Постскриптум

Говорят, главное — начать, а дальше — легче. Неправда. Проходит почти две недели, а внутри пусто и дико. Порой мне кажется, что мое сердце перестало биться с уходом Леши. Но нет же, лупит в ребра сраный мотор и ноет. Ноет и ноет. Бесит. Мысли околоалексеевские кружат ненавязчиво. То старший, то младший, который пропал, как штаны с забора, стоило ему уйти после той сумасшедшей ночи. Таки да, таки комбо я выбила. Один поступок — и минус два брата. Потому что я уверена в осведомленности бывшего мужа. Но ведь ему теперь все равно, да? Он явно обхаживает лучащуюся от триумфа жену и методично вытрахивает мысли обо мне с помощью ее тела. А мне только и остается, что избегать разговора об отце с ребенком. Терпеть обиды и капризы. Спускать многое с рук и ждать, когда все снова войдет в прежнюю колею. Должно ведь? Дерьмо же не может быть постоянным, просто обязаны вслед за говно-периодами идти светлые моменты. Чтобы дышать стало полегче. Временная передышка. Обязаны ведь, да? В последнее время мало работаю. Все валится из рук, и собраться с каждым днем становится сложнее. Сестра молча покачивает головой, но не осуждает. Ей я рассказала ВСЕ, практически в мелких подробностях. Но в ответ она сказала только, что каждый справляется с предательством и болью по-своему. Кто-то пьет. Кто-то колется. Кто-то лезет в драки и ловко балансирует на грани жизни и смерти, упиваясь адреналином. А кто-то, как я, использует запрещенный с кем-либо секс или переступает непозволительную ранее черту. Ломает и добивает. Лиза не знает и не уверена, как правильно и абсолютно верно в таких случаях поступать. Она просто сказала, что если мне от этого стало легче, значит, не зря. Не зря ведь? Только моя уверенность начинает покрываться мелкими трещинами, когда спустя ровнешенько две недели после нашего последнего разговора я вижу Лешу на пороге своей квартиры. И сердце подскакивает к горлу, комом застревая. Во рту пересыхает и грудину почти рвет от напряжения. Не понимаю причину его появления. Не знаю, чего ожидать. Осознаю лишь то, что я все еще не излечилась до конца, хоть и притупилось все знатно. И равнодушие на лице — не маска. — Впустишь? — Твоя ведь квартира, — пожимаю плечами и направляюсь на кухню. Я девочка вежливая, да и кофе мне не жалко. Ставлю турку на плиту, мерно помешиваю. Молчу. Он пришел. Значит, ему есть что сказать. — Как Илья? — Нейтральная тема. Только я слышу каждую гнусную вибрацию в его голосе. И если внешне он само спокойствие, предшествующие бедствию симптомы налицо. Интонация, побелевшие в напряжении пальцы и темнеющие глаза. Причем явно не от страсти. — Думаю, хорошо, но ты мог позвонить и спросить у него сам. Верно? — Наливаю в белоснежную чашку горячий напиток. Ставлю перед ним и запрыгиваю жопой на подоконник, распахиваю окошко, подставляя лицо яркому солнцу. Закуриваю. Ребенок еще в саду, квартира успеет проветриться. Так что… А мнение Леши уже не волнует. Совсем. Задумчиво пьет. Не знает с чего начать? Или пришел импульсивно, не успев набросать по-быстрому план действий? — Мы с Кириллом разговаривали по душам, если это можно так назвать. И я вот спросить хотел, ты правда думала, что мой родной брат скроет подобное от меня? — Риторический вопрос вроде как. Молчу. — Мы можем с ним ссориться, подолгу игнорировать друг друга, что-то скрывать, но, несмотря ни на что и ни на кого, наша связь никогда не оборвется. Он мой брат. Младший. Я растил его. Помогал ему. Вытаскивал из заварушек и прочего дерьма. Неужели ты думала, что я ничего не узнаю? — Децибелы растут. Глаза шальные, даже бешеные. Лицо становится острее, губы сжимаются плотнее. Выдержка на исходе. Прекрасно. Неравнодушие во всей красе. И что теперь? — И что? — Расплываюсь в противной ухмылке, под стать тому тошнотворному дерьму, что внутри сейчас. Вот они, плоды, самое время пожинать. Долго же они росли, целых две недели семена думали: подняться над хорошо удобренной землей или