Постскриптум

Хочется по дебильной привычке, что появилась в последнее время, сказать: «Ранее в сериале». Но. К счастью или же, к сожалению, ни черта особенного не произошло за последние почти две недели. Зато, проснувшись сегодня утром, понимаю, что долбаный Новый год примчал. И видимо, я настолько сильно погрязла в собственных мыслях и чувствах, что перестала смотреть на календарь. Собственно, результат — как электро-веник ношусь и пытаюсь придумать, что же изобразить и на столе, и в квартире. Мне так-то глубоко плевать на праздник. Всегда так было. День как день, разве что можно выдохнуть спокойно и сказать, мол, ну вот и закончился еще один гребаный год. Прекрасно. Поехали дальше. Но я не одна. Ильюше очень нравится елка и разнообразие игрушек, и пушистый дождик, и огромная куча разноцветных лампочек на окнах. Эта атмосфера дает ему огромный прилив хорошего настроения… Трепет ожидания подарков, какого-то чуда и возможность играть до поздней ночи. В общем-то, что винить ребенка в том, что он наивный и видит лишь красоту и приятные моменты? Это вам не избитый циничной жизнью взрослый. Которому хочется просто прочистить себе голову и жить спокойно. Реально спокойно, потому что насиловать собственный мозг надоело. До такой степени, что тошнит от мыслей, догадок и каких-то сраных надежд. На что? Почему? Зачем? Я не знаю. Просто чувствую себя подвешенной за ногу посреди темного леса. Безнадега, мрак, тлен и все в таком же духе. Думала ли я, что после той ночи что-то изменится? Наивно, но да. Рассчитывала ли я на хоть какую-то стабильность и понимание, что ожидает в ближайшем будущем? Дважды наивно, но да. Надеялась ли я, что меня не будет трепать собственная совесть по щекам? Трижды наивно, но да. Черт. Я правда очень хотела просто отпустить ситуацию и получать удовольствие от того, что дают. Очень. Проснувшись на следующее утро ПОСЛЕ, была в странном, но безумно приятном состоянии. Предвкушение перемен и приятных изменений бурлило внутри. Но… Перебурлило, когда через день, два, три, неделю все осталось прежним. Будто и ночи той не было. И не его глаза меня «любили». И не его губы целовали. Словно все произошедшее было слишком реалистичным сном. Нет, он все так же приходит как по часам. Премило общается с сыном. Тащит кучу подарков и прочего. Все хорошо. Но мне настолько тоскливо, что в пору бы выть как волку одиночке. Взобраться на крышу своего старого дома в хреновом районе и выть. Вдруг поможет? Вдруг отпустит? Потому что это несправедливо. Просто несправедливо: вернуть его в мою жизнь, взбить, словно венчиком яйца, все внутренности у меня внутри. Перевернуть с ног на голову устоявшееся сонное состояние. Встряхнуть. Заставить очнуться. Но снова в долбаном одностороннем порядке. Будто это мой чертов крест — любить Алексеева. И пользоваться его временной милостью и подачками. Мол, я вот дал тебе сегодня доступ к телу, это в качестве аванса, чтобы ты притихла и не отсвечивала, пока я провожу время со своим ребенком. А может, он так наказывает меня? За то, что Илью скрыла. Посмела уйти когда-то от него. И не растекаюсь лужицей у ног, видя благосклонность господина? Схожу с ума. Мыслей так много и они настолько дерьмовые… Нажраться бы, да вот мне уже не двадцать с хвостиком. А не далеко, но за тридцать. Потому спокойствие, хреново склеенной маской, на лицо и рвать вперед с многотонным грузом ответственности на плечах. Потому что выбора никто не дал. Остается только, сцепив зубы, смириться и ждать чуда, а вдруг переболею в один прекрасный день, тупо открыв глаза и поняв, что в грудине не щемит, и до оскомины приевшееся имя… ничего не вызывает. Даже крошечного укола в сердце. — Мам, — останавливаю нож в сантиметре от пальца, а ведь думала, что там кусок морковки. Выдыхаю, откладываю