Не без трудностей

      Вейлон Парк мечтал встретить Рождество вместе со своим парнем. Он думал о том, как они могли бы провести рождественские каникулы, хотя бы на это недолгое время забыть об учёбе, погрузиться целиком и полностью в свои отношения, посвятить себя друг другу. Вейлон представлял, как бы они просыпались в одной кровати, когда на часах уже был полдень, как бы вместе готовили на кухне печенье, как бы наряжали ель и целовались под омелой. А после всего этого они бы даже встретили Новый год.       Да, Вейлон Парк, технарь до мозга костей, программист и студент третьего курса на факультете прикладной математики и информатики, был тем ещё романтиком. И поэтому, когда Майлз пригласил его к себе на рождественские каникулы, Вейлон разве что только не прыгал на кровати, уже подробно и в красках представляя себе праздничный уикэнд. Но пыл Парка грозился чуть остудиться, стоило им только собрать вещи, выйти из общежития и направиться к воротам кампуса, за которыми их уже ждало вызванное такси. До дома Майлза ехать нужно было около двух часов.       — Так, Вейли, только послушай, пожалуйста, — Вейлон сразу же вскинул на Майлза растрепанную светлую голову, качнув помпонами на смешной шапке, которую его когда-то уговорил купить Апшер. «Ну, и что с того, что она чмошная! Зато забавная и ты в ней очень милый». — Я в это ваше рождение Христа не верю, поэтому даже не думай, что в канун Рождества я радостно побегу в церковь, как это показывают в праздничных фильмах, а о молитве перед едой и речи быть не может. Окей?       Блондину оставалось только тихо вздохнуть и неуверенно кивнуть головой, как будто говоря «Да, чувак, конечно, не буду навязывать тебе религию». Да и как он мог забыть, что Майлз вопреки своим верующим родителям был атеистом? Наверное, получилось бы очень неловко, если бы он не напомнил Вейлону об этом, а тот в свою очередь перед самым Рождеством потащил его в церковь. Что? Нет-нет, сам Парк не был набожным, но из-за семьи, которая с детства прививала мальчику католические понятия, он вырос, зная и помня о многих традициях. Вырос, мальчик, правда мужеложцем и содомитом, но зато с понятиями о Боге.       После они о празднике не говорили: Апшер, потому что уснул на плече Вейлона почти сразу же, стоило ему только сесть в машину, а Парк — потому что говорить об этом было некому, да и рассказывать о своих планах он не хотел. Спонтанность в таких делах — залог успеха. Дорога, кстати, заняла больше времени, чем ожидалось. Их машина попала в пробку, оно и понятно, ведь Вейлон и Майлз были не единственными студентами, которые решили именно сегодня уехать домой на каникулы. По дороге то и дело попадались знакомые лица, то спящие за окнами других машин, то от скуки рисующие что-то на запотевших стёклах или втыкающие в телефон. Лишь через полчаса стояния на месте и приглушенных гудков за окнами программист вытянул из кармана своей парки телефон и наушники, воткнув один из них в ухо и включив закачанную в iTunes музыку. Видимо, от копошений парня проснулся Майлз, но он лишь стянул с себя обувь, забрался на заднее сиденье машины с ногами, взял второй наушник и улегся на колени Вейлу, вновь погружаясь в сон.       