Отражение

«Ты стал таким заурядным, Джи-и-им», – бесноватые нотки в её голосе рябью проходились по его мыслям, заставляя теряться в собственных размышлениях и вырисовывая только её образ. Такой четкий, до самых мелких деталей, шрамов, родинок. Слишком живой в сознании Джима, чтобы в порыве злости не запустить несколько пуль в свой же плод воображения, который тихо смеется над неудачами в попытках поймать настоящую Мориарти. — Отыщите её или я отыщу каждого вашего члена семьи и заставлю их есть ваши органы, – после очередной бессонной ночи мужчина срывается на гневный крик, вселяя в стоящих перед ним людей праведный страх, который можно увидеть в их глазах, как и по-настоящему живые картины этого зверства в их сознании. Каждый из них знает, что его угрозы всегда приводятся в исполнение намного красочнее и жестче, чем это можно сказать или представить, но воображение всегда хочет посоревноваться с реальностью. «Просто убей их наконец и смирись. Эти тупицы не сумеют найти меня, как и прошлые пять человек», – расплываясь в пелене гнева, которую создала она же, шепчет образ его мыслей на ухо Мориарти. Сквозь свой же крик Джим слышит, как в кабинет входит ещё один не показывающий свой страх подчиненный, но взглянуть в глаза своего босса не решается, уже зная, что увидит в них лишь гнев, в котором утопает здравомыслие. — Мистер Мориарти, мы нашли её, – он держит в руках распечатки, от которых не отрывает глаз. « Они так жалки. Не верь, что он и вправду отыскал меня против моего желания. Лучше сразу убей его. Убей!», – снова её то тихий, то невероятно громкий голос раздается в возбужденном сознании. Она, будто фантом, стоит за ним и шепчет, шепчет, шепчет едкими короткими фразами или длинными монологами, будто приказывает, будто она тут кукловод. И эта мысль разжигает в нем ярость, что ослепляет, заставляет думать лишь о её поиске, её поимке и скорейшей расплате за непослушание. Её расплате за то, что девушка пытается управлять его мыслями, даже исчезнув из его жизни. — Где она? – резко переключив свое внимание на зашедшего, на той же волне злости произносит Джим. — Предположительно в этом баре, – он положил на стол распечатку с подчеркнутым адресом. – Она воспользовалась днём своей картой, сигнал пришёл не сразу, поэтому… – голос прерывается, а в комнате запахло порохом. Габаритное тело доносчика падает замертво, заливая алой жидкостью уже давно испорченный ковер, кровь в перемешку с частичками мяса и раздробленных костей растекается на стенах и нескольких присутствующих, что стоят рядом. — Слишком медленно, – окинув взглядом комнату, он сорвался с места, хватая бумагу в руки и кладя во внутренний карман ещё теплый от выстрела пистолет, и направился к своей машине. «Да, слишком медленно, меня там уже нет,» – смеялся голос, выдавая истерические нотки. «А если есть? Ты же не убьешь меня? Ахаха, ты не способен меня убить. Джим!» – этот голос раздражает его до скрежета зубов. Руки всё крепче сжимают руль, а педаль газа чуть ли не вжата в пол. Ещё несколько мгновений, и он увидит её. Своё слишком реальное отражение, а не этот образ, отравляющий своим ядовитым шепотом мысли. Этот бар, подчеркнутый в распечатке, оказывается на самом деле борделем, что сложно отыскать обычным людям. Он запрятан в извилистых, мрачных подворотнях Лондона на улице, где стоит постоянно оглядываться. Мориарти, открыв двери, стремительным шагом ринулся в глубь, бросая злостные, быстрые взгляды на людей, чтобы не пропустить её. Вокруг никто не обращает на него внимание, утопая в разврате собственных мыслей, и которых не ожидает ничего более, чем пошлый танец стриптизерши, что за сотню готова сымитировать им секс под приглушенную музыку, подвигавшись пару минут на их коленях. В коридоре, окутанном полумраком, который находился в глубине этого притона жалкого животного инстинкта, сразу выделялась огромная дверь, на которой большими буквами написано «VIP». «Да, как же я люблю этот напускной пафос. И ты его любишь. Уже знаешь, где я? Надо только открыть дверь. Я уже думала, ты не придешь». — Я уже думала ты не придёшь, – эти две фразы слились воедино, наяву и в его мыслях, как только он распахнул дверь в еле освещенную комнату. Она была там. Лежала на кровати, держа почти докуренную сигарету в дрожащих руках и ухмыляясь. Но её голос не был таким как раньше, таким как в его разуме. Он стал слишком расслабленный, слишком монотонный, с примесью дурмана, который, как туман, окутывал её саму. — Какого черта? – рявкнул Джеймс, смотря на непривычно бледную девушку, что вальяжно облокотилась на спинку кровати, натянув на ноги окровавленную простыню и будто не замечая явно свежий труп, что лежит на полу. Только сейчас мужчина учуял порох вперемешку с запахом алкоголя и табака, и увидел в её левой руке пистолет. — Милый, и сколько дней тебе понадобилось, дабы оторвать нос от Холмса, чтобы заметить мое исчезновение? Джим-Джим-Джим. Ты так растворился в Шерлоке, в этом спектакле для единственного зрителя, что позабыл