нет? Поднялись-таки. Что же… — Ты и он. Вы… какого хера, Лина? — Вскакивает. Опять садится. Упирает локти в колени и запускает пальцы в волосы. Больно? Что же. Соболезную. — Двадцатисантиметрового, если не подводит память. — Терять в любом случае некого и нечего. Унижаться и затапливать себя виной или сожалением не собираюсь. На боль я отныне отвечаю болью. Жестко. Но жизненно. Меня уже успели поиметь и не единожды. Моя как бы очередь. — Это мерзко. — Кривится, мог бы сплюнуть — сплюнул бы. — Не успел я уйти из квартиры, как ты оказалась на его члене. Вообще ничего святого в тебе нет? Неужели спустя годы ты превратилась в бессовестную и беспринципную шлюху? Ему позволительно. Его соблазнили. Да и хотел он слишком давно оказаться в твоем блядском теле. Но ты? Шептать мне, как сильно любишь, чтобы на следующий день уже раздвинуть ноги и не перед кем-то, а перед моим братом, мать твою! Закипаю. На медленном огне, но закипаю. Да какое он имеет право приходить и отчитывать меня, будто ему это позволено?! Кто он такой, чтобы врываться и оскорблять, унижать и травмировать меня?! — Чего? — Сдерживаться нет сил. Никаких. Все давно морально внутри надорвано. Им же, сука. — И это говоришь мне ты? Совести хватило? Ты сволочь, блять, Алексеев. Жил со мной несколько недель, чтобы потом прийти и разрушить ВСЕ, окончательно и бесповоротно. САМ!!! Ты ложился со своей женой. Ты не думал в эти моменты о том, что могут быть последствия, равно как и кончал в меня. Бездумно! Да ты своими же руками мог разрушить столько жизней. — Голосовые связки надрываются. Хочется просто выплюнуть все изнутри. Чтобы не жгло. И не отравляло. — Тебе просто повезло, что я не беременна. Просто пронесло, понимаешь? Иначе что бы ты, сука эгоистичная, сделал тогда, а? Если бы мы обе одновременно оказались в положении? Что?! Запихнул бы на одну жилплощадь или составил бы расписание? А может, с помощью детской считалочки решил бы, кто идет с тобой под венец, а кто делает аборт? Ты вообще своей долбаной тридцативосьмилетней башкой думаешь? Или разучился? Маразм? Склероз? Или ты всегда был таким печальным долбоебом? — Отворачиваюсь. Закуриваю. Выдыхаю в окно едкий дым. Снова затягиваюсь. Не успокаивает. И вроде должно легчать, все же с нарыва содрала кожицу и пустила гной, скопившийся. Но отчего-то больно. Мерзко. Противно и гадко. Так гадко, что описать словами не могу. Я не молодец. Вообще не новость. И месть моя была плохо продуманной и кривой. Себе же навредила отчасти. Но я не понимаю, откуда в нем столько непосредственности и простоты. Сам все усложнил и не единожды. А вину на мои плечи сбрасывает. По-мужски? — Ты могла подождать хотя бы неделю и не прыгать в чужую постель? Хотя кому я это говорю. Ты и не могла не сесть на другой член — что-то из области фантастики. Откуда в тебе эта привычка трахаться направо и налево, как только прижимает? И знаешь, что самое обидное? Ты зря это все сделала. Да, мне больно. Да, мне противно, и Кирилл получил по лицу. Да, ты надолго подпортила наши отношения. И да, я смотреть на тебя не могу, хоть и люблю до сих пор чертову шлюху. Знаешь, ЧТО самое обидное? Твоя месть ушла впросак. В молоко. В ПУСТУЮ! В пустую, блять!!! — Да свали ты с глаз моих долой, живи как хочешь и с кем хочешь, но просто исчезни. У тебя вон жена беременна, чего приперся права качать? — Не беременна. Сбой был в организме, гормоны в разлад пошли. Я собирался прийти еще неделю назад, когда узнал, но в гости наведался брат. Я выбрал тебя. Когда-то давно и ничего не изменилось. Но черт. Ты поступила так мерзко, что я не могу на тебя даже просто смотреть. Не в ближайшее время. — Встает, поправляет брючины. И уходит… А у меня холодный пот стекает вдоль позвоночника. Каждое его слово полосует изнутри. И мне так хуево. Вот просто хуево, что не описать словами. Понимание, что обрушенный мост, какая-то раздутая месть и собственные косяки… все прошло мимо. Точнее, до адресата дошло. И как бы