***
Шёл двадцать восьмой год лютой зимы. Здесь я должен заметить, что прежде мы вели летоисчисление как люди, но Королева, постарев, стала забывать отменять изданные в прошлом году указы и писать новые. А то и вовсе не приступала к своим обязанностям лет несколько. И после слов «а у нас нынче будет оттепель!» подвластному Её Снежному Величеству миру приходится полвека, а то и больше довольствоваться горсткой снега и разливами луж вместо морозной зимней погоды. Ровно до тех пор, пока однажды утром королева, проснувшись, не повелит наслать на земли людей стужу, и вот тогда держись честной народ… да и нам, эльфам, приходится несладко. Вот и стали мы время считать эпохами. «Слякотная мерзость» приходила вослед «ледяным горкам», а её в свою очередь сменяли «буйные ветры», за которыми начинался «мороз-краснонос» или «дубарь-снегохруст». Мы понемногу привыкли, люди, кажется, тоже — рассказывая из поколения в поколения легенды о том, что когда-то зимы были совсем иными, и самые студёные ночи приходились на Рождество, а не на середину осени, и таять начинало к началу марта. А потом и легенды подзабылись… Только мы, эльфы, помнили, как она была прекрасна, наша юная королева, в год своей коронации, и какие с её приходом были волшебные зимы. Но речь сейчас совсем не о том. Однажды Королева, зевнув, написала на лежавшем у её изголовья листе: «Мороз. Лютый мороз», — легла почивать и не проснулась больше. И прозвали мы то время эпохой лютой зимы. Снег ложился в октябре, таял до середины мая, и мороз стоял такой, что даже нам, привычным к холодам, не хотелось высовывать лишний раз нос на улицу. И студёными ночами, прижимаясь друг к другу и протягивая руки к очагу, мы с Юмри и другими эльфами старались не думать, каково там, внизу, откуда тонкими струйками тянется печной дым. Но работа есть работа, и в рождественскую ночь мы все разлетелись по миру разносить сделанные нами за предшествующие двенадцать месяцев подарки. Каждый год эта работа становилась сложнее и сложнее: детей рождалось всё больше, но ни один ребёнок не должен был остаться без подарка. В ту удивительную ночь я, изрядно измотанный и уставший, старательно запихивал в оставленный у кровати маленьким Гансом полосатый чулок игрушечную карету, у которой крутились колёса и всё — вплоть до кисточек в углах подушек на сиденьях и росписи на дверце — было совсем как у настоящей (а надо заметить, разместить транспортное средство размером с ладонь взрослого человека внутри чулка семилетнего ребёнка — та ещё задачка!), когда почувствовал, что кто-то тронул меня за плечо. Я оглянулся и застыл на месте: за моей спиной стояла маленькая девочка в ночной рубашке. Крохотными пальчиками она сжимала тоненькую, догоревшую до половины свечку, в отсветах которой личико малышки казалось ангельским — настолько бледной была её кожа в обрамлении золотых волос. — Ты ведь помощник Санты, верно? — спросила она. — Так считают, — пробормотал я, почесав затылок. Вопреки распространённому убеждению, далеко не каждый представитель весёлого народца обманщик и выдумщик, и мне не хотелось лгать этой маленькой девочке, но не хотелось и разрушать её веру в доброго дедушку, который приносит подарки послушным детям. В том, что эта крошка была исключительно послушной, у меня не было никаких сомнений. — Он немного занят, поэтому мне приходится работать в одиночку, — решив, наконец, что от маленькой лжи большой беды не будет, продолжил я и — о чудо! — засунул всё-таки карету в чулок. Облучок, правда, остался торчать наружу, а сам чулок стал похож на удава, проглотившего больше, чем может переварить, но это было уже не важно. По-настоящему важным было то, что в глазах этой девочки зажглась безумная надежда. — Я вела себя хорошо, — сообщила она, подтверждая мои догадки. — Не только этот год, но и два предыдущих. Остальные годы я не помню, но тётя Магда говорит, что у неё никогда не было причин на меня жаловаться. Я могу попросить Санту сделать мне подарок? — Конечно! — улыбнулся я во весь рот, вспоминая, осталось ли ещё что-то на складах, и втайне надеясь, что там обнаружится