всю свою сущность, – медленно зажмурив глаза, брюнетка качала головой и, резко запрокинув её назад, заливисто рассмеялась, от чего мужчина лишь скривился в злобном смешке, – Нет, ты больше не гений, ты больше не безумец. Ты забыл! Забыл, забыл, забыл… – слишком быстро начала лепетать Мориарти, цепляясь взглядом за предметы в комнате, то за один, то за другой, будто судорожно ища что-то, что сможет задержать её, остановить её раздумья, увести от такого умозаключения, к которому привел её сам Джеймс, по сути ничего для этого не делая, пока она не остановилась на трупе и не начала как завороженная смотреть на сереющую кожу, испачканную кровью. Той же кровью, что засохла брызгами на её теле, которой пропитаны простыни, которая размазана пальцами по губам Джеймс. — Да как ты смеешь! – не сдержав ту злость, что копилась в нем все эти бессонные ночи, он подошёл к кровати и, схватив за локоть, рывком поднял с кровати и приблизил к себе, придерживая её ослабленное наркотиками тело. Заметив на сгибе брюнетки свежие следы от иглы, тот перевёл разъяренный взгляд на её глаза, желая увидеть хоть проблеск здравой мысли. Но Джеймс будто нарочно не сводила глаз с трупа лежащего в нескольких шагах от них, – Ты не знаешь мой гений, не знаешь моё безумие! Но скоро ты познаешь, как я изощрен в пытках, – он тихо, но с присущей ему яростью шипел эти слова ей на ухо, так как, крича, не смог бы насладиться тем, что чувствует, как она еле слышно стонет от жгучей боли, когда он всё сильнее и сильнее сжимает её тонкую руку, оставляя красный след от ладони. – Ты лишь… — Кто я? – обезумев от боли и собрав остатки сил в её одурманенном сознании, завопила она, оглушая оппонента эти вопросом, и наконец одарила желанным взором, что был наполнен тем же самым гневом, который будто передался ей, окутывая всё той же красной пеленой, заставляя всё так же кричать в исступлении на противника, чтобы достучаться, донести свою истину, – Кто я тебе, черт возьми? Ты забыл!Смотри, нет, смотри мне в глаза! Я, Джеймс Мориарти, я твое чертово отражение! Твой клон. Ты это я! Я это ты! А ты надумал себе другой мир, вообразил себе якобы достойного врага, что стал твоим отражением, – она резко вырвала свою руку из его хватки и толкнула Джима назад, продолжая надрывно вопить, обличая нездоровое пристрастие своего отражения, – ты подстроился под него, подстроился под пресловутый ум детектива и размяк. — Дорогая-дорогая Мориарти, когда же ты так успела усомниться в моем гении, – пропел Джемс, злобно усмехнувшись на все выпады. – Я лишь играю роль, которую сам же и выдумал. Становлюсь кем хочу и исчезаю. Но я все тот же, тот же безумец, тот самый Наполеон Криминала! – резко рявкнул он, подходя всё ближе к брюнетке, изменяя свои эмоции, будто надевая новую маску, в одно мгновение чувствуя то снисходительное презрение, то всё ту же злость, то спокойствие рядом с отражением своим, – Я все та же ты, Мориарти. Девушка вглядывалась в его лицо, в ещё одну маску или же настоящую эмоцию на лице злодея? О нет, она точно знала, что всё, что он сейчас ощущает вполне реально, слишком реально для него, того, кто больше любит играть, чем жить. Джеймс обхватила руками его лицо, приблизившись и прошипела, глядя ему в глаза: – Нет, ты не такой, ты совсем не размяк, Джеймс. Ты всё тот же… – для себя самой монотонно констатировала, увиденное брюнетка, на её лице начала появляться полуулыбка облегчения, будто ей необходимо было услышать это, понять, – безумец, я вижу это. Их такие спокойные лица и речи были бы идеальным концом, идеальным примирением ссоры, идеальным спектаклем отыгранным на «ура», но их сердца, что в это мгновение отбивали бешеный ритм только что разорвали весь сценарий этот пьесы пополам, выдавая обоих, и мужчина впился в губы девушки, что так завороженно, будто под гипнозом, разглядывала его лицо, как когда-то любовалась его злодеяниями, чувствуя металлический вкус чужой крови на её же губах. В миг злость переросла во что-то большее, в слишком личное, слишком интимное… даже для других его отражений. Он прижал её к стене, разрывая из поцелуй, обхватывая её горло рукой, от чего та начинает хрипло стонать. Мысли уже давно сплелись в нечто несуразное в её разуме, не давая ухватиться за что-то, заставляя её чувствовать все его жесткие и резкие прикосновения, все долгие засосы, которые потом проявятся фиолетовыми синяками на её теле, укусы, что не кажутся каким-то игривым действом, нет. Это всё пропитано возбуждением, что вызвал гнев и злость, копящиеся в них целыми сутками. Их сознание теряется в потоках не прекращаемых, громких, нескрываемых стонов от этих сладких пыток и наслаждения. Их тела сплетаются воедино в слишком ожесточенном, кровожадном порыве, будто их цель – доставить больше боли друг другу. И ощущение, что их тела пропитаны страданиями, что они делают друг другу то, что физически невыносимо, вызывает у них наслаждение, которое не заменит ни один оргазм. Потому что это и есть их личный, слишком интимный оргазм.