Выжигая

       Юрий задыхается. Снова-снова-снова. Смотрит на Отабека украдкой и всегда через пару секунд переглядок отводит глаза. Юрию больно, да что там, ему тошно от всего происходящего. Тошно от самого себя и этих дурацких иероглифов на руке.        Он снова и снова прячет левое запястье, натягивая манжеты куртки все дальше, стараясь скрыть всю ладонь. Его рука с каждым разом при виде Отабека вспыхивает, и он в какой раз начинает волноваться на месте ли рукав.        И стонет. От боли душевной/моральной/физической. Ему буквально прожигают внутренности и испепеляют душу. Плисецкий иногда даже думает, что ещё немного, и он точно не встанет утром.        И на каждой совместной тренировке прячет с ещё большей яростью это чёртово запястье.        Смотрит на Отабека редко, на секунду касаясь взглядом. А потом все считает-считает-считает — поскорей бы прошло время — часы до окончания тренировки.        И задыхается. Ему кажется, что он вдыхает пепел, а выдыхает с тихим шумом прах. Растворяет его в воздухе и продолжает существовать дальше.        А Отабек все смеётся. Заливисто, радостно, с каким-то непонятным теплом — ему или просто в воздух? — Юрий даже не хочет думать. Алтын шепчет или просто говорит: «друзья». Плисецкому словно отрывают руку.        Иероглифы с каждым днём становятся все яснее и отчётливее, они разрастаются на всю руку, уже доходят до предплечья, а Отабек все смотрит с вопросом на него.        И, кажется, догадывается.        Обнимает Юрия крепко-крепко, словно стараясь защитить от всех, шепчет что-то неразборчивое и добавляет отчётливо: «хорошо, у нас ведь все хорошо». Целует его мимолетно куда-то в кончик носа, а потом и в краешек губ. Стискивает в объятиях его сильнее. И.        Юрию возможно это просто снится, но рука все же на следующий день больше не болит.