сработало. Только итог иной. Только я, очнувшись, оказываюсь посреди сотворенного собой же кошмара. И понимания, что вот теперь-то шаг от любви до ненависти Леша сделал. И сделал первее меня. Я топтала это чувство две чертовы недели. Я измывалась над ним, поносила и душила внутри. Преуспела, хоть и относительно. Но возненавидеть, несмотря ни на что, не смогла. Зато дала отличную причину это сделать Алексееву. Похоже, даже обоим сразу. И никакой радости. Равно как и сожаления. Потому что каков смысл в этом? Разве сожалением и изводом себя можно что-либо исправить? И есть ли что вообще исправлять? Почему даже в такие пиздецовые моменты нет никакой долбаной помощи сверху? Вам там не кажется, что слишком все стало запутано и беспросветно в этом сраном сериале, а? Растянуть на несколько сезонов захотели? Так я пасс. Устала участвовать в этом дерьмище. Увязла по уши и больше всего хочу просто выбраться и жить спокойно. Больше всего… *** Существовать. Не жить, а существовать не так уж и весело. Точнее совсем не весело. Время-времечко идет. Я потихоньку реабилитируюсь. И без присутствия хоть каких-либо мужиков мне намного легче. Передвигаюсь предпочтительно пешим ходом. Подолгу гуляю с ребенком. Много готовлю, много работаю. Подумываю о том, чтобы открыть свое маленькое кафе. Ведь сын подрастает, сбережений немного осталось, да и сестра вложится. Свое все же лучше, чем чужое, это мы давно уяснили. А работать на дому — то еще удовольствие. И пора бы в люди выходить. Так как ничего хорошего такой образ жизни не несет. Прошло еще несколько недель, а если быть точной, то около трех. Алексеев восстановил связь с ребенком, никаким образом не пересекаясь и не общаясь со мной. Умно. И удобно. Теперь они ходят по паркам, зонам развлечений и отдыха. На футбол, в зоопарк или цирк. Везде. Разговаривают по телефону. И лишь благодаря собственному чаду я знаю, что Леша живет один. Снимает где-то недалеко от нас жилье. Все еще находится в стадии бракоразводного процесса. И то ли это намек на наше возможное в каком-то непонятном будущем воссоединение, то ли он от всего, наконец, закономерно устал и решил, раз уж два отпрыска имеется, можно кутить холостяком и пошло оно все на хер. Вариант имеет место быть. Лично я бы так и сделала. Да впрочем, и делаю. А в данный момент, только достав из духовки готовый и такой любимый мясной пирог для ребенка, готовлюсь выйти встретить его и сходить в магазин, где стоит давно им насмотренная игрушка. Весь мозг прожужжал мне ей. И пусть финансов не так уж и много, но побаловать Ильюшу я периодически люблю. Не только же Алексееву скупать витрины для сына. Приодевшись в тонкие джинсы и легкую майку, натянув какие-то балетки, с неряшливым хвостом и без макияжа, плетусь из подъезда. Ребенок по идее должен ждать возле магазина. Куда я подхожу спустя минут пять, но там пусто. Решаю идти им навстречу, вроде как в парке снова были, и, подходя потихоньку к пешеходному переходу, вижу их на противоположной стороне. Я всегда говорю Илье, что вертеть по сторонам головой и быть внимательным самое главное. Пытаюсь вбить это ему в голову. Но дети такие быстрые и шустрые, что уследить за всем порой физически невозможно. Резонно решив остаться на своей стороне, жду, когда они перейдут ко мне. И будто в замедленной съемке наблюдаю, как Ильюша вырывает у отца руку и, не глянув по сторонам, мчится ко мне с широкой улыбкой. Всего какие-то доли секунд, панический страх в карих глазах — и ребенок влетает в меня. Влипает, и мы вдвоем отлетев на пару метров, падаем, избежав опасности. Прижимаю к себе ничего не понявшего сына. Глажу нервно по волосам и смотрю на проклятую дорогу. Леши не видно. Череда машин гонит, гонит и гонит вперед, будто и не стоит здесь знака. А я не знаю, цел он или нет. Зацепило? Или вообще убило? И что-то дергает внутри, как острый крючок. И дергает все сильнее и интенсивнее. Пока его фигура не появляется рядом, а сильная рука не помогает