again. always.

Твик давится третьей подряд кружкой чёрного кофе, горького до сводящей челюсти дрожи, холодного и противного. Он не может объяснить себе, что его вообще заставляет пить эту гадость, почему изо дня в день его рвёт в раковину после мерзкой дряни, заботливо заваренной морщинистыми руками матери. Он привык к тремору, к холодному поту, портящему футболки, к головной боли, давящей на виски, он привык к тому, что давно не встаёт. Крейг появляется вечером после учёбы — он-то нормальный, для него колледж абсолютно естественный период взросления, как россыпь прыщей на блестящем лбу, как быстрые дрочки в душе с утра, как ночные тусовки в клубах, на которых вообще-то ему скучно, и он сидит молча один, но почему-то ходит. Крейг нормальный, Крейг матерится только когда зашибает мизинец, когда кончаются сигареты, или когда Твик в очередной раз удирает в другую комнату красный как рак, без штанов и странно подёргивающийся всем телом. Крейг нормальный. А Твик — нет. Твик боится смотреть в окно, потому что хулиганы могут разбить стекло и попасть камнем ему в глаз. Твик ослепнет. Твик боится есть рыбу, даже филе, потому что подавиться костью для него — проще простого. Твик боится просыпаться, потому что каждый новый день — это такой стресс. Твик боится смотреть на Крейга, когда они осторожно соприкасаются губами, потому что боится выглядеть смешно. Твик боится держать Крейга за руку на прогулке, потому что они пидоры, и не всё отсталое общество готово принять это. Твик боится не держать Крейга за руку, потому что так он как бы рядом, но как бы и нет. Ему это важно — прикосновения, нервные покалывания под кожей, сорванное мятное дыхание Крейга за ухом, на шее, на груди. Ему важно знать, что его, такого паранойика, такого бездельника, который не может учиться больше, такого труса, который едва ли найдет нормальную работу, если не победит себя, такого истерика, замыкающегося в себе чаще чем кто-либо, такого психа, ненавидящего горький напиток и хлещущего его на завтрак, обед и ужин — что на него смотрят с таким тихим обожанием, с каким не будут смотреть ни на кого. «Никогда. Никогда, Твик, слышишь? Успокойся. Всё в порядке» И он, как ни странно, успокаивается. Снова. Всегда.