нож в сторону и сжимаю руку в кулак. — Что, солнышко? — С улыбкой поворачиваюсь. — А ты сделаешь рулетики, как в прошлом году? — Сделаю. — Наклонившись, быстро целую в макушку находящегося в предвкушении маленького человечка. — С курагой? — Сует нос в миски на столе. — С курагой. — А с черносливом? — И с черносливом. — А салат сделаешь с мордочкой тигра? — Сделаю, — киваю. Благодарная собственному ребенку, что даже не понимая творящегося с матерью, отвлекает и выдергивает в реальность. — И божьих коровок из помидоров? — Ага, — киваю, начиная улыбаться еще шире. Вот как мало ему надо для счастья. Помидорки в виде букашек, господи. — С усиками, да? — Огромные глаза напротив такие чистые, как небо, такие темные, как у отца. Словно передо мной стоит Леша, которому всего пять лет. И не убита наивность и умение любить в его душе. — С усиками, зайка. Давай ты маме будешь помогать, а не отвлекать, ладно? Ты же не хочешь, чтобы мама поранила пальчик? — Я буду мыть помидоры. — С серьезным лицом шлепает в своих смешных тапках-зайцах к холодильнику, открывает, достает пакет с овощами и, вывалив в умывальник, начинает заниматься этим до невозможности сложным процессом. Вымачивает и себя, и столешницу рядышком. Даже штаны как-то умудряется. Но довольный и сосредоточенный. А мне легчает. Медленно, неуверенно, но оттапливается внутри скованное льдом ожидания сердце. Ведь как бы там ни было, а детки — наша панацея. Их улыбка и искренность способна поставить на ноги и заставить полюбить жизнь. Пусть та и уродлива до невозможности. Часы, издеваясь, тянут минуты, как жвачку. Медленно и нервирующе. Оно, блять, просто резиновое сегодня, ей-богу. Я и закуски доделать успеваю, и несколько горячих блюд приготовить, украсить… Кучу дел. Вплоть до отполированных стаканов. А вечер только лениво начинает подбираться. Отлеживаюсь в ванне. Неспешно высушиваю волосы. Натягиваю на себя чистую длинную футболку, какие-то упоротые тапки в форме кучерявых овечек, что уговорил меня купить дитеныш неделю назад в пару к его зайцам. На голову шапочку Деда Мороза — и в объятия сына, смотреть смешные и безумно глупые мультики. Уютно. Как-то немного грустно и ровно, что ли. Настроение застряло где-то посередине, не желая опускаться в минус, но и плюсом не пахнет. Обзвон родственников оставляет легкий осадок. Сестра все еще на Украине, где будет отмечать с семьей мужа. Младшие голливудят со сверстниками, а родителям просто плевать на конец года. Их устраивает пара скупых тостов и стандартный набор салатов, чтобы спустя пару часов после курантов улечься спать. Одиноко. Отчасти привычно, отчасти неприятно. Уединение с сыном давит почему-то слишком сильно на меня. Отчего-то хочется еще кого-то рядом. Кого-то конкретного. Высокого. Темноволосого и с чертовыми карими глазами как провалами тьмы. Но у него своя семья. Свой праздник. Дом. Стол. Постель… Тону в этом дерьме. Захлебываюсь. Витаю фиг пойми где, очнувшись лишь, когда ребенок начинает толкать меня локтем. — Ма, в дверь звонят! — Подрываюсь с зашедшимся в бешеном ритме сердцем. С чего бы вдруг? Никого ведь не жду, да? Конечно, не жду. И даже, блять, не думаю. Ага. Рывком к дверям, рывком те на себя и в немую статую, видя, кто перед глазами. — Здрасте. — А там младший Алексеев. С плюшевой пандой во весь мой рост. Кучей пакетов и хмельными глазами. — С наступающим, как бы. Впустишь или мне тут заночевать с этой черно-белой красоткой? — Тебя каким ветром надуло? — отмираю и пропускаю в квартиру. Холодный воздух мерзко обдает голые ноги, потому быстренько захлопываю дверь. — Не оставлять же тебя киснуть, когда эта рыжая предательница отсиживается в другой стране. — Раздевается и успевает стукнуть по рукам, когда я тянусь к пакетам у его ног. — А это ты потом посмотришь. После