками стула, отодвигая его от стола и, забыв про поднос, просто уходит, даже и не думая обернуться. — Ну ты и придурок, — тянет Минсок и неодобрительно цокает языком. Пак и сам все знает, но это надо было заканчивать в связи с идеей родителей, что просто обязан был одобрить и Бён. — Семейный совет, — орет глава семьи Пак и собирает мужа, сына и кота в гостиной, где уже сидит рыжеволосый альфа, держа в руках кружку с любимым какао. — Фу, Ёль, отвратный запах, — фыркает старший и сын думает, что сейчас готов пришить за лакомство приготовленное Бёном, но тот вряд ли даже посмотрит на него. — Привет, хён, — с теплой улыбкой тянет омега, словно ничего не случилось и проходит сквозь комнату, начиная возиться на кухне — Паку всё же обломится. — Понял, перемещаемся, — кивает папа и присаживается за стол, тут же подзывая к себе рыжеволосого отпрыска. — Ну как ты там один? Скучаешь? — Нет, все хорошо, па, — отнекивается он и кидает взгляд на мельтешащего Бёна. — Тем более у вас есть Бэкки, — перед носом опускается кружка с ароматным напитком. — С-спасибо, Бэкхённи, я скучал… по твоему шоколаду. — Никто не запрещает приходить тебе за ним в любое время, ты же знаешь, хён. — А может это, тебе к Чанни переехать, комната то пустует… — договорить не дают. — Я получил документы на усыновление, — глава семьи влетает на кухню с горящими глазами. — Поэтому и собрал вас здесь, — он почти что кричит от радости и машет папкой в воздухе, а Бэк замирает и готовится бежать. — Мы и так семья, — тихо говорит Бён и смотрит на поникшего Ёля, и думает, что тот ревнует и злится. — Я не хочу быть для Ёлли обузой в будущем, поэтому не надо связывать нас документально, прошу, — голос дрожит, а руки скрываются в карманах шорт. — Я вас очень люблю и очень вам благодарен, но как только это, — он кивает на папку, — будет подписано, я прекращу существование, как нормальный человек. — Бэк! — Папа, прошу, — младший прикрывает глаза. — Я хочу уехать, — продолжает он и три голоса охают. — Не пугайтесь, у нас дают малюсенькие, но всё же квартирки для студентов, что обучаются на грантах и я хочу попробовать побыть хоть немного самостоятельным. Можно? — отец кивает и хмурит брови, а Ёль жмет в руках кружку и чувствует, как из трещин горячие капли попадают на кожу, оставляя ожоги. Ему больно не там. Больно внутри. — Бэк, послушай, ты же знаешь, что по завещанию еще моего деда, все акции компаний, которыми мы владеем, все наши активы передаются только документальным детям, а не тем, кого мы можем сердцем назвать семьей, — папа набирает в легкие воздух и кашляет. — Я хочу, чтобы ты, когда повзрослеешь совсем, не нуждался ни в чем и никогда, солнышко… — Не надо, — он закрывает ладошками уши и смотрит на своего альфу, который выглядит скорее, как побитый пёс. Всё проиграл. Финиш. — Я болею, маленький, поэтому это то, что я могу и хочу для тебя сделать. — Нет, пап, нет, вы и так дали мне самое большое богатство — семью, любовь и чувство защиты. Спасибо за это, честно, но пора взрослеть и учиться бороться со своими страхами самостоятельно. — Маленький… — Прости, пап. — Хэй, мелкий, — Пак стучит в дверь маленькой квартирки на верхнем этаже. — Бэкхён, быстрее, я сейчас скончаюсь, — орет он и растягивается в улыбке, когда дверь распахивается, а в широкие ладони вкладывают фарфор с ароматным напитком и маршмэлоу горкой. — Ну как ты тут, на воле? — рыжий смеется, а Бэк только хмыкает. За три месяца отдельного проживания всё изменилось, словно кто-то в небе устал от выгравированного сценария и дал куклам на земле немного выбора. Как ни странно, но Пак стал намного ближе, теплее, роднее и обнимательнее. Кто-то сломал систему тормозов и это зарождало в Бёне такое простое чувство радости, что казалось, лучше быть не может. Но могло. И хуже тоже… — Ты спрашиваешь каждый день это, — ворчит и лупит старшего по плечу. — Голодный? — М? Угу, ещё бы, Бэкки. — Как пары прошли? Интересно? — искренне интересуется омега и достает продукты для своего хёна. — Хочешь пасту? Или рис с морепродуктами? — Пасту и да, у нас сегодня было досудебное урегулирование, я думал сдохну. — Скучно? — Да отвратительно, плюсом еще и преподаватель нудный, — жалуется альфа, — ты его видел, он вечно носит кле… — Клетчатый пиджак, я помню, Ёлли, — макароны