Когда они приехали, всё, что они смогли сделать, это оставить рюкзаки и сумки в парадной, снять обувь с куртками и прямо так, в свитерах и джинсах, завалиться в комнату Майлза. Не самая мягкая поездка по дороге, где велись ремонтные работы, вымотала парней и не дала им толком поспать, а так как они до этого не сомкнули глаз прошлой ночью, единственным правильным решением сейчас оба посчитали завалиться на кровать и хорошенько вздремнуть. А после сна уже можно было заняться своими делами или хотя бы для начала сходить в магазин, потому что в холодильнике Майлза мышь повесилась. Журналист предупреждал Вейлона, что его родители поедут в гости к родственникам и ничего дома не оставят, поэтому им самим придется закупаться, доставать из подвала старую пластиковую ель и коробки с елочными игрушками. Вейлон тогда понимающе кивнул, не задавая лишних вопросов. Конечно, его не могло не удивлять такое отношение родителей к своему сыну, но парень знал, что в семье Апшеров все было не так уж и гладко. Однажды Майлз вернулся после выходных у родителей с синяками на запястьях и ссадиной на щеке. На расспросы журналист грубо отмахнулся: «Отцу не понравилось, что я усыпил их с матерью больную раком кошку». Вейлон не всегда мог точно разобрать, когда парень просто отмазывался, а когда говорил правду, но одно он точно понял: у Майлза были настолько натянутые отношения с родителями, что семейная ссора абсолютно на любой почве могла быстро дойти до рукоприкладства. Это объясняло, почему Апшер в большинстве случаев оставался в студгородке на каникулы между семестрами. Поэтому, когда они приехали и Вейлон сам убедился, что домашних репортёра нет дома, он вздохнул с облегчением. Вряд ли они одобрили бы его, парня их сына, визит в их доме.       После десяти часов крепкого сна Вейлон проснулся в поту и одиночестве: от свитера и тёплых джинс всё тело было мокрым, волосы были похожими на птичье гнездо, а в кровати кроме него никого не было, даже богомерзкого лысого кота Роя, который обычно спит только в кровати своего хозяина. На часах, что висели над дверью в комнату, часовая стрелка неуверенно показывала четыре часа утра. За окном было ещё темно, светать начнёт только ближе к шести часам, и Вейлон невольно подумал о том, чтобы сходить в душ, переодеться и лечь обратно, поспав так хотя бы до рассвета. Но сильное чувство голода, которое периодически будило его ранее, заставило парня нехотя подняться и, стянув с себя всю уличную одежду, выйти из комнаты. Закинув джинсы со свитером в корзину с грязным бельём, наспех умывшись и сполоснув под душем свои взлохмаченные светлые волосы, он вышел из ванной в футболке и домашних штанах Майлза, потому что искать сейчас в сумке свою сменную одежду не было совершенно никакого желания. На кухне едва уловимо пахло сладким чаем с бергамотом — Вейлон прекрасно помнил, как Майлз обожает этот чай — и ещё ощущался аппетитный аромат чего-то жареного, но он был слабее. Видимо это «что-то» приготовлено уже давно и поставлено в холодильник.        — А! Доброе утро, соня, — на кухне Вейлона излишне бодро поприветствовал Майлз, оторвавшись от каких-то тетрадей и подняв взгляд на парня. Программиста это немного удивило, но он решил пока не обращать внимание. Улыбнувшись шатену и щёлкнув по чайнику, Вейлон открыл дверцу холодильника, который был уже хоть немного наполнен едой: какие-то баночки с килькой или, может быть, шпротами, пакет молока, совсем немого овощей, масло, сосиски и, первое, что бросилось в глаза Вейлу, контейнер с жареной картошкой. Недурно. Это когда же Апшер проснулся и как долго он спал? И почему не разбудил его? — Я там нам с тобой хавчик накупил, картошечку пожарил. Без лука, как ты любишь.       — Да, я вижу. Спасибо, — ещё раз зевнув, Вейлон взял контейнер с едой и, вывалив её на тарелку, поставил в микроволновку. Чайник тихо щёлкнул кнопочкой, бурля кипяченной водой. — Ты только свой чай купил?       — Кисуль, он у нас общий, — весело усмехнувшись и положив локти на свои тетради, Майлз посмотрел в сторону Вейлона. Но он всё же понимал, что тот имел в виду. — Да-да, конечно, я не забыл о тебе и купил тебе обычный чёрный чай. Поищи на верхних полках.       