какая-нибудь красивая кукла или очаровательное платьице. — Я три года ни о чём не просила, — произнесла она со всей серьёзностью, на которую способны только дети, когда хотят сообщить взрослым нечто очень важное. — Поэтому я хочу один очень большой подарок — за все три года. Больших кукол мои коллеги наверняка уже всех раздали, с ужасом подумал я. Неужели придётся просить Юмри, чтобы он обчистил какой-нибудь магазин? Она смотрела мне в глаза с настороженным вниманием, и мои сомнения не укрылись от неё. Только истолковала она их по-своему. — Передайте Санте, что следующие три года он тоже может не дарить мне подарки… — она сделала паузу, по-прежнему не отводя взгляда, и добавила: — Я хочу очень большой подарок. Если я его получу, то Санта может мне вообще ничего больше не дарить. Никогда. — «Никогда» — это слишком серьёзное слово, — предостерёг я её, в панике размышляя, что мне делать, если она захочет в подарок замок или собственное королевство, — не произноси его, не будучи уверенной в том, что это твоё окончательное решение, которое ты в будущем не захочешь изменить. Потому что изменить будет уже невозможно. — Я решила, и я не буду ничего менять, — насупилась девочка. — Только этот подарок. Больше ничего. Даже когда я вырасту. Даже когда я стану такой же старой, как бабушка Фанни из кондитерской за углом. Я больше никогда ни о чём не буду просить Санту. — По рукам, — сказал я, усевшись на пол перед ней и пытаясь выглядеть самым настоящим волшебным рождественским эльфом — несмотря на свой нищенский вид. — Я обязательно передам Санте твою просьбу и попрошу её выполнить. Что же ты хочешь на это Рождество? — Я хочу зиму, — строго объявила она. — Самую настоящую зиму, как в прабабушкиной книге сказок. Чтобы в ноябре падал первый снег. Чтобы в декабре можно было кататься на коньках, чтобы в марте можно было собирать подснежники. Но это должна быть зима для всех — и для Ганса, и для тёти Магды, и для старушки Фанни, и даже для нашего кота Томаса. Для всех, кто живёт в нашем городе и в других городах тоже. Прежде чем ответить, мне пришлось вернуть нижнюю челюсть на место. Но и эта нехитрая операция не помогла: я не знал, какие подобрать слова, чтобы объяснить малышке, что это невозможно. — Я предупреждала, это будет большой подарок, — с подозрением добавила она: её вера в Санту и рождественские чудеса рушилась прямо на глазах, и виной этому был я. — А знаешь, — шальная, совершенно безумная мысль пришла мне в голову, — мы всё это можем отлично устроить и без Санты! Он очень старенький, с каждым годом ему всё тяжелее и тяжелее развозить детям подарки — ведь детей с каждым годом всё больше и больше! — поэтому мы не будем беспокоить его такими пустяками. — Пустяками? — теперь уже пришла очередь девчушки округлить глаза в изумлении. — Зима, как в прабабушкиной книге сказок, для всего города и для всех других городов — это пустяк? — Конечно, это пустяк! — я говорил с таким заразительным оптимизмом, что готов был поверить себе сам. — Ведь зима наступает по воле Снежной королевы, и только от неё зависит, какой она будет — тёплой или холодной, долгой или короткой. И даже время цветения подснежников назначает Её Величество. — Стало быть, это она захотела, чтобы на улице было так холодно, что Томас обморозил себе лапки, когда хотел поиграть в снегу? Она злая, эта твоя королева? — Она не злая, она тоже уже немолода и очень-очень забывчива. А сейчас она просто спит. Пойдём к ней во дворец: если мы сможем её разбудить, то она обязательно подарит тебе и всему миру на Рождество любую зиму — какую захочешь. У неё очень доброе сердце, у нашей королевы, но до него надо обязательно достучаться. «И кто лучше всех сможет это сделать, кроме маленькой, похожей на ангела девочки?» — Я очень-очень постараюсь угодить твоей королеве, — произнесла крошка. — Только нам обязательно надо вернуться к утру: тётя Магда будет беспокоиться, да и Томас будет без меня скучать. — Мы всё сделаем очень-очень быстро, — никогда в своей жизни я не врал с таким вдохновением. — Надевай своё лучшее платье — как-никак мы идём