потихоньку становятся мягче под властью воды, как и Бён, который видит Пака чуть ли не каждый день в своей квартире, где 24/7 пахнет какао и дождевой водой. — Я всегда тебя слушаю и слышу, хён. — Иногда я в этом сомневаюсь, — над самым ухом и Бён вздрагивает, по классике жанра обваривая пальцы в крутом кипятке. — Господи, маленький, — Пак орёт так, словно ему эту воду на голову вылили, а Бэк только беззвучно хныкает, потому что чертовски больно и близко, а потом так хорошо, когда губы на фалангах и тихое «пройдёт, родной, всё пройдет». Бэкхён смотрит так доверчиво, что внутри тают северные льды и цветы сакуры врастают в легкие, а потом мгновение и все вперемешку, когда: — Нет, Ёлли, не всё проходит, - и ладошка на чужой-родной щеке. — Ты, — пальчик тыкается в грудь альфы, а потом ладонь оседает на щеке такого родного человека, — не лечишься, я проверял. — О, — тянет рыжий, — Лухан-и так всё время говорит, — и смеется, словно не видит, как корёжит младшего от такого сравнения. Мир падает на глазах. — Уйди, — холодно и прямо в сердце. — Уходи, Чанёль, давай же. От крика вздрагивает дом, а птицы, сидящие на подоконнике разлетаются ввысь. — Убирайся к чёрту, Чанёль, — фальцет ложится плотным покрывалом. — Вон! Чанёль недоумевает, бесится, но без слов уходит. Идиот. Бэкхен тихо скулит и сползает по стенке. Он сам решил всё закончить. — Привет, Бэкки, — привстает Пак с лавочки под раскидистым деревом и, не обращая внимание на взгляды друзей, тянет руки к младшему. Бэк оглядывается, Лухана в поле зрения нет, но это не значит, что его нет вообще. С той ссоры жизнь отсчитала почти четыре месяца и оголило характер сентябрьской погоды. — Здравствуй, Чанёль, давно не виделись, — без эмоций произносит омега, учтиво кивая всем друзьям альфы и улыбается на момент Минсоку. — Ты что-то хотел? — Вот, папа просил передать, — и сует клочок бумаги в горячие руки. — Хорошо. На этом всё? Я могу идти? Альфа кивает растерянно и скрывает поникший взгляд за длинной челкой рыжей копны волос. Он очень устал от всего этого и без Бёна тоже устал, с каждым днем задыхаясь всё больше и больше. — Эй, чего грустим, — Лухан бежит к лавочке и журит Пака тем, что тот расположился в шикарной квартире, а своего младшего морозит в студенческой угловой коморке так, что «вон его до сих пор кроет, а на улице всего лишь двадцать градусов», а потом и вовсе ржет с того, что у людей бывает аллергия на воду, и показывает разорванный кусок бланка, прилетевший в лицо. Пак, за минуту умирает не менее двадцати раз и срывается, слыша трель звонков, что разливается во всех зданиях кампуса. Друзья недоумевают, когда рыжий срывается с места и бежит так быстро, словно поврежденная на горнолыжной трассе нога и вовсе никогда не была вывихнута, а не то что неделю тому назад. Сердце останавливается ровно в тот момент, когда глаза замирают на расписании группы Бёна, где идущей парой стоит физкультура, а корпус проведения — бассейн. — Выебу, — рычит старший и клянётся сам себе, что эта последняя выходка его засранца и пора уже все прояснить, потому что лучше сдохнуть прямо здесь, чем еще один день без него. Пак спотыкается на входе и пропахивая коленями мраморный холл, получая настороженный взгляд охраны, но студенческая карта спасает положение, а к сожалению, не его крайне болящую конечность. Двери в помещение с огромным бассейном распахиваются ровно тогда, когда Бён подходит к краю помоста и с таким липким страхом смотрит на воду, что внутри умирает всё. Альфа орет от страха, прося сделать шаг назад и омега пугается, оступаясь и думая, что так и не успел сказать своему родному альфе самое главное. — Очнулся? — тихий бас разрезает звенящую тишину, а капельница в руке неприятно обжигает витаминами вены. — Бэкхённи, маленький, ты меня слышишь? — Пак почти что воет, когда взгляд парня напротив отказывает фокусироваться. Он здорово приложился головой при падении и это пугало молодого альфу до усрачки. — Что случилось, Ёлли? Где это мы? — и такая блаженная улыбка. — Рай? — Угу, рай, — хмыкает старший. — Из которого ты так пытался слинять в двенадцать, когда ветрянкой заболел. — Ооо, помню, ты тогда единственный был со мной там безвылазно. — Просто я переболел… — Признай, что ты скучал. — И это тоже. — А этим