того, как мы вернемся с площади. — Откуда? — опешив, переспрашиваю. Выходить из дома я сегодня, мягко говоря, не планировала от слова совсем. — Площадь — место такое в центре города с огромной ряженой елкой. Там еще ходят взрослые придурки, переодетые в вымышленных Дедов Морозов и иже с ними. Подарки там, праздник, салют, хлопушки, все дела. Что замерла, одевай ребенка — и вперед на приключения. — Да не хочу я никуда. — А если я Илью спрошу? — Аргумент. Дите с превеликим удовольствием помчится куда угодно, стоит только предложить, а я не сумею отказать. Да и… Разве важно чего я там хочу? Собираюсь. Нехотя, медленно, попеременно закатывая глаза. Ильюша тискает подарок, который больше, чем он сам. Разбирает коробку с конфетами, увлеченно раскладывая одинаковые по кучкам. Крутит в руках тоненький новомодный ноутбук, расспрашивает дядю, как этим чудом пользоваться. А у меня руки чешутся по шее Киру вломить. Потому что достали оба, один планшет подарил, второй вообще компьютер притащил. Балуют и не думают о том, что это явно лишнее. А мне потом справляйся с растущими аппетитами и новыми ХОЧУ. И объясняй, что некоторые, кхм, вещи, мы себе не можем позволить. — Хорош изображать черепаху, или кто ты там у нас, — смотрит на мои тапки и ржет. — Молчи, — угрожающе шиплю, а он только громче заливается. — Бог ты мой, купила бы хотя бы собачек там, я не знаю… Или еще какую фигню, но овечки? Реально? Родство почуяла? — Уворачивается от оплеухи и возвращается в комнату к племяннику. — У тебя пять минут, мадам, мы уже почти готовы. Город сошел с ума. Вокруг настоящая вакханалия и это только девять вечера. Полупьяные и аномально счастливые людишки, почти поголовно шастающие с бордовыми от мороза носами и в голосину поздравляющие всех, даже незнакомых людей. Веселье невероятное. А меня не берет. То ли я сухарь, то ли это и вправду перебор. Илья же тем временем уже успел нарезать пару кругов вокруг огромной яркой елки. Подергал ее за ветки, даже умудрился стащить какую-то игрушку с нее. Выцыганил у раздобревших Деда Мороза со Снегурочкой за заученный стишок подарок, повалялся жопой на импровизированном катке. И в довершение всего утащил меня в сугроб. Кирилл же, сволочь, забавляется. Временами смачивая обветренные губы виски из фляжки, когда-то подаренной мной ему на день рождения. Нагло тырит у меня из пачки сигареты и полностью игнорирует орущий каждые пять-десять минут мобильник. — Если ты не ответишь, я запущу твой айфон в снег. — Не выдержав, пинаю придурка. — Алло, — демонстративно поднимает трубку. Смотрит на меня с выражением лица, мол, ну что, счастлива? — Ага, с праздником. — Да уж, не хотела бы я, чтобы со мной так разговаривали. Точнее ТАКИМ тоном, остается лишь догадываться, кому же он так не рад. — Я занят. — Холодок пробегает по спине от серьезности голоса стоящего ровнешенько напротив. — Совсем занят, — с напором повторяет и сжимает в руке еще сильнее телефон. — Отъебись, — сбрасывает вызов и вообще отключает мобильник. Стою, хлопаю глазами. Перевариваю. То, что это не Леша, я уверена. То, что я таким его, вероятно, еще ни разу не видела, — факт. Удивляет. И даже не тон или исходящая от него сейчас аура опасности и недовольства, а похожесть. Как никогда сильная похожесть на старшего брата. Потому что он всегда мне казался из них двоих более мягким и несерьезным. Взбалмошным, непостоянным в чем-то одном, но убийственно упорным в другом. А сейчас, спустя столько лет знакомства, я вижу несколько другую картинку перед собой. Хороши ли, плохо ли? Не знаю. — Хочу есть, уже пора возвращаться, и прекрати смотреть на меня как на седьмое чудо света, женщина, — будто переключает канал и возвращается к прежнему состоянию. Актер. Долбаный актер, чтоб его. Кто бы подумал. Задумчиво киваю, зову