Блондин довольно хмыкнул и, предварительно достав чашку, открыл верхний ящик прямо перед ним. И тихо охнул. На одной полке были две пачки чая в пакетиках и коробочка с листовым, а выше всё было уставлено банками с кофе, пакетиками растворимого «Три в одном» и около восьми банок энергетика. Майлз за спиной парня негромко кашлянул, тут же утыкаясь носом в свою писанину.       — Апшер, — господи, ну вот опять он называет его по фамилии. Журналист силой воли подавил желание закатить глаза. — Это же всё для сердца вредно. С каких пор ты так налегаешь на кофе и энергетики?       Майлз нервно постучал ручкой по столу, смотря куда-то впереди себя и покусывая нижнюю губу. Вейлон готовился к худшему или по крайней мере к тому, что могло его обидеть.       — У меня очень много работы, — шатену не нужно было смотреть в сторону Вейлона, чтобы знать, как тот закатывает глаза и беззвучно вздыхает. Парк был в бешенстве. — Я не виноват, что редакции и этому грёбаному радио насрать на мою личную жизнь и наступающие праздники!       — Они требуют от тебя статьи?       — Статьи, пару зарисовок на данные мне темы, потом составить три текста для дикторов на радио и поздравление на Рождество от себя, — он замолк, вновь уткнувшись в исписанные листы и легонько постукивая по ним ручкой. — За это мне неплохо заплатят, плюс «привилегии» после окончания института.       Вейлон обречённо выдохнул и, быстро закинув в кружку пакетик чая и залив в неё кипяток, присел рядом с парнем, склоняя голову набок и пытаясь посмотреть в глаза Майлзу. Кому как не блондину было знать, как тот парился по этому поводу, брался за всё, что ему предлагали, писал вполне серьёзные и большие статьи для газет и некоторых сайтов, делал снимки и продавал их журналам. Во всём этом было и то, что Майлз хотел иметь понятия обо всех направленностях журналистики разом, и то, что родители не давали ему денег, поэтому ему приходилось зарабатывать самостоятельно. И, конечно, Парк мог его понять, поддержать, но, чёрт возьми, серьёзно? Прямо перед праздниками? Неужели эти люди подумали, что если Майлз, как радостная собака, хватает на лету всё, что ему дают, то его можно напрячь на каникулах? И сам Апшер тоже молодец! Неужели ему работа была важнее Вейлона? Программиста едва потряхивало, но он вдохнул, выдохнул и потрепал непутевого журналиста по плечу, кротко чмокнув в губы. Тот сразу же оживился, подняв на него взгляд тёмно-карих глаз.       — Мы справимся и даже лучше всех встретим Рождество. Вместе. Ты понял?       — Мы?       — Ну, я буду тебе помогать. Я вроде не так уж и плох в писательстве, даже блог в двенадцатом классе вёл. И… Хватит ржать, Апшер, я серьёзно!       * * *       Вейлон Парк сказал — Вейлон Парк своё слово сдержал. Он помогал Майлзу, редактировал некоторые его тексты, которые журналист писал в три часа ночи и, соответственно, делал просто до крови из глаз простые ошибки, печатал наброски в Word, а какие-то уже готовые выставлял на определённых сайтах. Он правда помогал, но отчего-то работы не убавлялось, а, наоборот, неожиданно появлялись какие-то новые задания. Вейлон негодовал, злился на этих работодателей и с тоской поглядывал на календарь. Вот уже и двадцать второе декабря, до Рождества осталось совсем мало времени, а с того дня, как они оба приехали сюда, за эти три дня, они не сделали ничего для того, чтобы придать пустому и холодному дому праздничный вид. В гостиной не стояла ель (даже та пластиковая и старая), холодильник всё так же не мог гордиться изобилием продуктов в нём, а говорить о неубранном и заметённым снегом дворе даже и не нужно.       — Может хотя бы елку купим?.. — на третий день, сидя за столом и уплетая омлет с беконом, спросил Вейлон, с надеждой глядя на парня перед ним.       — Достанем.       — Что?       — Мне не оставили денег на живую ель, поэтому не купим, а достанем из подвала, — жуя и не поднимая взгляд на Вейлона, пояснил Майлз.       — Да-да, конечно, — на какой-то момент просиял Парк, надеясь, что после завтрака они спустятся в подвал и достанут это треклятое дерево, от которого зависело настроение блондина. — Так что, сейчас достанем и пойдём?       — Ты иди, а мне надо вычитать пару статей на наличие ошибок, — несмотря на резкий стук удара отброшенной вилки на стол, Майлз терпеливо закончил, а после устало вздохнул и поднял на Вейла выжидающий и спокойный взгляд. Тот сидел, нахмурившись и до белых костяшек сжимая пальцами край стола. Та самая брякнувшая вилка лежала чуть поодаль от его тарелки. — Киса, ты чего психуешь?       — Я понимаю, что ты очень занят, но хотя бы пару минут можешь уделить мне? Я уже не прошу, чтобы мы вместе её наряжали, просто помоги мне хотя бы достать её из подвала, а дальше можешь продолжать заниматься своими делами, — парень говорил так, словно большей горечи он никогда не испытывал. И Майлз мог поклясться, что, если Вейлон сейчас моргнёт или мотнёт головой, то по его щекам покатятся слёзы. Тяжело выдохнув, журналист отставил в сторону свою уже пустую тарелку и перегнулся через стол, мягко положив свою ладонь на светлые немного жестковатые и кучерявые волосы Парка. Он запустил в них пальцы, слабо огладил кожу на голове, а после потянулся вперёд и кротко поцеловал в висок взбунтовавшегося программиста.       — Ну всё-всё, извини, я совсем не подумал об этом, — прижавшись виском к влажной щеке (все же слёзы сдержать ему не удалось), прошептал шатен. Вейл неуверенно охнул:       — О чём?       Майлз не ответил, звонко чмокнул парня в щёку с легким пушком и отстранился. Его обнадёживающая и уверенная улыбка заставила улыбнуться в ответ и утереть непрошенные слёзы. Дальнейший завтрак прошел без последствий и стычек. Апшер, как и пообещал, достал ёлку и даже какое-то время уделил на то, чтобы помочь её украсить. Парни включили рождественский плейлист на телефоне, поставили ёлку, которая то и дело наклонялась вправо, из-за чего пришлось поставить её у стенки, но самое сложное было впереди…       — Это что?       — Я догадывался, что ты не любишь этот праздник, но это уже слишком, — вздохнув, Парк с тихим смехом забрал у Майлза спутанный ком гирлянды. — Хотя да, это просто ужасно. Легче новую купить.       Просидев на полу около получаса и потратив всё это время на одну только гирлянду, Майлз не выдержал и, выждав момент, буквально напрыгнул на Вейлона, небольно ударив его спиной об пол и нависнув сверху. Блондин удивлённо и чуть испуганно выдохнул, поморщившись, но буквально тут же улыбнувшись. Разноцветные пятна света от включенной гирлянды бегали по его лицу и отражались в его светлых глазах. Шикнув на самого себя, журналист склонился ниже и мягко словил губы Вейлона, чуть покусывая и оттягивая их. За то время, что они пробыли в этом доме, это был их первый поцелуй и, чёрт возьми, Парк надеялся, что на время праздников, не последний. Обвив его шею руками, блондин неловко стукнулся с Майлзом зубами и запустил пальцы в его короткие темные волосы, чуть растрёпанные с утра. Но стоило ему прижаться к своему парню, как в кармане джинс Майлза завибрировал телефон, отвлекая и немного раздражая.       — Извини, киса, — неловко отстранившись от тут же нахмурившегося Вейлона, Апшер одёрнул свою футболку с принтом Panic! At The Disco и достал из кармана мобильный, отвечая на звонок. Парк попытался что-то недовольно шикнуть и пнуть чертового журналиста ногой, но тот успел перехватить её и усесться ему на бёдра. — Апшер у аппарата, — Вейл показушно закатил глаза, а Майлз ему весело подмигнул. — А это обязательно? Нет, что Вы, я совсем не против, просто у меня выходные, праздник на носу, вот я и подумал, что… Да. Да, конечно. До двадцать пятого числа будет написано и отправлено Вам на электронную почту. До скорого и с наступающим.       — Ты в край охренел? — Вейлон попытался скинуть с себя этого невозможного предателя и обломщика, пихнув его в грудь, но тот сам встал с него и сразу же направился в свою комнату. — Так, нет. Апшер. Апшер, стой!       Он резко поднялся на ноги, скинув с себя гирлянду и быстрым шагом направившись за Майлзом. Тот уже что-то искал среди хлама на своем столе, одновременно с этим рыская по выдвижным ящикам. А найдя свой ежедневник, успокоился, присев на стул, открыл нужную страницу со списком своих заказов и зачеркнул из него добрую часть дел. Но при этом в конце списка появилась новая запись. Что на этот раз за статью, или что там ему ещё предлагают, задали Майлзу, Вейл не увидел: журналист быстро убрал ежедневник обратно в ящик.       — Ты снова в дела?..       — Ты сам сказал, что я могу помочь с елью и дальше заниматься своей работой, — Парк снова закатил глаза, устало выдохнул и сжал кулаки, едва сдерживая себя от желания ударить стену. Или Майлза. — Или ты не это имел ввиду?       — Я думал, что ради меня ты всё же сможешь забыть о своих «делах», — Парк жестом указал кавычки. — Отвлечёшься, обратишь на меня внимание. Я думал, что ты зовёшь меня к себе не для того, чтобы закрыться от моего присутствия, показывая, как тебе глубоко насрать на это всё: на меня, на Рождество, на то, что я стараюсь делать хоть что-то для нас. Для нас, Майлз, понимаешь? Или твой эгоизм приказал тебе вычеркнуть слово «мы» из твоего лексикона?       — Ты думал, что у меня будет на тебя время в это Рождество? Извини, что не оправдал твои надежды, Парк.       Вейлон до этих слов говорил совершенно спокойно, лишь иногда надрываясь и, кажется, сдерживая накатившие слёзы. Но стоило Майлзу сказать это, как кулаки программиста разжались и отпустились руки, которые он теперь просто не знал, куда деть. Майлз же всё это время сидел, смотря впереди себя и не поворачиваясь к Парку, будто не имея возможности или сил сказать это всё в лицо. Отступив назад, Вейлон едва ли не задохнулся от подступившей обиды и злобы.       — Серьёзно? Прекрасно. Удачи тебе, надеюсь ты успеешь сделать всё до конца каникул.       Развернувшись и на ослабших от переизбытка отрицательных эмоций ногах выйдя из комнаты, Парк тихо прикрыл за собой дверь, хотя очень хотелось ударить ей так сильно, чтобы у репортёра все книги с полок попадали. Глубоко вздохнув носом, он выпустил воздух через рот, но это не помогло ему сдержать чёртовы слёзы, скатившиеся по щекам. Быстро утерев их и шмыгнув носом, он прошёл в гостиную, на ходу прихватив из коридора неразобранный рюкзак и кинув его куда-то на диван. Настроение было испорчено окончательно, а слова Майлза всё ещё звучали в его голове. Конечно, в детстве Вейлон был плаксивым мальчуганом, но сейчас, будучи на двадцать первом году жизни, он не думал, что будет вот так загнанно и скрытно от остальных плакать, утирая слёзы ладонями и стараясь не всхлипывать слишком громко. В комнате ещё негромко играла какая-то рождественская песня, кажется «Let it snow» в исполнении Дина Мартина — хотя и Парк, и Апшер оба больше любили эту песню в оригинальном вокале Фрэнка Синатры, — и Вейлон думал о том, каким же отвратительным стал для него за несколько минут этот праздник. Просто