будить королеву! — и отправимся в путь. Пробраться во дворец с человеческим ребёнком за спиной в иные годы было бы самым отчаянным из безумств, за которое последовала бы немедленная и непременно жестокая кара. Но за двадцать восемь лет сна Королевы стражи подзабыли о своих обязанностях, а мы, эльфы, не зря веками оттачивали своё умение проникать в дома незамеченными. Остроухий оборвыш в латанной-перелатанной шапке без колокольчика и с тяжёлым мешком за спиной не привлёк ничьего внимания, достаточно было при виде обитателей дворца делать озабоченную мину и покрепче держать своё сокровище: в рождественскую ночь сотни эльфов сновали туда-сюда, пакуя, распределяя и разнося подарки. Только у самых дверей в спальню Её Величества Ледяной Великан опустил передо мной свою отливающую лунным серебром секиру. — Не велено беспокоить, — мрачно объявил он, не намереваясь впускать меня дальше. — У меня поручение от Канцелярии, — солгал я, чувствуя, как малышка затаила дыхание у меня за спиной, — на случай, если Королева проснётся, я должен поставить у её изголовья небольшую ёлочку. Негоже Её Величеству встречать ночь волшебства и чудес без праздничного убранства. Великан с сомнением оглядел мой нищенский наряд, оценил на глаз размер и содержимое мешка и потянул к нему свою огромную лапищу. — Э-э-эй, — немедля возмутился я, — эта ёлка предназначена для глаз Королевы и только её одной. Что станет с волшебной пыльцой на иголках, если каждый будет их хватать да разглядывать. — Ничего не знаю, — прорычал разобиженный Великан, — либо ты показываешь мне содержимое мешка, либо пускай твою ёлку приносит Первый Советник лично. Оборванцам, вроде тебя, нечего делать в покоях Её Величества. — Я обязательно передам это Первому Советнику, и если на Рождество тебя лишат твоих любимых леденцов, пеняй на себя, — пригрозил я и, стиснув зубы, направился прочь. Но не отправлять же ждущую подарка девочку домой ни с чем из-за одного слишком подозрительного Великана? Через полчаса я снова стоял у дверей в покои Её Величества, разглядывая ледяные отблески на секире недремлющего стража. — У Первого Советника множество дел, — сказал я, стараясь, чтобы мой голос звучал значимо и важно, — лично он придёт позже, когда настанет пора засвидетельствовать Её Величеству своё почтение. А пока, чтобы избавить тебя от сомнений, он велел показать тебе Королевскую Печать и предназначенную для Её Величества ёлку. С этими словами я раскрыл мешок и поставил перед ним маленькую серебристую красавицу. — Какая… какая она чудесная… — Великан в восхищении опустился на колени перед подарком Королеве, боясь даже вздохнуть, чтобы не осквернить своим дыханием поистине волшебную красоту. Видно, судьба у меня такая — быть вечным должником прыткого Юмри, стащившего ёлочку вместе с Печатью из покоев Первого Советника. — Теперь я могу пройти? — высокомерно спросил я, показывая Печать и искренне надеясь, что Первый Советник не вернётся в свои комнаты в течение часа, иначе нашей с Юмри участи не позавидовал бы и паршивый пёс. Вместо ответа Великан распахнул дверь. — Подержи мешок, я заберу его на обратном пути, — с этими словами я сунул ему в руки мешок, отвлекая его внимание от открытой двери. — И поаккуратнее с ним — я должен вернуть его на склад. — Буду беречь его как зеницу ока, — закивал ледяной страж. — Вот и славно! — с ёлкой в вытянутых руках я прошествовал в покои Королевы и недовольно поморщился, давая понять Великану, что его роль — быть охранником, а не свидетелем. Дверь за моей спиной медленно затворилась. Когда я вошёл в спальню Её Величества, Юмри и девочка уже были там. — Какая она красивая! — восхищённо выдохнула малышка, разглядывая безупречное лицо нашей повелительницы. — Она всегда была самой красивой из королев, — сокрушённо заметил Юмри, — но даже в нашем мире нет ничего вечного. — Но мой друг сказал, что она просто спит! — воскликнула девочка, с надеждой глядя в мою сторону. — И что я смогу её разбудить. — Ты не сможешь, — шмыгнул носом Юмри, но, несмотря на всё его мужество, слезы предательски хлынули у него из глаз. — И