сына и, затолкав его в машину, везу нас троих домой. На часах около половины одиннадцатого. На столе бокалы и прочая фигня. В душе мутно. В голове винегрет. И если еще недавно один лишь Леша насиловал мне мозг, то теперь туда, словно острая специя, примешался Кир. — Переодевайся. — Всовывает мне в руки несколько пакетов. Один тяжелее, другие полегче. А что же там — никаких мыслей. Демонстративно. Даже упрямо. Начинаю рыться в подаренном. В первом, самом тяжелом пакете оказываются босоножки. Черные. Кожаные. На одурманивающе сантиметров пятнадцать, не меньше, каблуке. С открытым носом и металлическими пластинами, идущими по подъему. Красиво. Нет, это мягко сказано… Они потрясающе, но цена у них явно заоблачная. Хочу было открыть рот, чтобы спросить, какого лешего мне преподносят такой недешевый подарок, но тот прикладывает палец к своим губам, призывая к молчанию, и кивает в сторону другого пакета. А там. А там. Блять. Там белое. Белее свежевыпавшего снега — платье. С голой спиной и двумя широкими полосками ткани, что идут от стильного металлического пояса к шее, закрепляясь за ней. Юбка идет в два слоя. Одна подлиннее и доходит почти до колена, явно плотно облегая, а вторая, как забавная подвядшая ромашка опустившая лепестки, вдвое короче. Только даже это шокирующее своей красотой и дороговизной одеяние мне не дают прокомментировать. Указывая на самый мелкий пакет. Где, собственно, лежит широкий браслет-пластина. Стопроцентно не медный, а золотой. Еще и с вставками, усыпанными блестящими черными камнями. И теперь, глядя на все лежащее передо мной, я понимаю, что к чему и как, и зачем. Идеально подобранный образ вплоть до аксессуаров. — Только честно, нравится? — приподнимает задумчиво бровь. Глажу пальцами мягкую ткань, оставляя отпечаток пальца на широком поясе, который, скорее всего, хоть я и не уверена до конца, но золотой… Понимаю, какую чертову кучу денег это все стоит и по отдельности, и вместе. Да и на обуви походу тоже не просто металлические вставки. Матерь божья. — Мой вкус ты знаешь, — мутно отвечаю. Закрадывается мысль: может, он кому-то купил подарок, а спрашивает мое мнение? Может, у меня с той девушкой одинаковая фигура? — Потому и спрашиваю: нравится или нет? — А в честь чего? Если это, конечно, мне. — Ну а кому? Для меня явно размерчик маловат. — Снова амплуа шута. Задолбал. Вздыхаю, стрельнув взглядом из подо лба. — Надевай, мне надоело смотреть, как ты встречаешь Новый, мать его, год в домашней одежде. Побудь ты нормальной бабой хоть один вечер. — Кривлюсь. Вот от души. Нормальной, блин, бабой, значит, побудь. А в остальные дни я, получается, не нормальная баба? Клево. Хорошо хоть кошелкой старой не обозвал. — Да ты охамел вконец, дружок. Как хочу, так и встречаю, — упрямо в ответ. Легкая обида появляется. Хотя с чего бы? Я и правда, чаще сижу дома, чем куда-то выхожу. И красоваться нарядами совершенно негде и не с кем. Собственно, как и финансов на пополнение коллекции красивых вещей взять неоткуда. Сопротивляться бы да возмущаться. Но женское самолюбие и желание облачиться в нечто роскошное берет свое. Молча покидаю странно смотрящего Кирилла. Запираюсь в ванной. Где старательно, но быстро рисую себе лицо. Делаю идеально гладкий высокий хвост. Обуваюсь. Одеваюсь. Зачем-то даже крашу ногти в такой же дебильно-розовый, как и на ногах. Придирчиво осматриваю отражение в зеркале. И мне нравится. Отголоски прошлой меня. Горячей. Вкусной. Соблазнительной. Той, которая не без труда, но сломала сопротивление Леши. Свела его с ума и заставила хотеть. Смотреть. Заполучить себе. — Ты там уснула? — Стук в дверь заставляет вздрогнуть. Чертыхнувшись, выдыхаю. Расправив юбочку на платье, которая забавно торчит поверх облегающей бедра ткани. — До курантов двадцать минут