отвратительный праздник, отвратительные каникулы и отвратительный день. Глубоко вздохнув и утерев влажные щёки, Вейлон упал на диван, подложив под голову мягкий, видимо набитый одеждой, рюкзак, и выключил музыку на своём телефоне. От непродолжительного рыдания у него разболелась голова, а веки будто потяжелели, то и дело опускаясь. Закрыв глаза, он обнял сумку, которая — он заметил только сейчас — принадлежала Майлзу, и практически моментально погрузился в дрёму, чтобы разом избежать всех проблем. Лишь иногда, когда сон был ещё поверхностным, он слышал шаги Майлза, хлопанье дверью и шум на кухне. Уползающим сознанием Вейлон надеялся на то, что тот зайдет к нему в гостиную.       * * *       Есть такое мнение, что после сна все проблемы перестают казаться настолько существенными, а какие-то и вовсе исчезают. Вот сейчас, после почти шести часов потраченных на сон, было так же. Вейлон проснулся от того, что приложился головой обо что-то твёрдое, и не сразу вспомнил, из-за чего у него болела голова и почему на улице уже темнело, а он только проснулся. Напомнили ему об этом чужой рюкзак под головой и плед, которым он был бережно укрыт — видимо, Майлз всё же заходил к нему. При воспоминаниях о журналисте Вейлон невольно нахмурился и шикнул себе под нос: он ещё злился, пусть и не так сильно, как несколько часов назад. Сев на диване и посмотрев на сумку позади себя, он ощупал её, ища, обо что он мог удариться затылком. Рука сразу наткнулась на что-то твёрдое, спрятанное под грубой тканью джинсового рюкзака, и потянулась к молнии, открывая его и доставая что-то из внутреннего кармана. Этим чем-то оказался фотоаппарат. Самый простой, старый, но не дешёвый фотоаппарат, на который Вейлон копил с двенадцатого класса, чтобы купить его Майлзу на День рождения. Правда, потом, спустя три года, он узнал, что у репортёра уже была неплохая фотокамера, подаренная ему сестрой. Но тот принял подарок, назвав это просто дичайше милым. И ведь он не забросил эту камеру, ходил с ней везде, тестировал сначала на окружающих, а потом стал в шутку преследовать Вейлона, сопровождая каждый новый снимок каким-то несмешным, но подстёгивающим комментарием. Парк помнил, как он от него отмахивался, закрывался от объектива камеры, грозил Майлзу, но всё это сводилось к смеху и совместному снимку. О да, Вейлон прекрасно помнил, как много на этой камере хороших фото, с не менее хорошими воспоминаниями. Включив аппарат, парень накинул себе на плечи плед — почему в комнате было так холодно? — и откинулся на спинку дивана.       Окошко камеры сразу же показало ему самую первую фотографию. Селфи Апшера в зеркале его неубранной комнаты. В отражении была так же односпальная кровать, на которой сидел Вейлон, сияющий словно начищенный пятак. Ой, точно, он ведь был так счастлив, когда Майлз стал с интересом и восторгом осматривать новую «игрушку». И снимок этот тоже получился случайно: Майлз не сразу понял, что нажал на затвор камеры. Следующие фотки были примерно такого же содержания и практически все сделаны за один час. На тогдашний вопрос «Зачем ты засоряешь память своими селфи?» журналист лишь фыркнул и молча с невозмутимым видом сделал ещё один снимок.       Дальше было около тридцати изображений с территорией их кампуса. Изредка мелькали студенты и преподаватели. И только потом пошли фотографии Вейлона и совместные. Вот Парк наклонился к фонтанчику. Вот ещё. И ещё. И так около десяти снимков. Если листать их быстро, то можно увидеть, как парень жадно присасывается к «поилке». И зачем, спрашивается. Хотя, в этом было своё очарование Майлза: он всегда запоминал и схватывал абсолютно любые и ничего не значащие моменты. Дальше шли фотки с недовольным Вейлоном, который всё намеревался отобрать у заносчивого «охотника за сенсацией» его камеру, но тот лишь поднимал её над головой и продолжал нажимать затвор.       