встать. В абсолютном молчании, с отходящим от всего шоком идем к магазину. Чтобы в дверях расстаться, без лишних слов и взглядов. И как-то не по себе мне. Неуютно и зудит под кожей. Только не знаю, какое дать объяснение странным ощущениям. Не знаю. *** Беда не приходит одна. Это я поняла слишком давно и слишком хорошо. Обычно если что-то начинает идти под откос, то утягивает за собой и оставшуюся часть. Лиза попадает в аварию с мужем. Машина в мясо. Оба живы, целы и почти невредимы. Не считая сильных ушибов и легкого сотрясения. Отделались царапинами и родились точно в рубашке. Только вот страховка не покроет всю стоимость авто. Да и разбирательств еще близится целая куча, так как вина в ДТП была не со стороны моей сестры, а с противоположной. В добавок ко всему наша младшенькая залетела от какого-то урода, который заставляет ее делать аборт. Мать окончательно спивается, и здоровье начинает подводить. Ну а отец… Отец зажирает таблетками скачки давления и грозится всех нас пережить. Что сомнительно. Беда не приходит одна. Никогда. Запомните. Потому что в одночасье начинает рушиться все. Практически у всех, кто меня окружает, всплывают какие-либо проблемы. Близкие люди в запарах и на нервах. А я разрываюсь и не знаю, как успеть помочь всем. Ну ладно, машину я отдала сестре на неопределенный срок в пользование. Для младшей сняла часть накопленных денег и отправила в хорошую лечебницу, раз уж та решила не оставлять ребенка. Накупила матери лекарств и упросила госпитализировать и понаблюдать, потому что ее печень меня не радует. Точнее начинающее желтеть лицо. Я понимаю, что рано или поздно все мы уйдем. Но я ни в коем разе не побуждаю никого вставать вперед очереди. Зачем лезть? Зачем ускорять процесс? Несмотря на самые порой воистину чудовищные мысли, я все же не смогу оборвать свою жизнь. Да и права не имею. Не я ее себе дала, не я и буду забирать. Тем более что неразрешимого не существует, и все чертовы барьеры лишь у нас в голове. Просто многим, да и мне, что греха таить, не хочется прилагать усилий и упорно добиваться чего-то или кого-то. Куда ведь проще просто опустить руки и плыть по течению. Беда не приходит одна… Понимаю как никогда значение этих слов, когда в обед мой телефон начинает верещать, и номер звонящего кажется мне почти громом средь ясного неба. — Кис, Леша в больнице. — То, что Кирилл назвал меня по привычке, означает лишь его нервозность и отчаяние. — Ч-что? — Заикания за собой не замечала никогда. Но его слова шокируют, и в голове происходят маленькие мини-взрывы. В глазах начинает все плыть. Медленно, но верно. — Что случилось? — Почему губы немеют? Почему руки резко начинают дрожать? Откуда столько страха? — На объекте случился обвал. Блять, кис… Он в реанимации, подозрение на пробитое легкое и внутреннее кровотечение. Упала какая-то хуева балка и чуть ли не раздавила ногу в кашу. Открытый перелом, что-то-там с коленной чашечкой. Множественные ушибы. Сломанные по левой стороне три или четыре ребра и сильное сотрясение мозга. Я не знаю, что делать. Меня к нему не пускают. Врач говорит, что готовится операционная, и отправляет меня домой, но черта с два я уйду отсюда, пока не узнаю, как он. — Трубка точно вплавилась в кожу, потому что ни руку, ни пальцев, ее держащих, я не чувствую. Рот открыть не могу, губы слиплись, внутри бьющая колоколом мысль, словно огромная неоновая надпись: «Леша на грани жизни и смерти». Леша. На. Грани. ЛЕША! Оседаю на пол, колотит все тело, холодный пот мерзко скользит по коже. А ответить мне по-прежнему нечего. — Кис, приезжай, пожалуйста. Ты любишь его, я люблю его, мы должны быть рядом, хотя бы через стены, но рядом. И не бесит его «кис». В голове только лицо Алексеева старшего, все теплые и значимые моменты, которые я старательно утрамбовывала подальше и старалась вычеркнуть и забыть. Чувственные касания, нежные слова. Растапливающие взгляды и самые ласковые руки. Боже… Леша. Мой Леша сейчас