осталось. И я скоро съем все, что ты приготовила, от скуки. — Внезапно затыкается, когда выхожу. Осматривает несколько минут, а у меня аж кожа зудеть начинает. Потому что это не глаза сейчас напротив, а чертов сканер. Наглый как танк. И откровенно не скрывающий собственную оценку увиденного. — Ты хотя бы пережевывай, а то кусками сжираешь. Несварение будет, — с ухмылкой, но какой-то чересчур не ядовитой тихо говорю. — Угу, — чему-то своему явно кивает. Закусывает изнутри нижнюю губу и чуть ли не выламывает себе пальцы. Аномально задумчивый. Непривычно серьезный, а после просто шурует в комнату. — Жрем, — объявляет и начинает накладывать себе салат. Как хомяк набивает рот. Наливает из притараненной бутылки виски себе в стакан, чуток отпивает и, откинувшись с тарелкой в руках на спинку дивана, уставляется в новогоднюю программу. А мне так смешно, что я чуть ли не давлюсь, наблюдая за этим мини-спектаклем. Ну вот хочет же. Вижу. Так явно сегодня. И так забавно. Сам принес, сам одел, сам же нарвался. Придурок. Это какой-то изощренный мазохизм. Нездоровый, давно перешедший все мыслимые и немыслимые границы. А дите счастливое, аки слон. Отправляет в рот выпрошенных букашек. Мурлычет себе под нос. Еще и успевает меня разглядывать, щебеча, какая я у него красивая. Чтобы спустя мгновение умчаться как торпеда, когда слышит звонок в дверь. И вот тут-то мне начинает плохеть. Потому что единственный, кто может прийти кроме Кира, это его брат. А уже без пяти минут двенадцать. И ему сейчас я совсем не рада. Потому что выгляжу как на выданье. Дорогая. Шикарная. И в компании младшего Алексеева. Лично меня подобное навело бы на определенные мысли. Леша спокойно заходит. Наливает себе стакан сока и как раз успевает чокнуться с нами под звон курантов. С намертво прилипшими ко мне глазами. Глубокими и обжигающими. Успевший, кажется, за считанные секунды осмотреть каждый миллиметр моего тела. Ровно так же, как и кинуть уничтожающий взгляд в сторону невозмутимо пьющего свой янтарный напиток Кирилла. Ситуация аховая. Это как два льва на чужой территории. И права качать не могут, и собственную власть показать хочется. Уморительно. Так напряженно, что у меня едва ли кожа не начинает сама лоскутами слезать. И я, конечно, понимаю, что он не пришел с пустыми руками. Но… — Зайка, ты же хотел на песочке полежать, как на той картинке, помнишь? — Сижу, ушки на макушке. Предчувствуя что-то нездоровое. — Вот съездите с мамой на две недельки. — И с тобой? — Так стоп. Чего? Куда кто и с кем поедет? Не поняла. Приподнимаю бровь и как раз встречаюсь взглядом с бывшим мужем. — Я, милый, не смогу с вами поехать. Но мы будем каждый день созваниваться, хорошо? Так, подождите. У него же где-то-там зимой будет годовщина свадьбы. И он, похоже, решил свозить счастливое семейство на отдых, одновременно выпнув и нас из города. — А почему? — Илья искреннее и рад и расстроен одновременно. — Потому что тоже поеду на песочке лежать, но с тетей Олей и Элиной. Ты же понимаешь, что мы не можем все вместе отправиться на отдых. Но я не хочу, чтобы ты и мама мерзли здесь, пока я загораю. Кирилл делает вид, что ну очень увлечен выступлением какой-то попсовой певички. Ребенок радуется и крутит в руках билеты на самолет и еще какие-то-там документы. Явно бронь на отель или что-то в этом роде. А меня и бесит, и расстраивает, и злит происходящее. И не потому, что я против отдыха. Это как раз отличная идея, особенно, если учесть, что Илье будет очень неплохо увидеть море и сменить обстановку. Но… Снова гребаные подачки. Он уезжает, и совесть не позволяет бросить нас тут замерзать. Как, блять, великодушно. Закидываю ногу на ногу, позволив платью задраться до середины бедра. Складываю руки на груди, подпирая и заставляя ту еще больше выглянуть