Блондин уже невольно улыбался. В тот момент Майлз казался ему невыносимым, тогда он был готов задушить его ремешком от этой самой камеры. Впрочем, он хотел это сделать и сейчас тоже, он даже не отрицал этого.       Листая фотографии и задерживая взгляд снова мокрых глаз на кадрах, где они с Апшером были вместе, Вейлон не сразу понял, что он уже совсем не злится на парня. Что они оба погорячились. И что Майлзу, конечно же, была очень важна работа. Может и не дорога, но важна. Фотки напомнили ему о их первом Рождестве, которое они провели в кампусе. Была пьяная вечеринка в мужском общежитии, где Майлз изрядно напоил его и потащил с свою комнату. Вейлон-то уже распалился и был готов на многое, например, непривычно для себя напрыгнуть на Майлза, стоило им только закрыть дверь, и прижать его к стене, подтягиваясь на носках, чтобы прижаться губами к ямочке под мочкой уха, старательно кусая тонкую кожу парня. Именно так он и сделал, если говорить откровенно. Майлз же на эту прыть лишь негромко посмеялся, в ответ куснув Парка за плечо, а после пощекотал его, заставляя буквально отскочить от себя. Вейлон опешил, а репортёр будто из неоткуда достал ту самую камеру и щёлкнул, на мгновение ослепив парня вспышкой. На недоуменный и пьяный взгляд блондина тот ответил лишь: «На долгую память. Когда ещё ты нажрешься настолько, что сам полезешь ко мне обжиматься?» Вейлону тогда стало стыдно и неудобно, но Майлз быстро исправил это, закрыв дверь на щеколду и притянув красного, словно помидор, программиста к себе.       И таких воспоминаний, всплывающих яркими картинками, с каждым новым снимком становилось всё больше. Последний кадр был сделан не так давно, буквально четыре дня назад. Это была ночь перед их выездом из кампуса, когда они оба не могли уснуть и просто лежали на застеленной кровати в комнате Вейлона, разговаривая ни о чём. Апшер потянулся к ночнику и, включив его, навёл объектив камеры на блондина. «Опять?» «Ты прекрасен, и мне хочется запечатлеть этот момент».       Вздохнув, парень вышел из галереи и включил саму камеру. Сейчас он чувствовал себя паршиво из-за этой глупой утренней ссоры. Нет, он не чувствовал вину, просто понимал, что им обоим стоит прийти к компромиссу. Обоим. Поэтому, собравшись с мыслями и глубоко вздохнув, Вейлон поднялся с дивана, крепко держа в руках фотоаппарат, будто бы боясь его уронить или разбить, будто сейчас это единственный оплот, за который он может держаться. За дверью в комнате Майлза горел тусклый свет, видимо включена была только настольная лампа. А если прижаться ухом к двери и затаить дыхание, то можно услышать, как шатен тихо ругается себе под нос и что-то пишет, и пишет, и пишет. Вейлону снова стало обидно и дурно от этого, но он всё-таки бесшумно открыл дверь и остался стоять на пороге, внимательно смотря на Майлза, который не заметил его прихода. Парк вёл себя очень тихо, он поднял камеру на уровень глаз, посмотрел в её окошечко и громко щёлкнул затвором, привлекая к себе внимание вздрогнувшего Майлза. Тот резко повернулся к программисту, смотря на него так, словно он был удивлён, что тот ещё здесь. Неужели он думал, что Вейлон уедет сразу же, как проснётся? Соберёт вещи и просто вернётся в кампус или навестит своих родителей, разочаровавшись в каникулах, которые он проводил с Апшером? Что же, видимо так он и думал.       — Удали это фото.       — А я должен?       — Должен, — голос журналиста немного дрогнул и тот полностью повернулся к Вейлону, а тот в свою очередь подошёл ближе к нему. — На этой камере только хорошие воспоминания, а эта ссора… Не хочу её вспоминать.       Парк криво, неловко улыбнулся и удалил немного смазанную — у него дрожали руки — фотографию, показав это в доказательство Майлзу. Тот несколько секунд смотрел на маленький экранчик фотоаппарата, а после притянул к себе Вейлона, обняв его за бёдра и усадив себе на колени, крепко прижимая к себе и утыкаясь куда-то в основание шеи. Вейл знал его как облупленного, поэтому понимал, что он сейчас искренне раскаивается. Вздохнув и огладив пальцами коротко бритый затылок Майлза, он прижался губами к его виску и вымученно улыбнулся. Он правда рад, что это всё закончилось.       — Прости меня, коть, мне не стоило говорить тех слов, — услышать слова извинения от самого Майлза Апшера равносильно выигрышу в лотерее. Но Вейлон тактично решил не пускать шутки на эту тему.       — Мне тоже. Зато мы теперь квиты, — чуть покачиваясь из стороны в сторону, будто успокаивая таким образом и себя, и шатена, парень отложил камеру на стол и задержал взгляд на бумагах. Это были не статьи и не заготовки для речи на радио. — А… Что это?       Прежде чем Вейлон успел прочитать хотя бы строчку, Майлз резко схватил три листа, скомкал их и запихнул себе в рот, неразборчиво и явно зло пробурчав «Ничего». И ведь половину этих бумаг он прожевал и даже попытался проглотить… «Конченый», — иногда проносилась у Вейла мысль, когда Майлз творил что-то из рода вон выходящего. Прыснув в кулак, он попытался выдернуть бумаги, но репортёр яро защищал их, отбиваясь от рук и запихивая остатки себе в рот.       — Сейчас ты ведёшь себя, как мудак, серьёзно, — абсолютно спокойно заметил Парк, оставив свои попытки. Шатен же чуть погодя откатился на кресле, всё так же держа парня на коленях, и выплюнул бумаги в урну, что стояла под его рабочим столом. Вейлон успел заметить, что ведро доверху набито исписанной бумагой. — Это ведь не статьи?       Майлз отрицательно покачал головой, а после выдохнул:       — Накидывал примерное извинение, но всё выходило не таким, как нужно было.       — Ты точно мудак, — глухо посмеявшись, Вейлон прижался губами ко лбу журналиста. — Тебе с чем-нибудь помочь?       — А?.. Да, мне нужна твоя помощь, — почесав подбородок и чуть помолчав, он продолжил: — Сходи со мной в магазин, потому что я в душе не ведаю, чем отличается индейка от гуся, а гусь от курицы, и что из этого всего стоит подавать на праздничный стол.       — Погоди, что? Я спрашивал про твою работу, — программист чуть отстранился от Майлза, смотря на него с недоверием и удивлением. Тот же лишь пожал в ответ плечами:       — А я тебе про это твоё пресловутое Рождество, — на эти слова Вейлон едва ли не пискнул от счастья и кинулся в объятия, что-то тихо вереща и, кажется, повизгивая. Ну в самом деле как ребёнок. Апшер даже чуть улыбнулся и погладил его по спине, прижимая к себе крепче. — А работа… Её и без того слишком много, самое основное и высокооплачиваемое я уже продал, остальных же уведомил о своём отказе. Так что у нас с тобой есть целые праздничные каникулы.       — А раньше ты не мог так сделать? Например, три дня назад? Или без трудностей ты совсем не можешь?       — Прости, киса, но нет, без трудностей я не умею, — пусть Майлз ещё чувствовал себя виноватым, он позволил себе отшутиться и неловко улыбнуться. Приобняв Вейлона, он подумал, что ещё немного посидит с ним вот так, а после они пойдут в магазин за этой чёртовой курицей, индейкой или гусем, кто их вообще разбирает? Потом подготовка к празднику, украшение дома и ёлки, а потом то, что сам предложит Вейлон. Всё-таки свою вину надо было как-то отрабатывать.