летом? — Нет, Бэкки… — Понятно. — Я подыхал без тебя, маленький, — Пак чуть ли не плачет и проходится пальцами по впалым щекам омеги. — Хотелось расцарапать ногтями сердце, чтобы не чувствовать этой ужасной боли. — А ты? — Пытался научиться жить без тебя и вот итог, — младший пытается смеяться, но выходит как-то грустно и болезненно. — Ёлли, я скажу сейчас одну вещь и только тебе решать, что с этим делать, я приму твой выбор и не буду донимать своим, клянусь, только дай мне сказать и не перебивай, иначе меня просто разорвёт, — и Чанёль целует в лоб, осторожно кивает, после чего усаживается удобнее, и пряча маленькие ладошки омеги в своей руке. — Ёлли, я, знаешь… — Блять, Пак Чан, как ты посмел так кинуть меня? На пороге палаты стоял Лухан. — Паааааап, — орал Бён со второго этажа, - я щас сдохну, к чёртовой матери. — Папуууууля, если твой рыжий вредитель не появится здесь через пять минут, в суде он уже защищать никого не сможет, потому что я выкину его из окон вашей с отцом квартиры, а потом проедусь по нему его же тачкой, чтобы знал. — Знал что? — Чанель стоял, облокотившись на косяк и задорно улыбаясь. — Чудовище, меня тошнит каждые полчаса, а я жрать вообще-то хочу! — О, теперь ты хочешь убить меня из-за еды. Что-то новенькое, — насмехается старший. — Нет, из-за того, что меня тошнит, словно я беременный не ребенком, а мешком активированного угля, смешанного с марганцовкой и во всём виноват ты, похотливое чудовище. — Ты сам на меня набросился! — Никто не просил тебя вставлять мне в задницу свой член, — шипит омега, нахохлившись, словно птенец на морозе. — Да? А как же, — Пак коснулся губами уха, — «быстрее, Ёлли», «жестче, Ёлли», «не останавливайся, Ёлли». М? — Извращенец. — Ты мне уже пять лет это говоришь, — поцелуй в плечо, с которого сползает широкая паковская майка, якобы потому что ребенку надо всегда чувствовать запах отца, а не потому, что омега просто не мог и минуты прожить без мужа, что уже два года блистал в уголовных судах, выходя оттуда вечным победителем. — Я тебя люблю, маленький. — Вор, я первым хотел признаться, но опять влез этот Хань, — Бэк хмурится и вспоминает недопонимание в глазах Сехуна, когда в палате Бэк орал о том, что не может жить без его парня и ему плевать, что они о нём подумают. Пак был в бешенстве, Сехун жал к себе Ханя и повторял последнему, что никогда и не смотрел на Бёна. А потом и подавно выяснилось, что Хань работал у Чанни советником в отношении Бэкхёна, а тот расплачивался жилеткой, которая была пропитана слезами и именем длинноногого О. — Кстати, он завтра обещал привезти мне свою новую книгу, которую еще даже редактор не видел. Хочет, чтобы я вычитал его очередное творение. — Я рад, что вы подружились, маленький, рад, — клевок в макушку и руки массируют плечи беременного мужа. — Ты бледный, Бэкхённи, тебе чаще надо дышать свежим воздухом, — заключает старший и получает тычок в грудь. — Меня тошнит 24 на 7, хочешь чтобы я это делал на людях? Скройся, Пак! — Я тоже был таким, пока во мне рос этот рыжий непоседа, — старший омега осторожно проходит в комнату и треплет детей по волосам. — Будет легче, а потом и второго захотите, — папа уверен и очень счастлив. — И простите нас, возможно мы тогда ошиблись, стараясь хоть как-то вас вразумить этими фальшивыми документами на усыновление, но мы просто не могли смотреть на ваши мучения, — тянет он и поджимает губы. — Я очень рад, что всё наладилось, — заключает он. — Как не посмотри, вы все равно для меня дети и моё самое большое счастье, поэтому хватит припираться, и пойдемте со мной. Майский день подходит к концу тогда, когда за родителями закрывается дверь, а Бён начинает стучать кружками на кухне, чуть позже опуская горячий фарфор в любимые руки. — Твоё волшебное пойло, альфа, — и смеется так, что внутри фейерверки, а в глазах такая искренняя любовь, пронесенная сквозь десятилетия, что плевать на все, кроме человека, что склоняет голову и мажет губами по щеке, целует нос и закутывает в плед, чтобы выйти на веранду и взглянув на небо прошептать: — Знаешь, я бы никогда не смог стать астрономом, — альфа осторожно обнимает сзади, располагая руки на животе, где еще тихо-тихо бьётся крошечное сердце. — Почему, Ёлли? — Среди тысячи звезд я вижу только одну, родной… Тебя