из выреза. Напускаю тонну наглости в глаза и смотрю в лицо своей погибели. Потому что нечего сказать. Но делать вид, что я смиренно принимаю положение, в котором благодаря ему оказываюсь, — не собираюсь. И мне тошно, все развивается как в наитупейших анекдотах про жену и любовницу на одном курорте. За столом нависает гнетущая пауза. Все молчат, только телевизор распинается. Кир целенаправленно напивается. Дитеныш жует. А Леша жрет меня огромными кусками. Отгрызая открытую кожу плеч и закусывая частичками души. Откровенно. Как всегда нечитаемо. Находясь в паре метров, раскаляет воздух в комнате, и это чувствую не только я. — Лехыч, хочешь покажу, как мы с Линой прошлый Новый год отмечали? — достает эта скотина свой телефон, включает, шустро стирает пропущенные вызовы и лезет в папку с видео. Буквально, черт бы его побрал, тычет своим так сказать «превосходством» перед ним. Еще бы на стол достоинство вывалил. Имбецильство какое-то. А там… Минуты моего позора и дебилизма. Потому что в прошлом году мы накурились, и я ему проспорила, даже не помню толком в чем, но этот выродок заставил меня танцевать перед горящими фарами машины. Петь, кривляться и чуть ли не стрип изображать. Насколько я помню, было четыре или пять роликов с моим звездным участием. Но по мере того, как он упорно пытается отыскать что-то конкретное, вижу… что снимал он меня куда чаще, чем я думала. О Большей части «коллекции» я и не знала. Идиот. Господи, мне даже страшно, ЧТО он мог заснять. Включает. Сует телефон в руку Леше, располагается поудобнее, раскинув руки в стороны на спинке дивана. Я же пододвигаюсь к нему ближе, почти влипаю телом и смотрю в экран вместе со старшим Алексеевым. А там… Я. В долбаных ботфортах. Которые как чулки высокие. Бархатные и блядские, особенно в паре с облегающим комбинезоном из схожего материала и кричащим глубоким фиолетовым цветом. Пятнадцати сантиметровая полоска кожи между одеждой и чулком сапог — единственный открытый участок. И я какое-то мифическое, мать его, существо. Это красиво, не спорю. Но вульгарно до невозможного. Эти чертовы огромные серьги-кольца в ушах и высокий зализанный хвост, который я постоянно накручиваю на палец, облаченный в такую же фиолетовую перчатку. Бог ты мой. Танец напоминает позерство чистой воды. Подпевание томному голосу, что орет в колонках как писк недотраханной кошки. И так целых три минуты. А Леша не перематывает. Не поднимает глаз. Внимательно впитывает как губка то, что видит. Потом переключает на следующее, где я уже за рулем, подпеваю наркоманскому тупизму. Какие-то там лютики и одуванчики. Мальчики и прочее. Кир ржет и вставляет реплики. Тогда это было весело, сейчас? Охота залезть под диван. Особенно когда этот же трек играет на моем телефоне, а я, стоя у себя же в подъезде, кривляюсь. Мотаю головой по кругу. Приспускаю до локтей шубку, выгибаюсь, пою. Изображаю, в общем, из себя солистку. Отвратительно. Кошмарно… А мужики молчат и смотрят. И я еле держу себя в руках. Но когда начинает играть другая песня, меня подрывает изнутри. Каждый может догадаться, что в тебя я влюблена. Взгляд в камеру. Обдолбаный в щи. И улыбка хищная, как у кошки. Я хочу тебе открыться и с тобою раствориться. Ладонь медленно скользит по шее и спускается к животу. В воздухе хаос, кружится голова. На палец накручен кончик хвоста, и мягкая волна всем телом. Ты где-то рядом, не смотришь мне в глаза. Круговое движение бедрами, чуток присев. И мягкая волна касается тебя. Танцую для тебя. Маг-ни-ты. Под каждое слово с прикрытыми глазами, оглаживая бедра руками в перчатках. Твою ж мать. Это долбаный стриптиз только в одежде. Желание вырвать телефон крепчает с каждой секундой. И я начинаю тянуться за ним, как мои руки в капкан захватывает Кирилл. Плотоядно улыбаясь, словно