полуживой, еле дышащий и находящийся в реанимации. Да я триста раз попрошу у него прощения, я упаду на колени и буду ползать так до самой старости, только бы все было в порядке. Потому что одно дело жить и знать, что он где-то в паре кварталов живой и здоровый. А понимать, что его может внезапно не стать, будто никогда и не было, и лишь одна надгробная плита станет напоминанием да глаза любимого сына... Боже… Слезы ручьями стекают. Губы дрожат, я дороги не вижу. Кое-как закрываю квартиру, кое-как звоню Лизе и все быстро, заикаясь, рассказываю. Слыша лишь, как она сразу же говорит, что заберет Илью, и просит звонить ей хоть каждую минуту. И мчусь. Не глядя по сторонам, чуть не попав на светофоре под машину потому, что восприняла желтый за зеленый, я несусь в больницу. И сердце вроде бьется где-то в глотке, а вроде останавливается от каждой страшнейшей и кошмарной мысли. Разве что-то сейчас может быть настолько важным, чтобы я смогла переключиться и забыть, куда иду и к кому? Разве хоть что-то может быть важнее человека, который причинил так много боли, страданий, но… но я люблю его. Вымученно, болезненно, отказываясь и отрекаясь раз за разом. Но люблю ведь. Не убиваемо оно. Не вырывается изнутри. И если не станет его, тогда как мне жить? Как и зачем? Я же умру с ним рядом, оставшись пустой оболочкой, которая дорастит сына и сама же ляжет в гроб. Как жить без него? Как? Толкать двери всем телом, спотыкаясь, по лестнице, чтобы, завернув за угол, влететь в Кирилла. Бледного как полотно, со стеклянными глазами, и мне ТАКОЕ в голову приходит, что я чуть ли не падаю кучкой белья к его ногам без чувств. — Он в операционной. С момента падения прошло немало времени, но он так и не приходил в себя. То ли травма головы сильнее, чем они говорят, то ли внутри все же что-то очень серьезное. Ногу собирают. Ввели уже в наркоз. — Держит меня в руках. Дрожит в такт. Вроде же мужик, чего так колбасит-то? Неважно. — Сколько операция будет идти? Ты Оле звонил? — Оля уехала еще две недели назад к родственникам в Грецию. И, судя по всему, надолго. Да и на хуй она тут сдалась? — Он дорог ей. Она ему. — Тыкаюсь, как котенок, носом в его плечо, где майка пропиталась уже моими тихими слезами. И понимаю, что ничем мы оба, такие одинокие, убитые горем, помочь не можем. И так страшно. И столько паники внутри. Что мне дурно. Голова идет кругом. Спасают — и то очень слабо — сигареты. И мы с Киром таскаемся каждые полчаса по очереди курить, чтобы если что не проворонить врача. Только уже темнеет, а новостей нет. Мне кажется, что я поседела на полголовы. Уже даже сестра Леши успела прилететь. Кириллу без конца кто-то звонит и что-то докладывает. Тот хмурится. Но выглядит чуток спокойнее. И молчит. Зато их систер испепеляет меня взглядом и, кажется, еще чуть-чуть — и задушит прям возле выкрашенных в невзрачные тона стен. И напряжение все больше нарастает. Оно трещит в воздухе и отдается противными мурашками на коже. И время будто замерло. Все внутри замерло. И такими мелочами весь тот бред, нами сделанный, кажется. Весь. Незначительное, убогое и неважное. Кто-то кого-то трахнул? Да ради бога, только живи. Обидел, предал, бросил? Хорошо. Как угодно, только посмотри своими убийственными глазами. Можешь бить словами. Орать, унижать, устраивать тиранию. Да хоть в личное рабство забери, только дыши полной грудью. Я хочу полосовать себя сдержанным голосом. Задыхаться от самого неповторимого запаха. И хотя бы просто смотреть. Или исчезнуть из его жизни навсегда. Стать скиталицей и вечной беглянкой. Только вы, там сверху, не дайте ему уйти. Я умоляю, я обещаю все, что угодно, взамен, кроме жизни ребенка. Я отдам вам все. Только не превращайте этот затяжной сериал в полнейшую драму. Не нужно убивать одного из героев. Да у вас, мать вашу, рейтинги упадут, он же самый лучший. Он просто самый. Я прошу вас, ладно? Хватит уже, наигрались. Далеко все зашло. Слишком далеко. Не дайте ему уйти! Слышите?!