никто не сможет. Двадцать восемь лет назад она умерла. — Мой друг сказал, что я смогу достучаться до её сердца, — девочка положила свою крошечную ладонь на грудь мёртвой королевы. И я обязательно достучусь — в мой мир должна прийти самая настоящая зима — такая как в книге сказок! За спиной малышки Юмри сделал мне страшные глаза. Я пожал плечами: сейчас моя затея казалась особенно глупой. На что я надеялся, утративший веру в чудеса бестолковый оборвыш, у которого даже нет нормальной эльфийской шапки?! — Я обещала Санте, — сказала девочка, по щеке которой поползла крошечная слезинка, — что мне не нужно больше подарков, кроме настоящей зимы. Никогда. И это очень серьёзное слово, и я очень хорошо подумала. Но тебе я тоже должна кое-что пообещать, ведь будет нечестно, если я получу подарок на Рождество, а ты нет, — она наклонилась к уху королевы и что-то прошептала. В этот самый момент раздался первый удар большого башенного колокола, к которому присоединилось множество других, заполнив и дворец королевы, и маленькие домики рождественских эльфов и большие дома людей внизу теми особенными звуками, от которых в груди становится настолько тесно, что хочется немедля поделиться с каждым этим непередаваемым ощущением наступившего чуда. Когда в воздухе растаял звук самого последнего, самого маленького хрустального колокольчика, девочка повернула ко мне залитое слезами счастливое лицо. И в какой-то момент нам показалось, что мы видим перед собой не малышку из человеческого мира, а нашу королеву — такой, какой она была много-много столетий назад, когда мы с Юмри помогали её отцу наряжать рождественскую ёлку. — Отведи меня домой, — прошептала она. — Я получила свой подарок. Про наши с Юмри проделки той ночью никто не узнал. Мы благополучно вернули ёлочку и печать в покои Советника, и хотя пару месяцев потом вздрагивали каждый раз, когда кто-нибудь из Канцелярии произносил наши имена, но всё обошлось, и нас наказали лишь за не вовремя доставленные подарки. Но мы-то знали, что самый важный подарок в этом году был вручён и вручён вовремя: на следующий день после Рождества наступила долгожданная оттепель.***
Четырнадцать лет спустя молодая красивая женщина сняла с печки изрядно раздобревшего и одряхлевшего кота. — Время Рождества приближается, Томас, — промолвила она со светлой улыбкой. — Что ты хочешь в подарок? Вместо ответа кот замурлыкал и уткнулся носом в её тёплое мягкое плечо. — Знаю, знаю, — засмеялась она, — Франц ещё рано утром отправился на реку за твоим любимым окунем. Вечером у нас будет пир, не так ли, Томас? А в Ледяном Дворце в это самое время давали особенно пышный за последние несколько столетий рождественский бал: ведь впервые на него были приглашены властители Осени и Весны и знойная повелительница Лета. И в танце с рыжекудрым Осенним Принцем кружилась самая юная и прекрасная из всех королев, и ледяной убор в её золотых волосах сверкал ярче всех звёзд на небе. Только нас с Юмри на этот праздник не пригласили: негоже оборвышам портить впечатление о Снежном царстве в глазах столь знатных гостей. Мы наблюдали за нашей королевой, прячась под самым потолком на навершиях богато украшенных колонн, и вспоминали ту ночь, когда одна маленькая девочка изменила уснувший в холоде и во мраке мир… А утром, вернувшись в свою каморку под лестницей, мы с Юмри нашли два полосатых чулка с нашими именами. И в каждом лежало по сотканной из снежных узоров шапке с крошечным серебряным колокольчиком, который при каждом движении издавал удивительно нежный и мелодичный звон. Не было ни записки, ни каких либо следов того, кто это оставил, но мы и так знали, чей это подарок. И надо ли говорить, что с тех пор мы самые счастливые из всех рождественских эльфов? Да, я знаю, какой вопрос вы хотите сейчас задать. Я и сам задавал его себе долгие и долгие годы, пока однажды не принёс в тот же самый дом коробку с игрушками для троих чудесных малышей и не увидел лицо их спящей матери, красивое безупречной королевской красотой. Тогда всё стало на свои места. Подари мне самую настоящую зиму — и возьми всё моё тепло.