сделал гадость и на душе теперь радость. Стала ласковой и кроткой, хожу легкою походкой… Такое ощущение, что слова в песне подобраны были специально именно для этого сраного случая. Потому что ровно КАЖДОЕ несет в себе какой-то тайный смысл. По утрам пою как птица, так хочу тебе присниться. Жалко, что Кирилл не подпевал. Жалко, что я настолько дура, что поспорила с ним на эту херь. А после согласилась танцевать. Убейте меня, умоляю. В воздухе хаос, кружится голова. Ты где-то рядом, не смотришь мне в глаза. И мягкая волна касается тебя… Танцую для тебя. Маг-ни-ты. Это капец. Полный. Неприкрытое долбаное блядство. Мне дурно. По-настоящему дурно от того, как я будто змея извиваюсь и чуть ли не трахаю сама себя же на видео. Хорошо, что в одежде!!! Да, мы встретимся сегодня, Я весь день как на Луне. Платье лучшее надену, чтоб понравиться тебе. Маг-ни-ты. Прочищаю горло. Насрать мне на приличия и прочее. Встаю с дивана, вырвав у младшего из братьев свои руки, и иду в подъезд покурить. Громко цокая каблуками по половицам. Ощущая обжигающий, знакомый моим лопаткам взгляд. Не хочу даже знать, что там еще есть в мобильнике. Пусть смотрят. Пусть радуются. С меня довольно. Просто довольно. Нервы не в пизду уже, право дело. Руки трусятся, и ком в горле так и стоит. Потому что я каждое слово этой глупой песни через себя сейчас пропустила. И уверена, что не одна я такая. Бля… Сигарета тлеет между пальцев. Открытую спину холодит морозный воздух. А горечь на кончике языка не успокаивает. — Ты чего сбежала? — довольный, будто подвиг совершает, выглядывает Кирилл из-за дверей. Обувается и выскальзывает ко мне на лестничную клетку. — Ненавижу тебя, мудака, — рычу. Затягиваюсь глубже. Медитативно дышу. Потому что убить его охота. — О, да брось ты. Ему понравилось. Лехыч даже себе скопировал. ВСЕ скопировал: выписку из роддома. Ролики с днями рождения мелкого. Твою ангину и красный нос от соплей. Нашу мини-драку на твой прошлый день рождения, что снимала рыжая, и многое другое. Закрываю лицо руками. Прикладываю ледяные ладони к щекам. Не понимая, плакать мне сейчас? Истерить? Орать? Скандалить? Или просто забить на этот дурдом. — Иди сюда, психичка. — Тащит к себе. Всовывает мне гарнитуру в ухо. Телефон-то мой у него в руках, кстати говоря. Включает эти упоротые «Лютики», и музыка начинает насиловать мою голову. — Ну, веселее. Праздник же, что скисла? Что-то страшное произошло? Мир рухнул? Кто-то умер? — Ты произошел со своими выебонами. И он произошел с широкими молчаливыми жестами. Один дебил, второй а-ля добродетель на двух ногах. Бесите. — А ты не бесись, а подпевай. — Крутится на месте с улыбкой. — Лина, очнись. Трагедии нет. Пиздеца нет. Все хорошо. Везде хорошо. Танцуй и пой, мать твою, на дворе Новый год. Все живы и здоровы. Ну. Цокнув, закуриваю снова. Наблюдаю за танцами-шманцами напротив, дергаюсь к нему ближе, когда тот оттягивает провод наушников. И вот так нас застает Леша. Сразу смотрит. После опять-таки смотрит. Ничего нового. Все как обычно. Стоим, распиливаем взглядом и молчим. Клево. Хоть бы поздравил, или я не знаю. Ни слова в мою сторону за эти часы. А сейчас, между прочим, уже почти два часа. За окнами громыхает салют. Музыка орет и в ухе, и за стенами соседей. А у нас тут немая сцена с мурлыкающим Киром, одетой мной не по сезону, с покрывшейся мурашками голой спиной. И бывшим мужем в метре. С лицом-камнем. Где не разобрать, то ли он недоволен, то ли ему насрать. Единственное понятнее некуда — он уже уходит. И мне ни черта не светит — факт. И возможно, лишь возможно, это к лучшему. Happy New Year, товарищи. Happy New Year. Пусть этот чертов Happy наконец принесет мне спокойствие. И поменьше обоих братьев на один квадратный метр. А пока не прощаюсь. Продолжение следует.